|
|
Сурок по вторникам с Ханной Таупекка № 8
Сурок задумчивый: о звуках, молчании и поиске Бога
Недавно говорили о балете, и я взялась по аналогии перечитывать Хёга
— его «Hommage a Bournonville», пожалуй, все еще лучшее, что я когда-либо читала на тему:
«Они приходили смотреть на людей на сцене, на людей, которые верят, возможно, потому, что сами они не верили ни во что, включая Бога. И они приходили слушать, как кто-то молится, возможно, потому, что сами они не знали ничего или никого, кто, как им казалось, стал бы их слушать. И они приходили, чтобы увидеть пост, и я уверен, это было связано с тем, что в обычной жизни они были настолько заняты стяжательством, что им просто необходимо было иногда смотреть на людей, которые добровольно отказались от всего, чтобы на мгновение стать ближе к Богу.»
— при всей моей давно уже непричастности к балету или, может быть, ровно по этой причине рассказ кажется мне настолько точным, предельно отчетливым. Мне кажется сейчас, что я еще помню это состояние, хотя прошло бог весть сколько лет, и кажется, конечно, что оно было именно таким, как описано в этом рассказе — странно, если было бы иначе. Я училась довольно недолго и не особенно успешно, но до сих пор всякий раз ловлю себя на смутном чувстве, похожем будто бы на ревность — оттого и редко бываю на балете.
Но речь не о том. Бенедикт XVI говорит о бетховенской Missa Solemnis: «Молитвенные слова человека становятся орудием борьбы за стяжание Бога, страстью о Боге и себе самом» — это, в принципе, не новая мысль, сколько раз уже использованная, разве что в более обобщенном ее виде: вся европейская, если не вся человеческая культура и есть, по большому счету, страсть о Боге и себе самом. И эта страсть, не нашедшая удовлетворения в религии или не пробившаяся сквозь разум, зачастую возвращается к истоку: к культуре — или вот, к музыке.
О чем еще так пишут — разве что о любви:
«Началось пение Miserere. На хорах, расположенных под сводами капеллы, зазвучали голоса, в совершенстве подобранные для этого древнего и возвышенного песнопения; певчих не было видно; музыка словно реяла в воздухе. День угасал, и с каждым мгновением в капелле становилось все темнее и темнее; это была не та страстная, влекущая к наслаждению музыка, которую Освальд и Коринна слушали неделю назад: это была чисто религиозная музыка, и она звала к отречению от всего земного. Упав перед решеткой на колени, Коринна молилась в глубокой сосредоточенности, позабыв даже об Освальде. Ей казалось, что в минуту такого экстаза хорошо умереть — тогда душа без мук расстанется с телом; и если бы ангел внезапно унес на своих крылах ее мысли и чувства — эти божественные искры, летящие к породившему их источнику света, то смерть стала бы желанной ее сердцу, ответом на горячую молитву. Miserere, что значит „помилуй нас“, — это псалом, состоящий из строф, каждая из которых исполняется в особой манере. Сначала льется небесная мелодия первой строфы, затем она сменяется глухими, почти хриплыми звуками другой строфы, исполняемой речитативом: можно подумать, будто черствые сердца отвечают на вопросы нежных сердец, будто грубая реальность попирает и губит упования благородных душ; когда вновь раздается нежное пение, воскресает надежда, но вот опять слышится речитатив следующей строфы, и сердце вновь сжимается от холода, но не страх этому виной, а отчаяние, ибо божественное вдохновение исчезло. Наконец, последняя строфа, самая возвышенная, самая трогательная оставляет в душе мирное и чистое чувство; подобное же чувство посылает нам господь перед смертью. Гасят свечи; надвигается тьма; фигуры пророков и сивилл в сумерках походят на призраков. Царит глубокое молчание: одно произнесенное слово причинило бы нестерпимую боль душе, углубленной в себя; и когда замирает последний звук, все бесшумно и медленно удаляются, словно им тяжко возвращаться в мир мелких земных забот.»
Это лучшая из дорог — в особенности для тех, кому тесно и неловко в рамках религий: иногда кажется, что невозможно слушать музыку и не узнать в ней Бога, не увидеть отблеска невечернего света поверх нот. Музыка, как и Бог, не требует слов и оттого позволяет дойти до предела открытости, невозможного в измеренном и огражденном смыслами словесном пространстве — не потому ли в моменты наивысшей ясности остаешься без слов, лицом к лицу с молчанием.
16.10.2007
Теги: музыка
раздумья
религия
|
Ваш отзыв автору
|
