|
|
Воскресные сказки с Дмитрием Дейчем № 33
Обыкновенное чудо
— О чудесах я тоже могу кое-что рассказать, — говорит Маэстро, — если у тебя хватит терпения дослушать мою историю до конца…
Ран сонно кивает и достаёт из кармана сотовый телефон, чтобы взглянуть на часы. 09:14. Скоро на боковую.
Маэстро Шимон с бесцеремонностью, свойственной детям и заслуженным артистам, принимает лёгкий, ни к чему не обязывающий кивок за согласие:
— Обычно я начинаю с Далл’Абако: си-мажорное каприччио, густое как шоколад. В дождливую зябкую погоду — то, что доктор прописал. Два голоса: первый — пиццикато, осторожно-вопрошающий, второй — настойчивый, убедительный, ответствующий. Расставляющий все точки над «и». Хорошая разминка для пальцев, плюс — благоприятное разрешение утренних сомнений.
В смысле: быть, а не небыть.
Играть, а не пить.
Иногда — заиграюсь и позабуду, что платят мне не за музыку, а за позу, за то, что стою с виолончелью в обнимку: монетки и бумажки сыпятся в футляр как из рога изобилия. Можно и не играть, а только позировать… Лёгкие деньги.
Одна беда: бывает, откроешь футляр, и первым делом хочется снова его закрыть, и поскорее отправиться куда-нибудь… за линию горизонта. Уж больно паршиво — Дизенгоф-центр, восемь часов утра, лица у вас… как бы это помягче… не располагающие.
Но!
Две минуты Далл’Абако, и ты — как огурчик! Настоящий кокаиновый приход!
— Что ты знаешь о кокаине? — ухмыляется Ран.
— Ничего, — сознаётся Маэстро и быстро прибавляет: литературу штудировал! Не отвлекайся… Итак, тренькаю я своё каприччио, не особо внятно, только чтобы согреться… И — проходит девушка. Такой, знаешь, серебристо-голубой ангел… с крылышками и губками… Проходит мимо, оборачивается, и говорит…
— «Далл’Абако»? Так и сказала?
— Не перебивай. Говорит: какое у вас удивительное чувство ритма!
— Бред какой-то…
— Подожди. Это ещё не всё. Я говорю: спасибо. А у вас, говорю, чудесная попка.
— Ну ты даёшь!
— А что делать: у меня — чувство ритма, должен же я отыскать что-нибудь соответствующее… Что-нибудь достойное. И что ты думаешь: она улыбается, и отвечает: спасибо. И прибавляет: мой папа ТОЖЕ джаз на контрабасе играл. Но не так хорошо как вы. Чувствуешь? ЕЁ ПАПА! ТОЖЕ! НА КОНТРАБАСЕ! Далл’Абако, бедняга, трижды перевернулся в гробу!
— Слушай, мне спать пора. Я, честно говоря, засыпаю уже…
— Я заканчиваю. И тут произошло настоящее чудо.
— Она растаяла?
— Она, наконец, ушла. И я сыграл си-мажорное каприччио с начала до конца — как в первый раз.
Как девственник.
Как для себя одного.
Когда я думаю на что это было похоже, вспоминаю как шести лет от роду мама привела меня в музыкальную школу — за ручку. Виолончель вначале показалась огромной, она и в самом деле была больше меня самого, но когда я услышал её звук, испугался по-настоящему. Так испугался, что наделал в штаны. Я даже не помню, что именно из стандартного виолончельного репертуара произвело неизгладимое впечатление на неокрепшую детскую душу. Помню, что было очень, очень страшно. Я буквально усрался от страха, и меня с позором увели домой.
В тот день я понял, что буду играть на этом страшном инструменте, и стану с ним жить.
Так и вышло.
И тот факт, что после всех наград, фестивалей, пластинок, я остался в меньшинстве — на ступеньках Дизенгоф-центра, ничего не меняет.
Совершенно ничего не меняет.
— Вот ведь заладил… — вмешивается Ран, — Возьми орешек.
— Совершенно. Ничего. Не меняет. — твердит Маэстро Шимон.
Ран поднимается с места, тщетно пытаясь прикрыть ладонью зевок — щедрый, растянувший лицо вдоль и поперёк — как резиновое. С улицы доносится резкий звук автомобильного клаксона.
Пустые пивные бутылки катятся под ноги, позванивая — как турецкие колокольчики из увертюры к «Сералю».
Из цикла «Зима в Тель Авиве».
25.03.2008
Теги: музыка
|
Ваш отзыв автору
|
|
|
