Wolfgang N.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ АЛЛЕРГЕНА И ВОЛЬФГАНГА
УДИВИТЕЛЬНЫЕ И НЕОБЫЧАЙНЫЕ

сентябрь-ноябрь 2000

Меня мягко потрясли за плечо. Разлепив глаза, я увидел ласковое темное лицо с колечком в проколотой ноздре, склонившееся надо мной.

— Подлетаем, мистер Вулфи.

— Спасибо, Бержерет...

Я тер заспанное лицо.

— Не хотите ли чашку чая, мистер Вулфи?

— Чаю?.. Нет, Бержерет, спасибо, пожалуй, шампанского. Я что-то нервничаю.

— Клубника или икра?

— Клубника, Бержерет, клубника.

Стюардесса понимающе улыбнулась.

— Вы не волнуйтесь, все будет хорошо.

— Спасибо...

Наш вертолет ровно летел через облака. Я глянул вниз. В разрывах облаков виднелась бесконечная вода. Я укусил ягодку. Позади были двое бессонных суток, поиск команды, перелет в Париж, опять поиск — снаряжения и вертолета. С последним были сложности, думали даже, что уже ничего не выйдет. В последний момент пришлось одолжить этот у моего приятеля Жана и наслаждаться теперь любовью Жана к излишествам. Пол был устлан шкурами, каждый иллюминатор убран в золоченую багетовую раму, вход в салон, как и в кабину, обрамляли по две статуи обнаженных фей с виноградными и цветочными гирляндами. Машина была явно велика для нас, но выбирать не приходилось.

Я поднялся и, утопая в шкурах по щиколотку, прошел в пилотскую кабину. Здесь царила почти домашняя обстановка. Первый пилот спокойно и уверенно вел машину, потягивая кофе из чашечки, стоящей рядом на резной подставке. Когда я вошел, пилоты смеялись. Вся приборная доска была оформлена в стиле позднего Элвиса. Время от времени томный женский голос объявлял что-нибудь типа:" Полет продолжается нормально. Пилот все еще самый сексуальный мужчина поднебесья".

— Все еше! — хохотал второй пилот Джейк. — Два часа летим и "все еще"!

— Я извиняюсь, что втравил вас в это дело, Пол, — я пожал первому пилоту плечо.

— Сэр, с тех пор как мы даровали свободу Кювейту и я начал возить этих толстосумов с их дамочками в Лас Вегас и обратно... Я не жалуюсь, эти полеты оплатят доброе образование моим девочкам, но, после них, вы и ваши сумашествия — единственное, что привносит немного жизни в мое существование.

— Спасибо, Пол, спасибо. Вы тоже иногда выводите меня из себя.

Пилоты весело заржали.

— Вы знаете, сэр, — спросил отсмеявшийся Джейк — я все же никак не могу понять, зачем вы это делаете?

— Как вам это объяснить... Наверное, над русскими со времен Пушкина витает призрак Дантеса. Я имею в виду, каждый русский в какой-то момент обязательно представлял, что бы он сделал, как бы он мог спасти поэта... Что-то такое...

— Кто такой Пушкин?

Бержерет склонилась между нами, доливая кофе в чашку.

— Это великий эфиопский поэт. Он жил в России и поэтому русские считают его своим достоянием.

Я улыбнулся.

В кабину заглянул Боб.

— Время.

Мы склонились над люком. Далеко внизу россыпь мелких песочных крыш беззвучно вспыхивала облачками взрывов то тут, то там.

— Мы слишком высоко, — заволновался я , — никого не различить.

— Не переживай, мы еще будем спускаться. Ты одевайся пока.

Я стал натягивать какие-то ремни и карманы и совершенно в них запутался.

— Дай помогу, — Боб терпеливо раскрутил это месиво. — И вообще стоило бы начать с жилета.

Сидя на полу, он грустно смотрел, как я затягиваю на себе пуленепробиваемый жилет. Так мать смотрит на сына, отбывающего в неизвестные путешествия — и чего ему дома не хватает?

— Ну, как? — довольный, я посмотрел на него, ожидая одобрения. — Красавец я?

— Между ног застегни, пригодится, — с тем же выражением прознес Боб.

Затем вдруг решительно добавил:

— Слушай, может быть, лучше я попробую, а? Все-таки меня в море качало — я даже внимания не обращаю! И зрение у меня лучше! Правда, давай я.

— Спокойно, Боб! — Весело запротестовал я. — В жизни всегда есть место подвигу. Вот буду тонуть — ты меня спасешь. А потом — у кого дедушка летчиком был? Тут, знаешь, гены не малое дело решают... Давай сюда эти перепонки.

Мы стали опять натягивать на меня ремни.

— Смотри, — рассказывал Боб, — вот здесь карабин. В воздухе он будет у тебя прямо над плечом: если что — вот так нажмешь и отстрелишься. Парашют откроется автоматически почти сразу, ну, здесь ты лучше меня знаешь.

— Фига тут столько карманов... — Я пытался разобраться в новой обстановке.

— Да я сам не успел толком разобраться. Но вот здесь — аптечка, под коленом — нож...

Я тут же его вытащил: нож был с широким и зубастым по краям лезвием.

— Ух, ты!..

Боб отобрал, запихнул нож обратно в карман ниже колена, застегнул кнопочку.

— Не резвись...Пистолет на поясе, рядом — запасные обоймы.

Он глянул на меня снизу вверх.

— Ты знаешь, на ту сторону лучше не садись.

Я положил ему руку на плечо.

— Я знаю.

Мы отвели глаза и опять засуетились. Боб протянул мне шлем. Застегивая его под подпородком, я показал глазами на два карабина у себя на пузе.

— А это что?

— А это самое главное: сюда ты свою животную прицепишь. Если все хорошо будет...

— Да кончай ты, в самом деле! — рассердился я . — Что ты меня хоронишь всю дорогу?!

— Потому что лезешь вечно повсюду, очертя голову! Было б из-за чего, — забубнил Боб. — Ты знаешь, у меня тоже кот есть. От матери остался, как она умерла. Исключительно ради ее памяти держу: мой Рэкс его только, что терпит. Котяра чует, нахал, что он мне — сентиментальная память, ну, и наглеет по-немногу: на факсе спит, зараза.

— Зачем?

— Так он трясется, когда факс идет, а этот тащится.

Мы засмеялись.

— Мне-то ничего, — продолжал сквозь смех Боб, — но он шерстью своей все вынутри забил.

Я вытер слезы.

— Ну, твой стихи не пишет...

— Еще б писал — я б его в секунду меннестрелить отправил...

Выглянула Бержерет.

— Пилот говорит, что ниже не пойдет — нельзя, подстрелят.

С биноклем мы склонились над бездной. Вдруг совершенно отчетливо я увидел каски солдатиков. Они передвигались от стены к углу и дальше короткими перебежками и время от времени облачко выстрела срывалось с их автоматиков. Я двинул бинокль в сторону куда они стреляли и увидел таких же маленьких человечков, так же перебегающих с места на масто и стреляющих.

— Не представляю, как ты его здесь найдешь: они ж все в форме!

— Найду, — продолжал я шарить по развалинам внизу.

Несколько солдат появилось слева от угла. Первый, очевидно, командир, обернулся назад и махнул рукой. Я проследил направление: на крыше одного из домов около десяти защитных касок пытались установить какую-то "пушку". Из-под одной на мгновение полыхнул рыжий мех. Или мне это только показалось? Я вгляделся. Хвост был замотан защитной изолентой и только самый кончик чуть горел. "Бедный" — подумал я. — Как же он ее отдирать будет. Ну, ничего, отмочим..."

Мы распахнули дверь и и ветер тут же выхватил воздух, не давая дышать. Лопасти пропеллера так шумно молотили вверху, что приходилось кричать в микрофон. Да и это было бесполезно. Я присел на краю, спустив ноги вниз. Боб похлопал меня по шлему, я показал пальцем вниз. Осторожно Боб начал отпускать трос и я завис над крышами. Я подумал, что раньше они казались гораздо ближе. "Бинокль, дурак!" — я вытащил бинокль и опять глянул вниз. Теперь я уже явно видел воинственно торчащие по обе стороны защитной каски усы.

Трос несколько раскачивало...Потянуло какой-то гадостью, гарью, которая показалась знакомой. Тут жу ассоциативно перед глазами возникла ограда набережной и танк перед ней, и звезды Кремля на вечереющем небе. Лицо Боба с закушенной в зубах сигареткой, сосредоточеное — он тогда управлял постройкой баррикады; профи, строил ее, как декорацию — насмерть. Слава богу, не пришлось. Вспомнился попик, навязывающийся со своими яблоками, но все охотнее брали горячие пирожки, принесенные какой-то интеллигентного вида женщиной. Она раздала свои пирожки и принялась вместе с нами таскать хлам. Нет, это было не тогда. После, уже когда стемнело и все началось, будь неладно ... ну, да, конечно! — запах паленой резины. Вечный спутник человеческих катаклизмов...

— Бержерет спрашивает: вы когда подниметесь, вам кофе готовить или чай?

— Привет ей передай. — Я опять рассматривал землю под собою. Но вдруг что-то блеснуло солнцем прямо в глаз, разок, другой. Я едва обратно по тросу не вскарабкался:

— Эй, Бобби! Спускай быстрее — по-моему, братья-палестинцы решили меня на всякий случай прибрать...

— Где? — Трос застыл.

— Да что ж ты меня как мишень тут развесил?!.. Да вон, внизу, около сгоревшей машины.

— Тэкс, вижу, — в наушниках защелкало, — секундочку...

Через мгновение блик дернулся и исчез. Трос опять двинулся вниз.

— Ну, ты даешь! — восхитился я. — Как это ты его?

— Передачей мысли на расстоянии... Не отвлекайся.

Внизу меня наконец заметили. Задравши головы, солдатики уставились на меня. Я опускался очень удачно — прямо на Аллергена, который стоял и совершенно очумело смотрел на приближающееся нечто. Вот он уже совсем рядом — только руку протяни. Ну, я и протянул. Тут трос дернулся и застыл.

— Все, Вулфи, приехали, конечная остановка. Трос кончился. Кончился, так кончился, мне было не до того. Закусив кончик языка, я тянулся к Аллергену, пытаясь ухватить его за шиворот. Он отскочил, все еще глядя на меня, как на инопланетянина. Я — за ним. Он — в другую сторону. Так же молча, с обалдевшими глазами.

Я висел, словно в цирке под куполом, раскачиваясь в попытках достать кота, который скакал от меня уже по всей крыше. Его товарищи смотрели на это представление с нескрываемым интересом. От азарта, как всегда не вовремя, умудрился выпростаться хвост и теперь старался оправдать неловкость своего появления, помогая движению, как руль. В наушниках издевательски затрещало:

— Тебе сачок скинуть?

— Да елки зеленые! — в отчаянии я протянул руку за плечо и отстегнул карабин.

Я свалился прямо на кота и мы покатились по плоской крыше. Остановившись, мы оказались с ним лицом к лицу; глаза Аллергена еще больше расширились, он извернулся прочь от меня, издал какой-то нечленораздельный звук и, чиркнув по крыше когтями, в одно усилие вырвался на свободу. Трое его товарищей по оружию уже стояли вокруг наизготовку. Аллерген вскочил, закричал что-то истерично. Я попытался приподняться на локтях.

— Моя твоя не понимает...

— Ты русский? — голос Аллергена дрогнул. — Какого черта тебе здесь надо?!

— Американский, — поправил я его и попытался сесть. Автоматы угрожающе двинулись в моем напрвлении.

— Wolfgang я, Вулфи.

— Вольфганг? — Аллерген отвел рукой автоматы, сказал что-то приятелям и те недовольно отошли к своей пушке.

— Что ты здесь делаешь?

Аллерген разглядывал меня, а я — его. Что ни говори, первая встреча, хотя уже и ругались, и мирились, словом, полновесные взаимоотношения выстроили, а в глаза друг друга так и не видали.

Я попытался встать. Тут же швыркнула пуля и пробила натянутую здесь зачем-то веревку.

— Не высовывайся, — Аллерген прижал меня лапой вниз, — давай-ка вот за стенку отползем.

Мы сели за выступом стены, вытянув ноги; Аллерген положил автомат на колени.

— Ну-с, что скажете?

— Я — за тобой. — Мы радостно пялились друг на друга.

— В каком, простите, смысле? По моим следам, что ли? Неблагодарное это дело, знаешь ли, убить могут, преданный ты мой.

— Дело не в преданности. И убить сегодня везде могут, но все ж не больше одного раза. — Я вдруг подумал, что действительно не знаю, что и как ему сказать, обьяснить. Не про Пушкина же ему обьяснять в самом деле. — Словом, я здесь как раз потому, что твой единственный раз не здесь и сейчас должен случится. Так что, собирайся, поехали, вон вертолет за тобой пригнал.

— Ты всегда такой настырный? А меня ты спросил? О моем, хотя бы, патриотизме ты подумал? Ты что ж, правда думаешь, что я вот так вот сейчас все брошу и дезертирую на этом твоем тарабане?! — Я ему все еще нравился, но кот начинал заводиться.

Но тут уж и я не выдержал:

— Патриотизм my ass!!! Ты что, еще ничего не понял? Тут не в тебе дело! Ты тут ничего не решаешь! Это же не голосование. Они же никогда не остановятся, никогда! У них всю дорогу будет тлеть обида за отобранное нечто, чему они даже названия не знают и понятия не имеют, что с этим со всем делать! Но это чувство будет вечным! Вечным! Потому что им никогда ничего не отдадут. А ты — ты просто пушечное мясо во всем этом бардаке! Тебе что, так необходимо отдать свою жизнь на это? У тебя никаких других дел нет? Дома тебя никто не ждет? — Сам нет знаю, откуда у меня вдруг весь этот пар появился.

Аллерген смотрел как-то очень уж спокойно, хотя было видно, что что-то из сказанного было ему неприятно.

— Ну, что же делать, Вулфи, что же делать. А как же они? — Он махнул лапой в сторону своих товарищей. — Их ведь тоже кто-то ждет, им тоже есть, чем занятся...

— Ох..., — я только голову уронил на руки.

В наушниках пробился голос Боба:

— Ну, вы там долго еще философствовать будете? Пилот говорит, надо бы заправиться.

Мне как-то стало все равно.

— Ну, так валяйте. Долго это займет?

— Вроде говорит с пол-часа...

— Я подожду...

Вертолет пофырчал еще немного над нами и исчез. Я наконец огляделся. Солдатики, все еще поглядывая на нас, одевали на пушечку чехол, завязывали какие-то тесемочки.

— Что это они делают? А как же война?

Аллерген усмехнулся:

— Война — войной, а выходные блюсти надо. Вон, видищь, солнце уже садится, завтра суббота. Отдохнем пару суток, а тогда уж опять

— война.

— Ну, вы даете! На войну — как на работу.

Выстрелы действительно затихли потихоньку, солдатики навесили огромный амбарный замок на чехол и покинули крышу.

Аллерген им только лапой слабо махнул. Небо поддернулось розовым и все вокруг затихло.

— Закурить у тебя будет?

— Котам курить вредно.

— Да я не в затяжку...

Я хмыкнул, полез по карманам. Действительно, в нагрудном случилась пачка и зажигалка.

— Держи, "КамЕль", — вспомнил я любимый фильм.

Аллерген держал сигаретку большим и указательным пальцами, прикрывая ее ладонью от ветра. Лапы у него слегка подрагивали. Я тоже закурил. Мы сидели, прислонившись к стене, и дымили. Хвост лег мне на колени и я стал его поглаживать, успокаивая. Аллерген глянул искоса ироничным зеленым глазом:

— А я думал, ты — серый.

— Могу быть и серым. Когда болею.

Я затянулся в последний раз: дым валил уже разве что только не из ушей. Пора было прекращать это безобразие. Я задавил окурок.

— Вообще-то, я полосатый.

— Как — полосатый? — Аллерген уставился на меня, пушистая челюсть отвисла.

— А так, — я расстегивал шлем, — рыжий, до отчаяния, с белыми и голубыми флюоресцентными полосками.

Ветер подхватил отросшие волосы, стало необыкновенно легко и приятно. Я подставил лицо под ветер.

— А как же хвост? Почему он — белый? Я посмотрел на кота. Он был в восторге!

— Да бог его знает...Говорят, признак породы, знаешь, как синий бык.

— А ты и его знал?

— Да нет, он при мне все в Испании ошивался, а потом, вроде, в Сибири. Да и дрых он все время.

На крышу вышла баба, — такая обыкновенная, вполне рязанская баба, в платке, завязанном на самые брови, — с корзиной белья и карапузом, цепляющимся за ее юбку. Бесстрастно глянув на нас, она подвязала простреленную веревку и начала развешивать белье. Карапуз уставился на нас.

— Слушай, ну раз так, хорошо, я все понимаю. Но на выходные-то — давай махнем? Мы тебя обратно доставим. Прямо сюда. Или куда захочешь. А? Давай?

— Ты о чем? Куда это?

— Да хоть в Парижик! Вон, Боб тебе явства разные обещал, помнишь?

— Помню, как же не помнить... — Аллерген чесал затылок. — Я тогда чуть слюной не подавился. Черт, а может и правда?

Он смотрел на меня с сомнением.

— Да чего тут думать! Конечно поехали! Я тебе клянусь, киднепить не стану.

— Ну, да, могу себе это представить: кот на цепи, рыжий и у волка в подполе.

Мы рассмеялись и ударили по рукам. Над нами послышались бьющиеся лопасти пропеллера и в наушнике затрещало.

— Вулфи, Вулфи! Жив ты там? — Пробился голос Боба.

— Жив, жив, все нормально. Трос давай.

Карапуз, до этого безотрывно глядевший на нас, задрал голову. Он чихнул и из его носа выкатилась сопля. Мать прервала свою работу и утерла младенцу нос краем своей кофты. Я порылся в карманах и протянул дитю плитку шоколада. Тот, не отрывая глаз от моего лица, взял, да так и застыл. Баба отобрала шоколад, запихнув его куда-то в недра бесконечной кофты, погрузила ребенка в опустевшую корзину и ушла с крыши.

Обхвативши кота за талию, я пытался застегнуть карабин. Было страшно неудобно и поза была самая двусмысленная. Рыжие Аллергеновы уши лезли мне в рот и глаза, щекотали нос. Аллерген повернул голову ко мне:

— Слушай, может, лучше я к тебе — лицом? Я глянул ему прямо в глаза:

— Не боишься — поцелую?

Аллерген крякнул только и отвернулся.

Мы висели над вечерним городом и Боб потихоньку втаскивал нас в сверкающий в заходящем солнце серебрянными и золотыми звездами вертолет. Аллерген совершенно беспомощно висел у меня на животе. Все четыре лапы его болтались, шерсть встала дыбом так, что хвост ощетинился, пробиваясь сквозь щели изоленты, и стал похож на старую посудную щетку. Мне даже показалось, что кот жалобно мяукнул. Я положил ему руку на плечо и он тут же вывернулся и вцеплся когтями в рукав моей куртки. Круглые глаза отчаянно глянули на меня.

— Да не смотри ты вниз! На меня смотри. Или вверх.

— На тебя — тоже ужас берет, — призвал все свое самообладание Аллерген.

Я улыбнулся и, неуверенный, что это уместно, осторожно почесал ему за ухом. Он благодарно прищурил глаза. Наконец Боб втащил нас внутрь и задраил люк. Аллерген тут же отстегнулся и откатился в сторону. Вертолет как по команде развернулся и пошел в сторону. Я уже снимал осточертевшее обмундирование, Боб мне помогал и мы оба смотрели на взмокшего Аллергена. Он прислонился к борту и тяжело дышал, усы уныло повисли. "Бедолага!" — подумал я. Мне и в голову не могло придти, что кот может испугаться высоты. Впрочем, мне уже не раз ставили на вид, что я автоматически распространяю свои знания и способности на всех вокруг, а потом спрашиваю по полной программе. Наконец, Аллерген поймал наши взгляды и немедленно подобрался:

— Черт побери, и все это всего лишь для прогулки по Парижу?!

Боб усмехнулся:

— Не смущайтесь пустяками, дружище. И привыкайте: связались с Вулфи — теперь спасенья нет. Будет вас кидать из стороны в сторону, со дна морского и до Марса.

В дверях появилась Бержерет. Ее фигура обрисовывалась тонким изящным силуэтом в проеме и обрамлявшие его статуи тут же поблекли в сравнении.

— Мистер Вулфи, я приготовила свежие полотенца, вы можете принять душ. А для мистера Аллергена готова ванная, — она перевела глаза на кота и запнулась, встретив горящий кошачий взгляд. Затем, слегка расстеряно, она продолжала:

— Я замешала маслА и душистую соль. Если мистер Аллерген позволит, я позже займусь его..., — она поискала слово, — изолентой.

Девушка немедленно развернулась и, окончательно сконфуженная, скрылась. Мы с Бобом остолбенели — кот просто переродился. От его мокрой расстерянности не осталось и следа, взгляд сверкал изумрудами, шерсть улеглась гладко и маслянно, усы успели закрутиться, как у самого залихватского кавалергарда.

— Какая фемина! — прокурлыкал Аллерген, довольно жмурясь.

— Ну, ты только подумай! — воскликнул Боб. — Дон Хуан фигов!

Отстегивая последние липучки жилета, я удовлетворительно отметил:

— Чего только правильная женщина не в состоянии сделать с мужчиной!..

Я распустил бабочку и растегнул верхние пуговицы рубашки. Внизу затихало веселье. Захватив шейкер и рюмку, я поднялся в мансарду. Здесь мирно посапывал Боб. Он отвалился еще в воздухе — немедленно после того, как мы отправили Аллергена в ванную, — и просыпаться не захотел даже когда мы прибыли в Париж. Его пришлось погрузить и волочь на себе. Он проспал весь праздник: и обед в "Максиме", и шумную прогулку по Полям, где я зачем-то скупил всю тележку цветов, всучив их каким-то японским туристкам, и пикник с шампанским под Эйфелевой башней, куда эти туристки за нами потащились, а потом гнались за нами с Аллергеном по вихляющим улочкам и Аллерген на бегу говорил, что он узнал их — это ведьмы... А потом, естественно, был Мулен Руж, и мы, кажется, там ужинали, но я уже плохо помню — только ляжки мелькали перед глазами. Каким образом мы оказались дома и почему все эти люди пришли с нами, я не знал, но было весело. Потихоньку я протрезвел, веселье подходило к концу и я почувствовал необходимость в уединении.

Я вылез на крышу. Шум улицы сюда долетал легкими шорохами, вдали светились огни и легкий ветер шелестел по черепице. Я снял смокинг и, небрежно постелив, блаженно развалился сверху. Я уже допивал свой первый мартини (Shaken, not stired!) и собирался расправиться с оливкой, когда что-то упало в комнате, и кто-то приглушенно выругался. Раздался громкий шепот:

— Вулф, Вулфи! Ты где?

— Здесь я, вылезай. Посуду захвати.

В окне показалась аллергенова взьерошенная шевелюра:

— Ух, ты, здорово. — Даже после боевого дня и целой ночи безостановочных развлечений Аллерген выглядел весьма презентабельно в черном токсидо и пикейном жилете. В слегка съехавшем галстуке тем не менее все еще сверкала булавка, которую он у меня выпросил. Я налил ему мартини из шейкера и мы откинулись, рассматривая звезды. Где-то далеко внизу затихал город, который никогда не спит. Разве что по вашему желанию.

— Спасибо, Вулфи, — сказал Аллерген.

Я кивнул в ответ. Что тут было говорить. Небо начало светлеть и откуда-то принесло аромат свежеиспеченных булочек. Время перетекало из прошлого в будущее и хотелось, чтобы это было вечно...

Wolfgang N.

.