|
|
Воскресные сказки с Дмитрием Дейчем № 37
Белый шум
Лет пятнадцать назад я был радиошпионом. Полк «особого назначения». Боевое дежурство — шесть часов сна, шесть часов в бункере, сон, бункер, сон, бункер, коллективная грёза. Распалась связь времён — утренний сон и вечерний, ночь и день в бункере.
Живёшь как в трубу.
Первый опыт существования вне времени, психоделия. Часы всегда на виду, но циферблату доверять нельзя, «внутренние часы» тоже врут и весь организм — в полном недоумении и расстройстве.
Боевая задача: фиксация переговоров вражеских пилотов с диспетчерами вражеских авиабаз. Позывные, воспоминания о прошедшем уикэнде, футбольные новости, текущие координаты, поздравления Сьюзан с днём рождения… голоса из поднебесья.
При всём техническом совершенстве, при пересчёте антенных полей на километры квадратные, голос пилота тонет в шорохе помех — настолько, что некто с улицы, случайным образом оказавшийся в нашем бункере, вряд ли сумел бы понять, что это вообще голос. Что это живое — там, на другом конце провода.
Понадобилось пол года упражнений, невероятно изощривших способность к избирательному восприятию звуковых колебаний, чтобы воспитать племя мутантов-слухачей. Один из двадцати пяти кандидатов становился выпускником школы.
Доложить о том, что пилот вышел на связь необходимо в течении первых пяти секунд сеанса. Наушники не надевают, их вешают на крючок рядом с радиоприёмником, громкость всегда выставляют на максимум. Тридцать пар наушников — каждая воспроизводит помехи в своём диапазоне.
И не Джон Кейдж, а полковник Потапов был хозяином этого шоу. Всякий раз, прежде чем «толкнуть речь» перед боевым дежурством, он вдумчиво окидывал нас взглядом, мёрзнущих на плацу (-30) в одних гимнастёрках. Прохаживался перед строем, заложив руки за спину. Замирал на месте. Лик его чудесным образом преображался, как бы освещался изнутри, он приподнимался на каблуках словно Пётр Первый и взрёвывал: «ЁБ ВАШУ МАТЬ!!!»
Китайцы называют это «у-цзи» и «тай-цзи». Состояние дел до начала. И явление мира в том виде, в каком мы его наблюдаем. Одной фразой, одним стремительным движением Мастер преодолевает расстояние между потенциальным и явленным.
Однажды я попал в медсанбат с высокой температурой, проспал несколько суток подряд, а когда проснулся, меня настигла тишина.
Я лежал и не верил своим ушам — такая это была тишина. Я был шокирован, все мои чувства возмутились, я приподнялся в постели, и — рухнул в постель.
Я думал, что погибну, но тишина не убила меня: я снова уснул, и мне приснилось что из живота — чуть пониже пупка — выросло деревце. Маленькое — вроде бансаи. Несколько раз хотелось перевернуться с боку на бок, но — всякий раз вовремя останавливался: боялся раздавить. Во сне деревце не воспринималось как нечто чужеродное, а — наоборот — как некий телесный орган, в котором я нуждался всю свою жизнь, но до последнего решающего мгновения не знал наверняка в чём именно я нуждаюсь. Так и проснулся — лёжа на спине, чувствуя как корневище проникает всё глубже в недра моего организма.
Недавно один психолог сообщил мне, что есть люди, которых настолько тяготит собственное общество, что перспектива длительного одиночества становится причиной нервного расстройства. «И как же вы поступаете в таких случаях?» — спросил я. «Рекомендуем обзавестись семьёй. Или компанией». «Разве это снимает проблему?» Он посмотрел на меня как на идиота: «Разумеется! А что бы ты предложил?» «Запереть такого человека в одиночной камере. На месяц-другой. В тишине.» Он снова посмотрел на меня как на идиота, но на сей раз взгляд его был исполнен нежной (профессиональной) грусти.
Он забыл.
Все эти люди позабыли, что мы давным-давно живём в состоянии тотальной войны, как на бессменном боевом дежурстве — в своих городах, со своими наушниками, телевизорами и мобильными телефонами. Наша явь — состояние перманентно заблудшего. Можно сколько угодно пенять на никудышний вестибулярный аппарат, неспособность к интуиции определённого толка, которая позволяет птицам лететь на юг, а котам находить дорогу домой, но сегодня я знаю ответ: это не мы в городе, это он в нас не ориентируется.
Город создаёт видимость контрапункта, но отказывается длить свои улицы согласно законам музыкальной гармонии.
Человек в городе — сплетение обстоятельств, он есть и его нет. Каждая его мысль вмещает ум улья, ум миллионов близнецов-братьев. Говорим «Я», подразумеваем — «Я и Мой Ласковый Улей», говорим «город» — ничего не подразумеваем, невдомёк, что город — здесь, под кожей, внутри.
В городе белый шум — привычная часть пейзажа, как темнота у Рембрандта. По всем каналам показывают как мы появляемся на его фоне, и — гаснем, когда оператор нажимает кнопку «уход в белое».
20.05.2008
Теги: музыка
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
