|
|
Сурок по вторникам с Ханной Таупекка № 20
Сурок неакадемический: о вокалистах, причинах и следствиях
Честно говоря, музыку неакадемическую я слушаю довольно редко — как утверждают знатоки, значительно реже, чем она того заслуживает. Но давеча, окончательно не взвидев белого свету от одновременных подготовки к концерту и очередной попытки доучить таки вариации Пярта к грядущему экзамену по фортепиано, я забастовала и решила переключиться на что-нибудь попроще. В рамках борьбы с засильем академизма я лениво пересматривала списки популярных исполнителей, про себя поражаясь неутомимости и разнообразию природы, пока не наткнулась совершенно случайно на два польских альбома Анны Герман. Подсознание взвыло от ностальгии, и участь моя на ближайшие несколько дней была решена.
Тут надо сделать лирическое отступление. Мало кто из знающих меня лично готов в это поверить, но именно такой репертуар составлял основу моих первых вокальных опытов лет этак двадцать назад. Выглядело это следующим образом: взгромоздившись на стул перед гостями, я заворачивалась в добытую из шкафа тюлевую занавеску и, драматически закатывая глаза, голосила благим матом «Вспомне-е-ення! Вспомне-е-ення!». Гости млели. То есть, млели они в первые пять минут, а далее спасались бегством, но этой подробностью я хладнокровно пренебрегала. Из домашних дольше всех млела бабушка, невзирая на то, что незнакомые польские слова я на ходу превращала в знакомые польские слова, отчего тексты песен приобретали невыразимую глубину и насыщенность. Впрочем, в конце концов, сдалась и она, после чего меня быстренько научили читать и тем самым решили проблему раз и навсегда.
Проведя денек с Анной Герман в наушниках, я практически вернулась, надо сказать, в те блаженные времена: оказалось, что слова песен забываются не так просто, и к вечеру я уже мычала под нос сакраментальное «Вспомне-е-ення!», даром что оценить было некому. Заодно со словами возвращалось и тогдашнее ощущение, заставлявшее раз за разом проделывать трюк с расплетением косы и похищением из шкафа занавески — неудержимое внутреннее ликование, не слишком вяжущееся со смыслом песни, но поднимавшееся изнутри уже на первой фразе и достигавшее кульминации к припеву. Мне кажется сейчас, что оно возникало будто бы от найденной формы для какого-то содержания, не слишком внятного для меня самой и не выражаемого обычными словами — требовался непременно тюль, флакон из-под духов вместо микрофона, мелодия и терпеливые зрители в роли условного Постума или Корнелия. Впрочем, какое там особенное содержание в неполные пять лет отроду, с высоты двадцати пяти не разглядеть, да и есть ли оно.
Несколько дней спустя на концерте, уже отпев своё и сидя в полутемном зале, пока на сцене очередная девица разливалась соловьем и непременно о любви, я рассеянно глазела по сторонам и думала: вот забавно. Вряд ли ведь многие из нас допоются когда-то до чего-нибудь существенного — с куда большей вероятностью девицы разлетятся по замужествам и, может, хорам, а то и вовсе не возьмут в руки нот, покончив с учебой. Вокалисты разнообразнее в смысле биографий и мотиваций, чем инструменталисты: многие приходят в музыку поздно, уже имея какую-то профессию и начиная фактически с нуля — я видала дипломированных биологов, художников, математиков, китаистов и бог весть кого еще, прилежно распевающих вечерами гаммы у рояля. Многие при этом не слишком хорошо представляют себе историю музыки или само ее богатство за пределами насущного репертуара, не так уж любят, бывает, классику, до полусмерти боятся сцены или имеют достаточно проблем, чтобы обучение превращалось в выматывающий марафон по выправлению интонации, голосовых дефектов, неверной постановки. Но несмотря на все это, взрослые и занятые, в общем, люди вкладывают нечеловеческие усилия в процесс, почти не заботясь об их оправдании результатом.
И иногда мне кажется, что я понимаю, почему. Исполнение музыки — почти идеальный способ высказаться и промолчать одновременно. Расстояние между внутренним и внешним у многих с каждым годом становится все больше, и оттого почти невозможно делается высказать это внутреннее: слишком далеко до слов, и слишком слова неловки, если не имеешь таланта, и кажется, что сказать словами — значит, упростить, свести смутное к невыносимо конкретному. Музыка же оставляет чуть больше пространства для неопределенности, толкуется чуть менее однозначно и самой невозможностью этой прямого толкования вуалирует, скрывает, утаивает. И вместе с тем — что может сделать высказывание более прямым, чем использование системы символов, которой ты едва овладел: так, вынужденный общаться на плохо знакомом языке, обходишься самыми простыми и однозначными фразами. И вот, укрытый музыкой, композитором, текстом, ты своим собственным голосом говоришь о себе то, что едва ли отважишься или сумеешь сказать иначе.
Впрочем… когда-то Аверинцев признавался, что ему часто хочется закончить лекцию словами «А может все было наоборот» — мои рассуждения из числа тех, которые надо бы заканчивать признанием, что все скорее всего наоборот, а я на ровном месте усложняю. Надо будет нынче вечером поставить эксперимент — влезть на стул, завернуться в тюль, взять флакон из-под духов и затянуть к вящему ужасу бессловесного кота: вспомне-е-ення!
15.04.2008
Теги: классика
музыка
раздумья
|
Ваш отзыв автору
|
