Высоцкий Аркадий

РОКИРОВКА

либретто сценария полнометражного художественного фильма

Мы вчетвером стояли на платформе к которой уже подходил поезд. Я, Женя Торчевский, Толя Сучалка и Аллочка. Женя коренастый, Толя- длинный и худой парень с кудрявыми черными волосами. Обо мне- потом. Аллочка- худенькая блондинка с серыми глазами. Это все, что вы успеете заметить, потому, что секунду спустя у вас закружится голова, глаза забегают, и вы сами не заметите, как начнете считать ворон в небе или блестящие пуговицы на рубашке у Торчевского: Торчевский любит всякие блестящие предметы- зажигалки, брелоки, перочинные ножики. Но пуговицы превыше всего.

Давным-давно все мы учились в одной группе в Бауманке, закончив ее приехали сюда и устроились по распределению во вновь созданный тогда НИИ. Алла была единственной девушкой в группе. Наши профессора, сталкиваясь с ней на экзаменах начинали заикаться и ставили ей пятерки не в ту графу. Что уж говорить о студентах. Все мы за ней волочились в разное время и это стало таким ритуальным занятием, продолжавшимся и по сей день. Вообще в нашей компании масса всяких ритуалов: еженедельные пикники на песчаном котловане, совместное празднование юбилеев и дат, всякие розыгрыши и т.п. и это самое ухаживание за Аллой.

Первым женился Женька Торчевский. Он супермен, рыбак и очень хозяйственный отец семейства. Его жена... Да просто жена, как и у Сучалки и у меня. Мы все трое женились уже здесь, в городе. Алла так и осталась одна. Мы работаем в одном отделе... Что еще? Ну, может быть то, что Торчевский и Сучалка волочились за Аллой в основном из азарта. Я же любил ее очень сильно и оттого долго ждал, был назойлив... Потом женился, свыкся, привязался уже к Ане и все же каждый раз, когда я вижу ее, что-то у меня внутри под ложечкой начинает тоскливо ныть и причитать. В эти моменты лучше всего выпить что-нибудь покрепче и побольше. Нытье от этого не исчезает, но становится таким сладким, почти приятным. Вроде щекотки.

Короче говоря, одним из ритуалов в нашей компании являются проводы Аллы в бесконечные командировки. Мы собираемся на вокзале, выпиваем пивка в привокзальном шалманчике под тополем, гадаем, какого мужа Алла привезет из командировки или если он уже есть, то где она его прячет, может он космонавт? Или он невидимка, или шпион и т.д. Потом приходит поезд, мы целуем ее все по очереди, заносим вещи в вагон и бежим за тронувшимся поездом по перрону до конца платформы, а потом идем по домам или в шахматный клуб или еще куда-нибудь.

На этот раз мы пошли домой. Сначала втроем. Потом, когда сумерки уже сгустились, Сучалка сел на автобус- ему было выходить в ночь и мы пошли дальше с Торчевским. Он что-то рассказывал смешное и мы шли через микрорайон, здороваясь со всеми, потому что это было то самое время, когда народ возвращается с работы или уходит на ночную смену. Мамаши еще гуляют со своими ребятишками, молодежь выпивает пиво в беседках, скрепят качели, мужики у автостоянки собрались и обсуждают что-то автомобильно-рыночное- короче говоря, благодать. И погода хорошая, весна.

Мы простились с Женькой у его подъезда, я пошел дальше к дому, а он к себе.

Меня зовут Дима Шведов. Мне тридцать. Образование высшее техническое. Я выше среднего роста. Лицо мое не то чтобы красивое, а, как выражается моя жена Аня, располагающее. Правда, последнее время, она жаловалась, что я начал полнеть.

Я последние годы жил и работал в Академгородке... Впрочем, его все равно не найти на карте. Такое географическое чудо: город есть, вот он, большой, грязный, трубы дымят над лесом, а на карте сплошное зеленое пятно с прожилкой речки. Речки-то как раз в реальности нет- ее давно убрали в трубы.

Наш институт занимается... Впрочем, не важно, чем он занимается. Во всяком случае именно из-за этих занятий вся эта чепуха с географией. Кстати, я рядовой радиоинженер и ко всем этим допускам и пропускам отношения непосредственного не имел.

Что еще?

Я увлекаюсь шахматами. Мне нравилось сидеть вечерами на кухне, когда Аня и наш сын Борис уже спят. Автоматически рисуя каракули на листочке, изобретать хитрые комбинации фигур на доске и слушать, как затихает жизнь за окном в микрорайоне Курган, где живут почти все работники нашего института. На полу рядом со мной уютно лежит сенбернар Бриф. Его тихое сопение действует успокаивающе.

За пределами Кургана по ту сторону железнодорожной ветки находится одноэтажная часть города. Там тоже есть магазины, кинотеатр и даже кафе, и туда ходит пара автобусов, но мы там бываем редко и не пускаем гулять Бобу, чтобы он не общался с дурными подростками.

В той части города живут в основном старожилы, те, кто здесь родился или приехал еще до того, как был построен институт. В дальней части старого города есть небольшой завод ЖБИ и что-то вроде леспромхоза. Между двумя половинами города нет ни вражды, ни дружбы, просто они существуют как бы отдельно друг от друга и не вступают друг с другом ни в какие отношения.

Мы жили на верхнем этаже шестнадцатиэтажки и, когда я придумывал остроумную комбинацию, я откладывал рисунок, закуривал папиросу и шел на лоджию, где воздух свеж и прозрачен в сумерках и где можно, навалившись грудью на перила, сорить на ветер пеплом и смотреть поверх крыш соседних пятиэтажек туда, за рощу, за железную дорогу, где расположена старая часть города. Как на географической карте видно уютные кварталы, покрытые зеленью и разделенные узкими улицами, по которым расходятся по домам усталые рабочие с ЖБИ. Катятся велосипеды мальчишек, петляет яркий городской автобус. В пепельном отсвете сумерек во дворах ходят козы и свиньи, гавкают собачки и маленькие человечки ходят из дома в уличный сортир и обратно. На углах кварталов горят фонари, у колонок собрались огородники с лейками, и кажется, что слышно, как там в кустах сирени гудят майские жуки и бьются ночные бабочки.

Потом слышится гудок, потом возникает свет фары электровоза. Потом из-за ближней пятиэтажки выныривает длинная быстрая электричка с яркими квадратиками окон. Слышен отдаленный стук стыков. Электричка пересекает спектр обзора между пятиэтажками и исчезает, а звук еще долго остается. Потом раздается прощальный гудок. И тишина. Только высоко в небе прошелестит самолет. Пассажиры выглянут в окно и покажут на меня пальцем. Потом им надоест на меня смотреть и каждый займется своим делом. Пассажир в очках развернет газету:

"Программа передач на следующую неделю".

"В Москве собрались узники сталинских застенков"

Под заголовком изображена фотография узников застенков. Как они собрались на Лубянской площади и грозят кулаками.

Они объявляют голодовку.

Узник говорит милиционеру:

- Я объявляю голодовку!

Милиционер отвечает узнику.

- Не ори. Будешь много орать, заберем в КПЗ. Там и будешь голодать.

В КПЗ узник снова заявил охранникам.

- Останим часом я голодую и мене треба голодоваты до тей поры, як ще моя батьковщина буде не залежна и самостийна! Але щоб вы не запомятувалы мое прозвище, я кажу вам- я есть Микола Гейко! С-скоты.

Охранники пожали плечами и унесли эмалированную миску.

Микола отвернулся на нарах к стене и стал карябать ее ногтем...

Покурив и подышав, я уходил с лоджии, гасил свет на кухне и отправлялся в спальню. Аня давно и крепко спала на своей половине кровати. Она очень хорошенькая в своей длинной перекрутившейся ночной рубашке, голая рука отброшена на мою подушку... Всегда хочется ее разбудить, рассказать, какую замечательную штуку я придумал с ферзевым гамбитом, а потом потихоньку перейти к делам более интимного свойства, но пока ты раздеваешься, тебя одолевает сон и ты, быстро одев пижаму, осторожно ложишься рядом с Аней, медленно убираешь со своей подушки ее руку, и, почти сразу засыпаешь, утомленный работой и изобретением шахматной комбинации.

Я на самом деле уже не знаю, в каком времени, лице и числе будет правильнее всего вести рассказ. В этом все дело. Сейчас объясню, почему.

Утром, восьмого мая я проснулся, как обычно, раньше всех. Я вообще ложусь позже всех в доме, а встаю раньше всех. Аню будить я не стал. Накинул халат и пошел за газетами. Спустился в лифте. Внизу сосед забирал газеты. Я кивнул ему, он кивнул мне. Я взял газеты и пошел назад. Не помню, о чем я думал в лифте. Во всяком случае, мысли были приятные. У меня всегда по утрам хорошее настроение. Я толкнул незапертую дверь и вошел в прихожую. Здесь я получил первый удар: Бриф, добрейшая собака, моя собака, которую я взял щенком... В общем, как только я прикрыл дверь за собой, Бриф вышел из кухни и вдруг ощетинился и залаял. Я пытался его урезонить, хотел приласкать, но он злобно зарычал. На лай из комнаты вышла сонная Аня и удивленно уставилась на меня.

- Вы кто? - спросила она, загнав Брифа на кухню.

- Что?!.

- Кто вы? Как вы сюда попали?

Я назвался, принимая это за шутку. Она абсолютно серьезно спросила, как я вошел. Я комически развел руками. Тогда она наконец проснулась и попросила меня уйти.

Я сказал, что ей изменяет чувство юмора. Она ответила, что мне изменяет чувство реальности и, что если я не хочу в милицию, я могу тихо и бесшумно уйти.

Я разозлился. Я был в халате и тапочках. Куда идти? Она засмеялась и сказала, что в дверь. Я вышел и она заперла изнутри квартиру. Потоптавшись на лестнице, я стал звонить. Она из-за двери сказала уже с ноткой раздражения, что бы я пошел вон. Что она позовет мужа. Я сначала засмеялся, потом мне стало не до смеха. Я подумал, что она сошла с ума. Я стал умолять ее открыть дверь. Разозлившись, я стал ругаться. Приложив ухо к двери, я услышал, как она крутит диск телефона. Потом голос Бобы послышался за дверью. Ребенок спрашивал, кто звонит в дверь. Я закричал:

- Боба! Открой дверь!!

- Не подходи к двери, Боря, это псих.

- Я его отец! - закричал я.

Открылась дверь напротив и выглянула соседка. Удивленно уставилась на меня.

- Здрасьте. - сказал я неприветливо. Я ее не перевариваю, дура она и сплетница.

- Здрасьте. Вы к кому пришли? - спросила она, опасливо выглядывая.

При этом я слышал, как Аня за дверью громко говорит по телефону с милицией.

- Вы что, сговорились? - закричал я, чувствуя, как холодок пробегает у меня по спине.

Она смотрела на меня удивленно.

- Ливия Соломоновна!! - сказал я в отчаянии , - Я Дима. Вы что, ослепли? - голос мой дрожал.

- Какой Дима? - осторожно спросила она.

Она меня не узнавала. Тут мне стало совсем страшно и я бросился бежать вниз по лестнице.

Некоторое время я плутал по городу в халате. Встретил нескольких знакомых. Они не узнавали меня. Прохожие дико смотрели на растрепанного мужчину в халате, который брел по тротуарам, заглядывал в зеркальную витрину Аптеки, видел свое лицо, щипал себя за руки... Потом в отчаянии я вернулся домой. Аня уже ушла. Боба был в школе. Я высадил плечом дверь и зашел в квартиру.

Для начала я переоделся. Потом взял деньги и документы. Потом я увидел в окно, что к дому подъехал милицейский газик и из него вышли милиционеры. Я бросился вон из квартиры. Стоя на лестничной площадке с сигаретой, я слышал, как они зашли в мою квартиру и стали там что-то двигать, ругаясь друг на друга. Я бросил окурок и пошел вниз.

Не зная, куда пойти, я решил идти на работу. Охранник на проходной долго рассматривал мой пропуск. Потом он попросил меня подождать и ушел куда-то вместе с пропуском. Чувствуя неладное, я пошел прочь от проходной. В этот момент появилось сразу несколько охранников, которые разбрелись в стороны, явно отыскивая меня. Мне удалось незаметно сесть в автобус.

Я стал звонить по телефону друзьям. Кого-то не было дома, остальные не понимали, кто с ними разговаривает. Мой лучший друг Женя Торчевский, человек рассудительный и спокойный, долго выслушивал по телефону мою бессвязную испуганную речь, потом предложил пойти к психиатру и повесил трубку.

Возможно, я бы и последовал его совету, но усталость и страх взяли свое и я забился в какой-то уголок на автостанции, делал вид, что встречаю кого-то. Я лихорадочно соображал, что происходит и что следует предпринять.

Потом, поздно ночью я вернулся пешком в свой квартал. Я шел долго вдоль длинного красного кирпичного барака, по стене которого вели толстые растрепанные и провисшие провода, стянутые проволочными скобками в пучки. Над пучками висели через каждые несколько шагов тусклые лампочки как в забое у шахтеров. Сырая кирпичная стена была покрыта подтеками смолы, сползшей от самой крыши.

Потом барак кончился, я пересек железнодорожные пути перед платформами станции и вошел в Курган. Здесь во дворах было пустынно, только у подъездов курили какие-то компании. Это все были наши, Кургановские парни и девушки со своими мотоциклами и магнитофонами, и раньше, когда я заполночь возвращался домой, они здоровались со мной. Теперь они меня не узнавали. И я сразу почувствовал, что такое быть здесь в микрорайоне чужаком. Днем- ничего. Мало ли кто бродит по магазинам. Но ночью улица затихает и безраздельно переходит под их контроль. Челминский синдром. Синдром новостроек и микрорайонов.

Меня спасал только возраст, хотя я понимал, что это не панацея. У одной их беседок, где они собрались, ко мне пристали. Ребята были знакомые. Еще вчера, возвращаясь с вокзала, я здоровался с двумя из них за руку.

- Мужичок, - окликнули меня, - А ты не поздно гуляешь?

- Это ты гуляешь, а я работаю. - нагло сказал я.

Я по опыту знаю, что спасает в таких ситуациях только наглая ложь, обескураживающая и остроумная. У меня всегда в запасе пара заготовок: приходилось в детстве часто менять место жительства. Чаще всего я прикидывался страховым агентом или электриком из "горсетей". Что такое "горсети", я никогда всерьез не задумывался. Может, есть такие, может нет. Но почему-то это внушало почтение, почти как при словах "я из прокуратуры".

- Ну, и что у тебя за работка? - спросил, подходя ко мне парень по имени Витя.

Он явно знал мой способ.

Еще была возможность переиграть и крикнуть: "Витек, да ты чо, не узнал что ли? Я брат Димки Шведова!" Брат действительно был у меня лет пять назад и Витек, тогда еще школьник, водил его купаться на карьер со своей компанией. Вряд ли он его запомнил хорошо, да и к тому же даже с этого расстояния я слышал густой запах пива. Однако я не стал менять тактику и затянул свое про "горсети".

- Ну а бабки у тебя есть? - спросил, усмехаясь, Витя. Остальные соскочили к бордюра беседки и окружили меня полукольцом. Все были знакомые. Вчера были.

Очень не хотелось получать по морде, к тому же денег у меня было некоторое количество, но даже отдав их все, я все равно бы схлопотал, и главное было не понятно, где я возьму деньги в дальнейшем.

- Ура!! - заорал я и бросился наискосок к подъезду.

Вломился в подъезд. Рванул к лифту. Забился у двери, вдавливая кнопку. Двери сразу открылись и я нажал по привычке свой этаж.

Стоя в лифте, я прислушивался. Потом лифт приехал и двери открылись. Я сразу нажал другую кнопку и выскочил на площадку. Двери закрылись и лифт ушел вниз. Я остался на лестничной клетке перед своей дверью. Я прислушался, подойдя к двери. За дверью было тихо. Рука потянулась к звонку, но я не решился и пошел к лестнице.

Чтобы попасть на лестницу, надо было пройти через балкон. С балкона я увидел лоджию своей квартиры. Там была Аня. Я несколько секунд смотрел, как она разгуливает по лоджии и вглядывается в темноту двора. Я хотел окликнуть ее, но боялся, а потом она ушла в квартиру. Я глянул вниз.

Компания по-прежнему располагалась вокруг беседки напротив моего подъезда. Я ушел на лестницу, сел там на ступеньки и закурил.

Дальше началась какая-то иллюминация мелких событий, в результате которых были потрачены все деньги, прошел месяц, и я поселился на городской свалке с несколькими еще бомжами, вместе с которыми расковыривал мусор в поисках уцелевшей бутылки, которую можно сдать или какой-нибудь еще штуки, которую можно продать разным дуракам или еще как-то использовать. Жил я в широкой бетонной трубе на соломе и тряпках вместе с неким Иннокентием, человеком лет под сто, бодрым, веселым и глухонемым, сплошь заросшим бородой и прочими волосами.

Раз утром мы пошли воровать картошку, которая уже поспела к тому времени на огородах у частного сектора в старом городе и выросла в этом году хорошая, жирная из-за обильных дождей. Утро было солнечным и добрым, но нас заметили в тумане три человека и погнались за нами с граблями. Иннокентий занырнул в какой-то кювет и залег, укрывшись попавшимся под руки полиэтиленовым мешком от нитроамофоски, а я долго и мучительно убегал по узким переулкам, сворачивая наугад, потому что не знал географии этой части города, и вот, сворачивая, всякий раз натыкался на своих преследователей, которые уже потеряли меня и закинув грабли на плечи плелись, ругаясь матом. Раздавалось трехкратное "Вот он, ссука!.." и погоня возобновлялась. Наконец, обессилив, я рванул напрямик через огороды и перескочив несколько рядов штакетника, на которых оставил почти все что к тому моменту оставалось от моих брюк, вдруг вырвался к пролому в бетонном заборе ЖБИ. По инерции я проскочил дальше и на всем ходу меня схватили за плечо. Я сжался, готовясь получить граблями по морде. Собственно по морде за этот месяц я получил несчитанное число раз, но с граблями мне пока везло. Я зажмурился. Удара не было. Вместо того грубый голос сказал:

- Ты что, охренел, Микола?

Я открыл глаза и увидел дородного парня с спецовке, удивленно и как-то радостно глядящего на меня.

- Ну, здорово, сатана!

- Привет...- затравлено сказал я, естественно, я видел его в первый раз.

- Где тебя носило? Мать моя, ну от тебя и прет... Ты чего, опять бухал?

- Бухал...- горько сказал я.

- Смотри, Колян. Надо тебе вшиваться. Я понимаю день, два. Все мы люди, но месяц, е мое. Так и с работы попрут.

- Может и попрут... - неуверенно сказал я, не понимая о какой работе идет речь.

- Короче, ты сейчас к Петровичу не ходи. Он не в духе- раз, и потом, хоть вы и друганы, он последнюю неделю ну так тебя костил... Ну сам понимаешь- месяц целый человек жрет. Все-таки ж, охрана. Если б ты на дробилке стоял, бухай хоть год. А здесь ты на виду, сам понимаешь, люди интересуются. Вот, Ковынев вчера спрашивал, где Микола.

- И что ему сказали?

- Чего надо. Давай, дуй в баню, одевайся в парад и иди с повинной. Я Петровича подготовлю. После обеда приходи, понял?

- Ага.

- Давай.

Я развернулся и махнул назад через брешь в заборе. Выйдя за территорию и решил не идти по дороге, чтоб не напороться мордой на грабли, а пройти к себе на свалку опять же огородами и там спокойно все обдумать: и кто такой Ковынев, и с каких я пор стал не Димой а Миколой, нужна ли мне дружба с Петровичем и т.д. Вообще шок я получил капитальный, меня просто трясло, лихорадило. Ведь это первый раз за месяц кто-то узнал меня, хотя в том что узнали именно меня я не был так уж и уверен.

Вобщем, медленно и задумчиво перелезая через плетни и перемещался через грай старого города, отделявший ЖБИ от свалки, как вдруг слева послышался лай собаки. Этот лай застал меня на вершине здорового забора и я поджал ноги, примериваясь спрыгнуть на противоположную сторону.

- Папа! Папочка!!!.. - вдруг услышал я.

Холод предчувствия пробежал у меня по спине. Я поднял голову.

Там был небольшой и хороший огород. За ним небольшой и хороший красный дом с крышей из оцинковки. Через огород, утопая лапами в высоких грядках, приближался здоровый косматый кабель рыжей масти- судя по всему кавказская овчарка, за ним, сильно отставая и проваливаясь по колено в мягкую землю, покрытую аккуратно рассаженной клубникой бежала, размахивая лопаткой и леечкой полненькая девочка в красных резиновых сапожках. Я отсюда видел, что по щекам ее бегут слезы. И я уже понимал, что Папа- это я и есть. Но я уже смотрел выше, поверх ее головы и там видел еще одно существо. Это была девушка или наверное лучше сказать женщина, хотя она была много моложе меня, может быть ей было двадцать два...

Собака уперевшись лапами в верх забора, который находился метрах в двух от земли, лизала мне колени сквозь дыры в штанах и била по тяжелым хвостом по кустам смородины, мешая подобраться поближе подбежавшей девочке. А женщина все стояла и смотрела на меня опустив руки, испачканные в земле и как-то закусив край нижней губы, толи от страха, толи от боли...

Потом она села прямо на землю и заплакала, закрыв лицо руками.

- Ну, слезай! - кричала в восторге девочка.

Я спрыгнул к ним, закрываясь от собаки. Что-то сказал собаке, кажется "Место!" и она в восторге помчалась топча клубнику куда-то в сторону дома. Девочка схватила мою руку, поцеловала ее и потащила с женщине, которая все сидела на земле с лицом, закрытым руками...

Когда я подошел, она быстро встала, молча обняла меня, поцеловала несколько раз, потом прошептала:

- Мне Ленка сказала... На прудах нашли мужика... Без головы и рук... Так я и решила... Господи Боже... Идем.

И я пошел туда, куда она меня повела. То есть в дом. Там меня стали кормить. Это был борщ. Я ел. Потом меня повели в баню и стали мыть. Я мылся. Меня одели в чистое белье и тренировочный костюм, который был мне в пору.

Она ни о чем не спрашивала. Я даже не знал, как ее зовут. Девочка и собака носились вокруг хороводом, но она прогнала их во двор и заперла дом изнутри. После этого она отвела меня в спальню. Я пошел и лег с ней.

Она была высокая и пожалуй, красивая, но на деревенский лад. Волосы у нее были короткие и темно желтые, кажется, крашенные. Привыкла к работе и хозяйству. Одним словом, женщина во вкусе Николая Некрасова. Впрочем, со мной она была какая-то робкая и бережная. Так никогда со мной не обращались. Мне это понравилось. Звали ее Галя.

Я же оказался ее мужем Колюней, инспектором пожарной охраны с ЖБИ, человеком сильно и давно пьющим, бившим ее и дочку и собаку, что не мешало им всем беззаветно любить меня... Вобщем, оказавшись Колюней, я захотел оставаться им, разумеется скорректировав некоторые стороны Колюниного нрава. Все что я говорил и делал, воспринималось с таким восторгом, что становилось просто неловко. Например, я сказал, что не хочу больше ходить на службу в ЖБИ, потому что мало представлял себе тонкости обеспечения пожарной безопасности этого объекта, конечно, причину эту я не назвал, просто сказал: надоело. Так в доме началось такое ликование... А когда я не стал пить водку, выставленную к ужину на стол, сказав, что перехожу на вина, потому что надоело, Галя сначала онемела, а потом даже испугалась. Что бы разом объяснить все перемены в своем поведении, я изложил следующую банальную до судорог лица версию: де, месяц назад выпил с ребятами. Пошел в лес, свалился в овраг и ударился головой об пень. При этом я показал Гале шрам, действительно полученный мной недели три назад, хотя и при несколько иных обстоятельствах: Иннокентий при знакомстве со мной ударил меня по голове осколком керамзитблока- он тогда, вначале не хотел делить со мной свое жилье в трубе, но потом, сжалился, перевязал меня и три дня кормил и поил с ложечки, пока я не начал питаться и двигаться самостоятельно...

Итак, выпил, упал, потерял сознание, приобрел провалы в памяти, но все это пошло мне только на пользу. Галя поливала слезами мой шрам, но я чувствовал, что она про себя благодарит Бога.

Так мы стали жить. У меня появилось хозяйство. У меня появилась дочка. Жена. Верная собака Тузик. Я ел клубнику. Я пошел в милицию и восстановил "утерянные" документы. Потом я решил устроиться на работу. Догадываетесь куда? В свой НИИ. Только не инженером, а охранником на проходной. Было смешно, когда я первый раз проверял пропуска у Женьки Торчевского и у Сучалки. Кстати, мы с первого раза подружились и я стал новым членом компании. Я осторожно поинтересовался, куда девался Дима. О таком здесь никто не слыхал. Я прекратил расспросы.

Так прошел еще месяц.

В конце этого месяца я начал ощущать смутное беспокойство. Причину я не находил. Но беспокойство нарастало с каждым днем. Мне казалось, что за мной наблюдают чьи-то внимательные глаза.

Я чувствовал. Назревают какие-то события. Как к ним подготовиться, я не знал, потому что не понимал, что это за события. Впрочем, они не заставили себя долго ждать.

Раз вечером, возвращаясь из шахматного клуба и заходя уже в калитку, я почувствовал сзади какое-то движение и в свете уличного фонаря у меня за спиной скользнула быстрая тень. У меня с детства была отличная реакция и я успел сделать шаг в сторону. В тоже мгновение послышался хруст и калитка, которую я собирался затворить, рассыпалась от удара ломом. Человек, бивший меня, не рассчитал, что я успею увернуться, при том лом был из самых тяжелых, килограммов пятнадцать. Так что инерция удара проволокла его на пару шагов вперед и на долю секунды лишила равновесия. Мне хватило времени как раз хорошо размахнуться шахматной доской, которую я держал до того подмышкой и тяпнуть его по темени. Так что к тому моменту, когда подлетел Тузик, помощь мне была не нужна. Я успел схватить Тузика за ошейник и пытался рассмотреть лицо корчившегося на земле рослого парня в драном ватнике и кирзовых сапогах. Я уже понимал кто это. Так что когда подбежала Галя с чугунной сковородой на длинной ручке и мужик, встав на четвереньки, назвал ее по имени, прибавив длинное матерное выражение, я уже решил, как мне действовать.

- Галочка. Иди в дом. И забери Туза. - твердо сказал я.

- Колюня... Может в милицию...

- Он не Колюня!!- заорал мужик, но я вывернул ему руку и заткнул рот рукавом его фуфайки.

- Галя. Иди в дом. - сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал по тверже. - Я сам разберусь.

Галя не смея ослушаться, ушла и увела собаку. Однако, привязав туза к яблоне, она осталась стоять в дверях дома со сковородкой в руке.

- Микола. Слушай внимательно и не ори. сказал я. - Сейчас ты встанешь и пойдешь со мной. До угла. Там мы поговорим. Если начнешь дергаться, я сломаю тебе руку. У меня разряд по Самбо.

Он рванулся и я сильнее заломил ему кисть.

- Коля. - сказал я совсем тихо. - Я все знаю. Я один все знаю, что с тобой случилось. И я хочу тебе помочь. Серьезно. Ведь я первый, кто назвал тебя Колей за последние два месяца, так?

Он обмяк. Я помог ему встать и мы пошли прочь от калитки. Когда мы отошли достаточно далеко, я выпустил его. Он отошел на несколько шагов и облокотился на дерево, растирая вывихнутую руку.

- Чего тебе надо в моем доме...- сказал он. - Ты спишь с моей бабой. Жрешь мои яблоки... Кто ты такой, ссука?!.

- Меня зовут Дима. - сказал я.

- Я тебя зарежу.

- Послушай. Может быть ты меня и зарежешь, только тогда уже точно никто и никогда не назовет тебя по имени.

Он несколько секунд молчал. Потом спросил.

- Откуда ты знаешь? Что это за канитель ты разводишь? Это твои фокусы, как тебя там...

- Дима.

- Мне насрать, Дима ты или Федя. Что ты замутил?

- Это не я.

- Ну а кто? Кто?!

- Я не знаю.

- Ты же сказал, что знаешь.

- Вобщем так, Николай. Я честно тебе говорю. Я не знаю, кто и зачем это все устроил. Зато я знаю, что ты уже два месяца болтаешься, как дерьмо в проруби, никто тебя не узнает, на работу не пускают, жрать нечего, выпить не на что, жить негде. Даже собственная жена дала тебе пинка.

- Зато тебе она дала другого, а? Ссука!

Я опять опередил его и вообще не смотря на свой рост и молодость он оказался неуклюжим и хилым. Может быть впрочем, это стало с ним от голода. Все-таки он бичевал уже вдвое дольше чем я. Бить его я не стал, просто отнял стальную заточку, выбросил подальше, а самого его толкнул на кучу сена у дороге.

- Короче говоря, так. Объяснять я тебе ничего не хочу. - сказал я. - Если ты придешь еще раз, я отведу тебя в милицию или в дурдом. Там и там ты останешься надолго. Посоветовать тебе могу только одно. Сходи-ка по одному адресу. Курган, Цветаевой пять восьмидесятая квартира.

- Зачем это мне. Я сроду не ходил на Курган. Там меня точно не знают.

- Сходи. Может и знают. - я повернулся и пошел к дому.

- Эй, ты... Дима!

Я обернулся.

- Кто хоть там живет? - измучено спросил он.

- Люди... Увидишь. Только веди себя там прилично. Лучше всего просто позвони в дверь и молчи. Откроют- молчи. А там видно будет.

Он встал с сена, отряхнулся и, шатаясь побрел прочь, в темноту переулка. Я пошел к своим. Галя стояла у калитки с фонарем и топориком.

- Кто это был, Колюни? - с дрожью в голосе спросила она.

- Да так... Один старый приятель.

- Ничего себе, приятель... Но ты его как... Какой ты у меня... А вдруг он опять вернется и с ребятами? Он уж раз ломился, я Туза спускала. Колюнь, вдруг вернется? Давай я завтра утром к деду съезжу в Лопатино за берданкой.

- Не надо за берданкой, лучше за медом. Он не вернется.

Действительно, Коля не возвращался. Я ждал, что он появится в НИИ, но он так и не появился. Приближалась осень, пошли хлопоты с уборкой. Все это мне было в диковинку, но в общем, было занятно. Главное, я очень был занят дочкой Дашей и Галей. Даше надо было идти в школу, а она совсем не знала буквы. И считала только до одиннадцати правильно, а потом все время сбивалась и считала сразу двадцать один, двадцать два и так далее... Я часами занимался с ней и кое что удавалось, но страшная мысль, что девочка плохо усваивает от того что... Ну, сами понимаете, Коля пил еще до ее рождения и не просыхал, бил ее и Галочку... Ну, Галя взрослая. И вообще все эти телепередачи о том, какие дети бывают у алкашей... Все-таки я успокаивал себя мыслью, что внешне она совсем хорошая девочка и красивая, очень ласковая. Потом, некоторые мелочи говорили о том, что все таки такое замедленное развитие- просто от неправильного воспитания. Например я ради интереса стал учить ее английскому и немецкому. Она схватывала на лету. А кроме беспокойства с Дашей прибавились проблемы другого рода. Галочка. Она долго ходила с какой-то таинственной улыбкой, а потом раз в огороде, когда мы собирали сливу, вдруг стала бледная до синевы и упала бы, если бы я ее не поймал. Я понял в чем дело и повел ее к врачу. Подозрения мои подтвердились. Я и не знал, радоваться этому или огорчаться. Радости было больше, но я боялся, потому что она никак не хотела понять, что в ее положении нельзя носить по два ведра воды и лазить на грушу по пятиметровой лестнице.

Впрочем Торчевские и Сучалки, ставшие у нас частыми гостями сильно разгрузили Галю по части огородных работ. Особенным уважением Гали пользовался Женя, потому что он был рыбак, как ее отец, и умел просто объяснить что чем лучше удобрять и почему. Зато Сучалка и его сыновья были обожаемы Дашей, потому что сам Сучалка умел ходить на руках, а мальчики водили Дашу купаться.

Так прошел третий месяц. В середине сентября, отведя Дашу в школу, я спешил на работу и вдруг остановился посреди тротуара, так, что идущая сзади женщина налетела на меня и чуть не сбила с ног.

Я слушал ее ругань и угрозы, но не отвечал и не двигался с места, потому, что по другой стороне улицы шли трое... Точнее, четверо.

Аня вела на поводке Брифа. В десяти шагах за ней на седле мопеда восседал Бориска, а вел мопед за руль и что-то объяснял Бориске опрятный и аккуратно подстриженный мужчина, которого я узнал не сразу. Потом узнал, когда они уже поравнялись со мной и прошли мимо. Свернули в парк. Аня спустила Брифа с поводка и пошла к лавочке. Она располнела, хотя и не очень. Движения ее, всегда такие порывистые и резкие, были более плавные. Она осторожно подобрав юбку, села на лавку и достала из сумки вязание. Я и отсюда видел, что она вяжет. Это была детская шапочка.

Мотор мопеда заработал. Борис стал ездить кругами по асфальтированной площадке в центре сквера, а Колюня закурил и присел на корточки у края тротуара.

- Не газуй так, спокойнее! - командовал он, когда Боря проезжал мимо.

- Я по аллейке и назад! - крикнул Борис.

- На дорогу не выезжать!

- Ладно, Па...

Я пересек улицу, прошел мимо лавки, где сидела Аня. Она подняла голову, скользнула по мне безучастным взглядом и слегка улыбнулась, как улыбалась всегда симпатичным ей, незнакомым людям.

- Извините, который час. - спросил я слегка деревянным тоном.

Она взглянула на часики.

- Десять пятнадцать.

- О... Кажется я опаздываю.

- Что ж, тогда поторопитесь! - она снова улыбнулась мне и вернулась к вязанию.

Я почувствовал спиной взгляд и повернулся. Колюня пристально и насторожено смотрел на меня. Он уже не сидел на корточках, а стоял.

Я пошел прямо к нему.

- Здорово. - сказал я подходя и протягивая руку.

- Привет. - он пожал мою руку.

- Как погодка?

- Блеск.

- А в остальном как дела?

- В каком смысле?

- Ты чего, придуриваешься?..

- Да нет...

Он смотрел на меня как-то странно. Настороженности уже не было. Наоборот, он как-то неловко улыбался, рассматривая меня.

- Послушай...- голос мой дрогнул. - Ты что же, не узнаешь меня?..

Он потер лоб и улыбнулся совсем виновато.

- Понимаешь, браток... Ты извини... Лицо мне твое вроде как знакомо. Но вот где мы встречались- убей, не помню. Понимаешь, ну я вижу- точно встречались, а вот кто ты... Может, в школе учились? Нет?

Я отрицательно покачал головой.

- В армии? - с надеждой спросил он.

- Я не служил. Я в Бауманке учился. Там военная кафедра. - сказал я сухо.

- Слушай, извини меня. Не обижайся. Ну, может, склероз... Тебя хоть как звать, может я вспомню.

- Дмитрий.

- Дмитрий... Митя... Тезки, значит... Нет, брат. Не помню. Ну, давай, колись! - он хлопнул меня по плечу.

Я понял, что он не прикидывается.

Мне стало плохо. Не знаю почему. Я вяло соврал:

- Да в соседних дворах жили... Ты на Беговой в третьем, а я на Скаковой в пятом...

- А-ааа... Погоди, погоди... Ты Митяй Соловьев!

- Правильно.

- Елки-моталки... Сколько лет... Слушай! - он был искренне рад, узнав во мне совсем другого человека, действительно когда-то четверть века назад жившего со мной по соседству. - Слушай, Митяй! Ну и встреча. Ну, пойдем.

- Куда?

- Чистить провода. Пошли, я тебя с женой познакомлю.

- Погоди... Знаешь что, Дим... Давай, вначале за встречу.

- Да я, прости... Не пью в общем. Аннушка не одобряет и вообще некогда... Ну, хочешь, пойдем к нам, у меня вермут остался немного.

- Ты пиво пьешь? - спросил я.

- Ну... Можно по кружечке.

- Пойдем, тут у вокзала палатка.

- Ну, ладно. Только вначале с женой познакомлю. Понимаешь...- он взял меня под руку. - Она это дело не очень любит, а тут- друг детства, куда деваться. Но только по кружечке, договорились? Остальное вечером. У меня.

Мы подошли к Ане. Подъехал Боря, остановился, не выключая мотора и, уперев ногу в скамейку, с интересом меня рассматривая. Бриф обнюхал меня и лизнул в ладонь.

- Анюта. - Сказал ласково и сладко Колюня-Дима. - Вот, познакомься, это Митяй. Друг детских лет.

Аня ласково и приветливо улыбнулась, протянула мне руку и сказала:

- Аня. А вас так и называть- Митяй?

- Можно Дима...- выдавил я.

- Но у меня муж Дима. И вы Дима. Давайте, что б не путаться, вы будите Митя. Можно.

- Хорошо. - сказал я.

Она похорошела. Черты лица разгладились. И ей очень шло что она поправилась. И щеки стали розовее.

- А это Борис Дмитрич! - сказал Коля-Дима.

Боба охотно пожал мне руку.

- Здравствуй Борис Дмитрич. Я Дмитрий Борисыч.

Боба засмеялся.

- Чего, правда что ль?

- Да. Правда. - сказал я.

- Ну, Ань, мы это...- начал, кашлянув и глядя в сторону Коля-Дима.

- Что? - сразу спросила, насторожившись, Аня.

- Видите ли, Анна. - сказал я , - Я здесь проездом. Через час у меня поезд. Так, вышел прогуляться и вот- встретил его. Ну и вас. Так что я не смогу сегодня к вам зайти, может быть в другой раз. Если вы позволите, мы с... вашим супругом пройдемся до вокзала и выпьем по кружке пива. Так. По мужски. Если позволите.

- По мужски? - улыбнулась Аня.

Кажется я ей понравился.

Я кивнул.

- Ну, по мужски, давайте. Жаль, что уезжаете. Когда снова к нам?

- Не знаю. Скоро.

- Ну, тогда до скорого.

- До свиданья.

Мы попрощались с Бобой за руку. И с Аней за руку. Она чуть сжала мою руку. Может быть случайно. А может быть это был намек. Я замечал за ней такие штуки и раньше, только я отлично знал, что ничего они не значат- просто манера. Некоторые думали иначе, но вскоре понимали, что это действительно лишь манера. Да в общем мне было уже наплевать.

Мы дошли с Колей-Димой до вокзала и там в шалманчике под тополем взяли по кружке пива и по порции яичницы. Стали у столика. Начался дурацкий разговор, из которого я узнал, что Дима работает начальником пожарной охраны на ЖБИ, а до того был инженером в НИИ, но ушел- коллектив скучный и зарплата дрянь. Еще узнал я, что Аня- ангел. Впрочем, я это знал и раньше. Он же не узнал почти ничего, потому что когда пришла моя очередь рассказывать, Лиза, женщина которая продавала пиво и закуски, закричала от стойки:

- Мальчики! Заберите отсюда ваши яйца! - и это означало что пожарилась яичница.

Коля-Дима пошел за яичницами, а когда вернулся, приехал на мопеде Боба и сказал, что у мамы разболелась голова и надо идти домой.

Коля-Дима залпом допил пиво, затолкал в рот яичницу, впопыхах облобызал меня и отвалил на мопеде, пересадив моего-своего сына на багажник. Я вытер носовым платком со щеки желток, оставшийся подобно помаде после Коле-Диминого лобзания и медленно пошел руки в карманы по перрону, пиная камушки, взглядом отчаянным и бессмысленным наблюдая прибытие поезда к перрону вокзала.

Я остановился у самого края пути, но поезд прибывал через путь от меня ко второй платформе. Он заскрипел, остановился. Тут сзади раздался гудок. Что-то неразборчиво пробубнил репродуктор у меня над головой. Я обернулся. Сзади, по ближнему пути, непрерывно свистя, надвигался товарняк. Поезд на втором пути тронулся. Я стоял напротив его последнего вагона, по этому он как бы сразу отошел и я увидел бредущих по перрону пассажиров с чемоданами, сошедших с этого скорого поезда, стоявшего всего минуту.

Товарняк уже был совсем близко и вдруг я увидел на второй платформе Аллу. И Алла увидела меня. И взмахнула руками. И тут между нами пошел наконец воняющий мазутом и опилками товарный состав из бесчисленного числа вагонов... Я видел лицо Аллы, мелькавшее в просветах между товарными вагонами. Она узнала меня. Это было невероятно, и страшно и прекрасно и еще черти знает, как. И я увидел, как она вдруг побежала по своей платформе в сторону железного моста, ведущего через все пути к зданию вокзала, такому высокому, на который надо подниматься по лестнице в три пролета. И я тоже побежал и стал взбираться по этим пролетам и наконец мы оба поднялись уже на полтора пролета и теперь вагоны груженые лесом и комбайнами проносились ниже нас и мы свободно видели друг друга и только не слышали друг друга от грохота колес на стыках. Мы спешили изо всех сил и наконец поднялись на мост и полетели навстречу, натыкаясь на других пассажиров. В самой середине мы обнялись и я стал целовать Аллу горячо-горячо. Я никогда раньше не целовал ее и голова у меня теперь кружилась, и у нее тоже, потому что, поезд наконец проехал, грохот стих и она, осторожно отстранившись от меня, но не отпуская моих плеч, едва проговорила.

- Подожди... У меня голова кружится...

Все ушли с моста. Мы были одни. И было тихо. Только довольно сильный ветер дул и от этого и еще от того что недавно прошел поезд, стукались гудя и звякая провода.

- Я люблю тебя. - сказал я. - Я всю жизнь тебя люблю.

- Ой, как интересно. А ты похудел...- сказала она. - Пойдем.

- Пошли. - сказал я.

Я взял ее за руку и мы пошли вниз. Там стояли Торчевский и Сучалка и смотрели на меня, выпучив глаза.

- Я так и думал. - сказал Сучалка.

- Что ты думал? - спросила Алла.

- Что он пожарник.

- Да. Он пожарник. - гордо заявила Алла. - Очень хороший пожарник. Знакомьтесь. Это Коля.

Все поплыло у меня перед глазами, я судорожно вздохнул и сел на ее чемодан.

- Да. Он ничего. - сказал сдержано Торчевский, вытаскивая из под меня чемодан.

- Что случилось? - спросила Алла.

- Да мы знакомы. - сказал Сучалка.

- Ну, так не интересно. - сказала Алла. - Вы должны его обнять, прижать к сердцу.

- Ладно. - сказал Торчевский и обнял меня.

- Качать его! - сказал Сучалка.

Они схватили меня за ноги и за руки.

- Ура! - крикнула Аллочка.

Я заплакал. Они опустили меня на асфальт.

- Ты чего, брат? - спросил Торчевский, садясь рядом со мной на корточки.

- Ничего. - сказал я.

- Тогда пошли пить пиво.

Мы двинулись по платформе.

- А где Шведов? - спросила Алла.

- Шведов стал дурак. - коротко ответил Сучалка.- Его узнать нельзя. Анка совсем заутюжила его.

- Он ушел на ЖБИ. Инженером по ТБ.- сказал Торчевский.

- Надо же...- сказала Аллочка, прижимаясь ко мне. - Был Шведов и нет. Жалко.

Мы спустились с платформы и пошли к шалманчику выпить пива.

Торчевский встал в очередь, а Аллочка сказала мне шепотом:

- Давай, пройдемся.

И мы пошли пройтись. И она все время шла впереди. И потом побежала, крикнув мне:

- Коля! Лови меня!! Или я улечу...

И я побежал за ней.

- Догоняй меня! - кричала она и бежала со всех ног, радостно размахивая платком, который сорвала с шеи- у нее всегда на шее были такие тонкие прозрачные платки, как банты, такие прекрасные почти невидимые платки на такой прекрасной и длинной шее, которая создана была для поцелуев.

КОНЕЦ

1996, 1 марта. КАПОТНЯ. 05-43

.