|
|
Музыкальный диалог по вторникам № 8
Тот самый Серебренников
| |
Вот у Виктора Михайловича Черноморцева очень насыщенная партия — он у меня в ванне плавает.
К. С. Серебренников. Интервью журналу «Афиша-Петербург». Февраль 2006 |
В далеком 1965 в московском Манеже состоялась выставка советского авангарда, которую посетил выдающийся советский искусствовед и писатель Н. С. Хрущев, в своем критическом отзыве явив миру памятные характеристики советского contemporary art: его продукт он емко обозвал «говном», а его авторов — «пидорасами». А теперь сравним и, как говорили предки, найдем десять отличий: «картинка самоцельна, [и] на мой взгляд, ещё безвкусна… Постановочные изобретения набраны из спектаклей других режиссеров по принципу — с миру по нитке голому королю рубаха… Поскольку режиссер не знает, что ему делать с музыкой и персонажами, он заполняет сцену массовкой и бессмысленными физическими действиями. К тому же, во всем спектакле нет ни одного симпатичного человека… Все это вывалено на сцену неряшливой кучей, мизансцены вполне бессмысленны, а шутки не слишком смешны… Теперь любой человек может стать режиссером в опере». Это — не Хрущев, это Марина Тимашева. А пишет маститый русский театральный критег о «Фальстафе» Кирилла Серебренникова, спектакле Мариинского театра, показанном взыскательной московской публике 9 декабря в рамках конкурса национальной театральной премии «Золотая маска». Критеги, как водится, спектакль Серебренникова охаяли дружным хором: кажется, стоит присмотреться к фигуре режиссера несколько пристальнее.
Говорят, что драматические режиссеры глухи к музыке — не верю. «Драматические режиссеры» может и глухи, а у Серебренникова (как бы молитвенно он не признавался в том, что не может читать клавир и партитуру) — абсолютный слух, Петер Конвичный и компания нервно курят в сторонке. Только ему удалось расслышать в Вердиевском «Фальстафе» такую бездну образов, ситуаций, парадоксов. Вообще, поставить в театре комическую оперу так, что бы было хоть немного смешно — задача, долгое время считавшейся практически невыполнимой. «Фальстаф» Серебренникова вызывает приступа гомерического хохота. …Фальстаф и его коллеги Пистола и Бардольфо со страшного бодунища просыпаются в провинциальной гостинице…народный артист России Виктор Михайлович Черноморцев-Фальстаф принимает ванну, нежась в облаке пены. На голове — упоительная банная шапочка, рядом плавает желтая пластиковая уточка…
Серебренников — персонаж одиозный, харизматический, скандальный. В конечном счете — гениальный. Говорить о его даре можно бесконечно. Припоминать жемчужины его спектаклей, рассказывать, как в финале «Леса» классика русской драматургии ХIX века А. Н. Островского (Москва, МХТ) спрятанный в шкафу хор пионеров запевает «Беловежскую пущу». Но Серебренников — что Мюнгхаузен: не так прост как кажется. А точнее, совсем не прост. С ним каждый раз происходит одна и та же история. Ты поглощаешь театральный или кино-продукт так, что как говорил Карлсон, «за ушами трещит»; по полной программе получаешь эстетическое наслаждение; смеешься так, что лопается живот; — а потом вдруг на секунду задумываешься (увы, большинство критегов Серебренникова до последней стадии — вероятнее всего! — не доходят), хотя порой и задумываться не нужно: внезапно открывается вся подкладка, глубочайшее двойное дно смысла, философский подтекст и тэ дэ и тэ пэ. То, что делает Серебренников, напоминает эффект, производимый натюрмортами малых голландцев. К тому же и для Серебренникова, и для голландских мастеров повседневность поэтична в своей обыденности. Красота картинки, совершенство сценической мизансцены или кинематографического кадра поражает-восхищает-потрясает сама по себе, потом ларчик открывается, и вот он, гений — красота эта, это совершенство не просто так. А для чего-то. Как в финале Мариинского «Фальстафа», на суть которого указал уже знакомый читателям «Диалога» тенор А.: действие второй картины третьего акта проходит за изнанкой декорационной коробки, которая в первых актах изображает то гостиничный номер, то салон красоты. В Виндзорском саду Серебренникова вместо деревьев — поддерживающие фасады подпорки. Подпорки, несущие на себе все внешнее, всю глянцево-гламурную картинку первых актов. Внешняя сторона декораций обернулась изнанкой, а тела Форда и компании — затянутыми в черную кожу и латекс монстры подсознания, до смерти забивающими несчастного добряка-ловеласа Фальстафа. Понятно, что так просто — и так страшно — Серебренников спектакль закончить не может, всё-таки комедия. Пусть и черная. В эпилоге все герои в кричаще-опереточных костюмах выстроятся на авансцене и споют финальную фугу, держа в руках бокалы игристого полусладкого. А под переливающейся неоновой рекламой кока-колы, только сакраментальный слоган другой: «Все в мире шутка». И только избранные во всеобщем веселье замечают бездыханный труп забытого всеми Фальстафа. Кто жесткий месседж этого моралите заметит и смысл считает, тот и молодец, а кто не заметит — тот критег. Им он каждой своей работой передает большой превед.
Серебренников — художник раблезианского типа. Он продуцирует перл за перлом с неистовством голодного Гаргантюа, а его фантазия столь же неисчерпаема, как бездонен желудок Пантагрюэля. В «Фальстафе» его коллегой был восьмидесятилетний Джузеппе Верди, в «Изображая жертву» — 32-летний Александр Маноцков, написавший к фильму превосходную музыку и один ударный Хит, который хоть сейчас хоть куда. С песней «Чайный домик» не стыдно показаться даже на «Песне года». Серебренников нашел не просто замечательного композитора, он явил миру The Composer’a, который пишет для Лии Ахеджаковой коронку и нетленку одновременно, попадая тошнотворным звучанием электророяля в самую болевую точку сердечной мышцы. Точно так же, как попадает в десяточку сам Серебренников, что бы и с кем бы он не делал. И ещё поэтому он — гений.
30.01.2007
|
Ваш отзыв автору
|
