Валяев Сергей

ШАРОВАЯ МОЛНИЯ — ЛЮБОВЬ МОЯ

история любви

интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки

Утро я не люблю, как и бывшую жену. Ближе к финалу нашей семейной жизни она требовала, чтобы я ограбил банк. Родная, разве счастье в деньгах? — защищался, как мог. И мы расстались без печали.

Моя мама была счастлива — она боялась увидеть сына в тюремной робе. Так что, господа банкиры могут спать спокойно. И не только на кладбищах.

Мое призвание — наука. Я — НТРовец, и этим сказано все. Более того, вынужден подниматься каждый день в 6.30. утра, исключая выходные. Но лучше рано вставать на свободе, чем позже хлебать казенную баланду.

Новое утро было обыкновенным, как шерстяной носок. Я выпил кефир, который ненавидел с детства. Но мама умрет, если я не хлебну этой кисло-молочной дряни. В этом смысле она бессмертна, моя мама. Я настолько честен, что выплеснуть продукт питания в раковину для меня преступления против всего человечества.

Проклятые гены! Как утверждает семейное придание, мой прапрапрадедушка верой и правдой служил Императору Петру Великому в качестве лейб-гвардейского лекаря. И не только служил, но и открыл миру коклюшную палочку, чем прославил и себя, и весь наш род. Теперь этой проклятой палочкой мне тычут в глаза, мол, слаб Вячеслав Смирнов (это я) на открытие века. А какие могут быть открытия, когда науку закрывают и, если что открывают, то ТО, АО, ТОО, ООО и так далее.

Понятно, у каждого свой крест. Кто-то с любимой летает лайнером в Коста-Брава, а кто-то один грызет гранит науки. Окаянные гены преследует меня, точно свора одичавших собак. В трамвае уступаю место женщинам и мужчинам, кипячу бутылки из-под кефира, библиотечные книги возвращаю раньше срока...

Стыдливый, тридцатитрехлетний сотрудник НИИ. Без жены, детей, открытий и откровений. Терниста его стезя в науке; особенно, когда эта стезя проложена по маршруту: дом-трамвай-автобус-троллейбус-работа. Итого: час сорок. И так каждый день, исключая, повторю, выходные. Неудивительно, что маршрут прохожу, как сомнамбула. Защитная реакция организма — вещь полезная. Функционировать начинаю ближе к проходной родного НИИ теплотехники. Поступь моя становится энергичней, пульс 60 ударов в минуту, а мыслей всяких — полное лукошко, которое голова.

НИИ с нетерпением ждет нас, покорителей Неизведанного, поглощая в свое нутро всех без исключения, и тех, кто мечтает поймать золотую рыбку удачи, и тех, для кого тарань в изумрудах соли есть высшее достижение науки.

Лаборатория под кодовым названием УГРД-ТТР-0245, где я имел счастье трудиться, занималась исключительно электромагнитными полями. Чтобы понять, какие проблемы мы решали, необходимо как минимум закончить одновременно с отличием МГУ, МВТУ, МИСИ и МФТЭИ.

Возглавлял лабораторию профессор Нестеров Николай Зосимович по прозвищу: батько Нестор, Петля Нестерова, ННЗ и так далее. Руководитель был порядочным и терпеливым трудоголиком. Правда, имелся у него пунктик. В 9.00. мы все должны были находиться на своих местах. И не дай Бог, кому опоздать. А вот после можно хоть весь день валять ваньку, и никаких проблем.

Его заместителем выступал Петя Путинцев. Рыжий весельчак и дамский угодник. Правда, к науке П П имел такое же отношение, как папа Римский к атеизму.

Заместителем заместителя была Нина Ивановна Акимова. Женщина умная, строгая, стабильная, как курс кувейтского динара. За глаза мы ее называли Железная Леди.

После шли мы, рядовые сотрудники. Я имел репутацию отмороженного интеллигента с комплексами юношеского инфантилизма. Лаборантка Верочка была весела и быстра, как тень стрекозы в летний день. И мы с ней мило дружили, с девушкой, разумеется. Практикант Родион Нахапетов, недоросль и обалдуй, хронически опаздывал к известному часу "Ч", чем очень расстраивал руководство.

И новое утро началось именно с производственного конфликта: профессор от души распек безответственного практиканта Родю и тот удалился в курилку переживать (якобы). Петя Путинцев и Верочка горячо обсуждали поступки героев очередного телесериала из жизни идиотов. Нина Ивановна листала новый профильный журнал. Я же открыл окно. Признаться, я — урбанист. Однако вид из окна двадцать первого этажа даже моему глазу был приятен: синий лес, излучина реки, сельские угодья со стожками, свежее дыхание близкого неба... Хорошо!

Недовольный голос профессора отвлек меня от созерцания прекрасного мира:

— Я не понимаю? Мы получили установку ТЛХР-4567 ПРД-43466 или не получили?

— Еще не получили, — спокойно отвечала Нина Ивановна.

— Почему?

— Потому, что мы с Верочкой не такелажники.

Я понял, что такелажником буду я. О чем поспешил сообщить. И мы с такелажником Путинцевым отправились на поиски такелажника Родиона, получив в спину строгое предписание:

— И будьте так любезны: проверить ТЛХР-4567 ПРД-43466 на стенде!

Найдя Нахапетова в курилке, где он травил молодой организм и байки, мы отправились на склад. Там по накладной получили искомый агрегат, похожий габаритами на холодильник ЗИЛ 50-х годов, вес которого был неподъемен. Да с бурлацким хеканьем нам удалось дотащить груз до лифта.

— А он не работает, — пошутил Петя Путинцев. — На каком этаже у нас Стенд? На последнем?

Мне сделалось дурно, а потом хорошо, когда выяснилось, что это не так — лифт работал, и я счастливо улыбался, хотя и был прижат к его стенке проклятой установкой, как пассажирами троллейбуса в час пик.

Потом мы перекурили и принялись готовить ТЛХР-4567... к испытаниям на прочность и многофунциональность в электромагнитных полях.

Все было слишком хорошо — подозрительно хорошо. Увы, человек крепок задним умом. В чем я скоро убедился на собственной шкуре.

Затащив установку на Стенд, мы вернулись к пульту управления, чтобы убедиться в исправности агрегата. К нашей досаде установка оказалась нефункциональна, как гробовая доска на празднике весны и труда.

— Какие буду предложения? — поинтересовался Путинцев.

Предложений было несколько: выкинуть механизм из окна и посмотреть, что из этого получится; поменять в нем клеммы; пойти обедать.

Обедать было рано, кидать жалко, и я, плюнув на технику безопасности, решил проявить инициативу. Вскрыв агрегат, принялся в нем колдовать, как хирург в рубиновых кишках утомленного наркозом больного. Однако если у врача имеется стопроцентная гарантия, что пациент находится в состоянии полной нетрудоспособности, то в моем случае рок сыграл дурную шутку.

Как чувствует себя человек, которого посадили на кол? Этого я не знал — и скоро узнал.

Как выяснилось позже, кол высокого напряжения в 6000 вольт пробил халатного меня от макушки до копчика. И что же? Ровным счетом ничего. Хотя по всем законам физической материи от моей плоти должна была остаться только горстка пепела.

Однако случилось чудо. На свете есть семь чудес. Это было восьмое. Когда искрящиеся малиновая дуга пробила меня и запахло паленым, я нетвердой походкой вернулся к коллегам. Те смотрели на меня, как на призрак, улыбаясь идиотами из телесериала.

— Кажется, чего-то... меня... того... — и мое сознание отключилось, как лампочка в комнате.

Очнулся от дикой головной боли и тряски. Выяснилось, что меня, жертву собственной беспечности, везут в карете "скорой помощи", где два медицинских брата дули отечественное пиво и ругали на латинском языке реформы.

— Господа, — попросил я, — говорите на родном. И пивка бы.

— Ха! Пивка? А думали — не жилец. Электрик, что ли? Перепутал минус с плюсом?

— Ага, электрик-испытатель, — согласился я.

— Трудная у вас профессия, опасная, — и мне вручили бутылку как заслуженную награду.

Я пиво никогда не пил в жизни — а тут тяпнул, понимая, что жизнь прекрасна и удивительна.

Вечером был отправлен домой. Профессор медицинских наук осмотрел мою макушку и пришел к выводу, что я практически здоров.

— Пейте побольше жидкости, — посоветовал на прощание.

— А винца можно? — неожиданно спросил.

— Красненького, советую!

Разумеется, я ничего не сообщил матушке. Впрочем, она смотрела по ТВ очередной вздор и я сумел неприметно пронести в комнату бутылку красного вина. Поздравив себя со вторым днем рождения, я за минуту ее вылакал и рухнул в койку — заснул мертвым сном.

На следующий день был на своем рабочем месте — ровно в 9.00. Мои коллеги кинулись рассматривать мою макушку, пытаясь разгадать тайну природы.

— Слава! Чтобы в первый и последний раз, — погрозил пальцем профессор Нестеров.

— Я больше не буду, — пообещал.

В столовой общественность смотрела во все глаза и шушукалась за столиками. Создавалось впечатление, что я, как Христос, должен повторить чудо. Впрочем, к вечеру интерес к моей персоне ослаб. И верно: если ты НТРовец, то для тебя любой электрический зигзаг в лоб, подобен поцелую Ее величества науки.

К концу трудового дня у меня возникло непоколебимое желание отпраздновать свое второе день рождения в коллективе. Моя инициатива была поддержана всеми и даже профессором Нестеровым:

— Такое грех не отметить, — сказал он. — Без бутылки в этом казусе не разобраться.

Через час в лаборатории электромагнитных изучений ударили стаканы с красным вином. Мне было хорошо, как никогда, все говорили добрые слова о моих научных изысках, Верочка смотрела влюбленными глазами, и весь мир представлялся гармоничным и вечным. Дальнейшее помню смутно: коллектив братался со мной, я — с ним. Потом возникло впечатление, что я вернулся в детство и кружу на карусели. Мир был праздничен и необыкновенно ярок. Он потерял свою жесткую трехмерную конструкцию, превращаясь в диковинную блестящую субстанцию, в которой я будто парил, легко и счастливо. Именно так — ко мне вернулось давно забытое чувство счастья.

Что же потом? Не помню. Помню лишь, как после счастливого полета все выше и выше я ухнул в черную воронку небытия...

Пробуждение было ужасным, будто меня передавили установкой ТЛХР-4567 ПРД-43466, кинутой с двадцать первого этажа. С трудом разлепив глаза, я увидел потолок — он был бел и напоминал по цвету таблетку анальгина. Голову ломило и так, что гильотина казалась единственным избавлением от мук. Потом я узнал ходики с олимпийским Мишкой на циферблате и понял, что нахожусь в родном доме. Стрелки утверждали десятый час. Бог мой, я опоздал на работу — первый раз в жизни. Какой ужас! На мой стон печали с трагическим выражением лица появилась мама. Со стаканом кефира.

— Мой сын алкоголик, — проговорила она голосом участницы мыльного сериала.

— Ма, — промычал я, — ма.

— Тебя извиняет лишь то, что ты внес неоценимый вклад в научные поиски истины.

— В-в-вклад?..

— Профессор Нестеров по телефону был столь любезен, что рассказал о вашем новом открытии, — объяснилась матушка. — В общих чертах, но я его поняла.

— П-п-поняла? — не понимал. — Что поняла?

— Что пить надо меньше. А если пить, то только кисломолочные продукты.

И с этими словами она удаляется. Я с отвращением смотрю на стакан с кефиром. Пить или не пить? Не пить — и по ходу движения выплескиваю дрянь в унитаз. Потом быстрые сборы. Мама не понимает: куда это я собираюсь, ведь мне дали отгул? Я, скрыв удивление, заявляю, что новые идеи овладевают мной и так, что просто обязан быть на переднем рубеже науки.

Очевидно, я переоценил свои силы. Меня мутило в транспорте, будто находился на теплоходе во время девятибалльного шторма. В трамвае не уступил место никому, в автобусе наступил на ногу контролеру, в троллейбусе меня ударило бытовым током... Я прибыл в родной НИИ теплотехники таким разбитым, что мысль о работе вызывала отвращение, как стакан кефира.

Коллектив встретил меня доброжелательно, но сдержанно: праздники закончились — начались будни. Вместе с Путинцевым мы отправились в буфет, где принялись лечиться. После двух бутылок пива мне стало легче и я смог воспринимать товарища. По его утверждению, я нажрался, как свинья, пел революционные песни и приставал к Железной Леди с фривольными предложениями.

— К Нине Ивановне? — изумился я. — Не может быть?

— Все может быть, — пожимал плечами ПП. — Ты требовал у меня ключи.

— Ключи?

— От моей же квартиры.

— Зачем?

— Догадайся сам, Слава.

— Какой кошмар! — взялся за голову.

— И это не все.

— Что еще?

— Ты и Верочку... приглашал.

— К-к-куда? Во МХАТ?

— Балда, ты хотел стереофонической любви, — образно объяснился Путинцев. — Ты меня понял, донхуан.

— Ужас, — я был готов провалиться сквозь землю. — Какой стыд и срам!

— Пить меньше надо, — резюмировал Петя. — И тогда никаких проблем.

— А врач рекомендует, — вспомнил, проверяя опаленную макушку.

— Но не в лошадиных же дозах, — резонно заметил ПП. — Ну, будь здоров!

Я был потрясен до основания — неужели все происшедшее вчера правда? И это с тем, кто при встрече с малознакомой женщиной покрывается пятнами стыдливости. Бывшая жена не в счет, мы сидели за одной партой десять школьных лет. До какой же я дошел ручки? Как после этого жить... И тем не менее я жил и чувствовал себя, куда лучше, чем утром.

По совету ловеласа Путинцева я сделал вид, что ничего не помню о своем вольном предложении двум милым сотрудницам. Я лишь поцеловал им ручки и выказал сожаление, что день рождение бывает раз в году.

Верочка мило хихикнула, а Нина Ивановна, улыбнувшись, шлепнула меня по затылку, как старший товарищ младшего.

Наконец сел за свой рабочий стол и, открывая окно, обратил внимание на небо. По нему клубилась грозовая туча, предупреждая раскатами грома о дожде. Потом в лаборатории уютно потемнело и в королевских облаках блеснула золотая стрела молнии.

Она блеснула и так, что в моих глазах потемнело от этого искрящегося резкого света. От боли я взревел не своим голосом:

— А-а-а!

Потом вновь ударил гром, и снова скальпель молнии разрезал мой хрупкий череп на две половинки. Так, должно быть, абориген на теплых островах Коста-Брава рубит мачетом кокос. Но моя голова — не экзотический фрукт, и мне было больно. И так, что я чертом выскочил из лаборатории и галопом помчался по бесконечным коридорам, пугая сотрудников электрическими разрядами, цокающими маленькими молниями надо мной. При этом я, как утверждали после, издавал нечеловеческие вопли.

Понятно, что все НИИ пришел в недоуменное состояние, и я прекрасно понимал коллег: не каждый день такое бесчинство случается в стенах научного и трезвомыслящего учреждения.

Через час после грозы меня обнаружили в бетонированном бомбоубежище без окон и дверей, но с люком, как в танке. Здесь, в могильной тишине и холоде, мне было хорошо и приятно. И главное: голова не разламывалась от боли.

Когда меня нашли, я задал вопрос: что за злой рок обрушился на мою головушку? Если я превратился в громоотвод для молний, то как мне жить дальше?

Директор института академик Богословский вызвал меня и профессора Нестерова, и у них случился научно-теоретический спор по поводу моих противоестественных поступков.

— Мы имеем дело с уникальным случаем, — утверждал мой руководитель. — Смирнов пропустил шесть тысяч вольт, и остался живехоньким, а это, согласитесь, коллега, за гранью понимания современной науки.

— Ничего необъяснимого нет, — не соглашался академик. — Установка была неисправна и дала не шесть тысяч, а шесть...

— Я так не думаю, — посмел я заметить, как сторона пострадавшая.

— Шесть тысяч, уважаемый коллега, — упорствовал Нестеров. — Мы потом проверяли. Думаю, мы столкнулись с редчайшим феноменом, который нужно изучить.

— Кого изучать? — не понял Богословский.

— Нашего молодого коллегу, — указал на меня ННЗ.

— Куда его изучать, — покачал головой благородный академик. — Он неадекватен — это видно невооруженным глазом.

На меня, сидящего с понурой головой, посмотрели с сочувствием — моя горелая макушка походила на опушку леса, где туристы развели костерок для своих мелких нужд, а после притушили его водой.

— Думаю, мы сумеем предоставить нашему естествоиспытателю отпуск на две недели, — вынес вердикт академик Богословский. — Пусть смахает на природу, рыбку половит, витаминов покушает...

Я взялся за голову: бедная мама, она не переживет подобного хода событий. Она прекрасно знает, что отпуск у меня в декабре, а сейчас — июль. Очень подозрительно.

Однако общими усилиями был найден выход: в ста километрах от столицы есть медвежий угол с лесным хуторком — подарок Пете Путинцеву от любимой бабушки. Место, по словам П П, сказочное: лес дремуч, река с форелью, и главное ни телефона, ни электричества. И без людей. Хорошо!

Отдых на таком лоне природы пойдет на пользу. Опять же меня будут навещать — тут же был составлен график: Путинцев отвезет меня на место, затем через три дня прибудет Верочка с Родионом, еще через трое суток — Нина Ивановна Акимова с мужем; на десятый день, быть может, появится сам профессор Нестеров; и наконец в день последний Петя вернет сына маме, которая будет уверена, что ее Славочка находился в срочной командировке.

Так и решили. Утром (по плану) раздался телефонный звонок — я поорал в трубку, возмущаясь командировкой в город Н. Мама всполошилась и хотела ехать со мной. Лишь довод, что у нее нет допуска категории "А" на секретный объект, остановил ее. И главное, она не может отличить термоядерную реакцию от реакции Вассермана. Всплакнув, мама успела затолкать в чемодан и сумку все, что только можно: свитер, шапку-ушанку, консервы, батон колбасы, банку с огурцами, пирог, ватрушки, газеты и проч.

Потом к подъезду подкатил "москвичок", за рулем которого находился Петя Путинцев. Пропел клаксон, и я взялся за поклажу. Мама дипломатично напутствовала:

— Надеюсь, Вячеслав, урок тебе будет впрок.

— Какой урок?

— Ты знаешь. Бойся случайных связей, как огня.

— Буду соблюдать противопожарную безопасность, — пообещал.

Повторюсь, я люблю город. Для меня асфальт роднее чернозема поля, а лужайка с шестью деревцами — уже дремучий лес. Но когда, пропахшее бензином авто, выкатило на простор загородного шоссе...

Какое многообразие форм и красок живой природы! Какое великолепие окружающей среды! Лепота! Назад, в природу, мать нашу! Где нет душных квартирок, пахнущих клозетами, где нет проспектов, забитых транспортом, где нет, и это главное, электричества. Долой план ГОЭРЛО! Да здравствует костер из березовых полешек. Да здравствует летняя ночь и в ней горький дым отечества.

Через часа два мы уже качались на ухабах проселочной дороги. Штормовая качка поубавила мои восторги: лесной массив был угрюм и зловеще тих, небо пряталось за тяжелыми лапами елей, а кукушка прокуковала все ничего — семь раз.

Наконец мы выкатили на опушку, где примащивался небольшой заброшенный хуторок, сползающий к речке. Древний сруб, колодезь, три сарайчика, нужник, светящийся дырами, сломанная изгородь, пугало в огородике, заросшим лопухами.

Ознакомившись с пыльным, как мешок, домом, мы с Петей отправились на реку. Она манила прохладой и плесом. Накопав червей, мы заступили на доски самодельного наста. В его бревнах Путинцев хранил два бамбуковых удилища. Чтобы разнообразить наш отдых и процесс ловли, Петя предложил раздавить на двоих одну бутылку родной и светлой.

— Я же не пью, — признался. — И тебе же возвращаться в город?

— Слава, ты меня плохо знаешь, — отвечал товарищ. — На лоне я всегда остаюсь трезв, как стеклышко. А не пить в таком колдовском крае грех.

— Ты уверен, Петя?

— Я тебе желал когда-нибудь плохого?

— Нет.

— Тогда о чем речь?

В словах моего приятеля была своя логика. И, расположившись на теплых досках, мы открыли сумку со снедью и бутылку водки. Ее, правда, не пил никогда в жизни, а тут, как будто по заказу — и она, родниковая, и скатерть-самобранка, и природное волшебное великолепие.

— Ну за отдых! — поднял тост П П. — И за любовь, не омраченную ничем!

— За какую любовь? — не понял я.

— К родному краю, балда!

У водки был горький вкус, как у микстуры. Я об этом сказал, мой коллега рассмеялся и посоветовал закусывать. Что я и сделал дальневосточными колкими шпротами. Рыба же в речке оказалась ленивой. Она хороводила в прозрачной воде и не хотела жевать червяков, извивающихся на крючках.

— Ну за здоровье! — поднял новый тост П П.

За здоровье тоже грех было не выпить. Равно как и за трудовой коллектив, который послал меня восстанавливать силы после рискованного эксперимента. Скоро я почувствовал себя на качелях. Весь окружающий искрящий мир болтался под моими ногами, а вместе с ним — и я. Было весело и смешно. Потом Путинцев прыгнул в реку ловить руками золотых рыбок, а я принялся метать в него бруски вареной колбасы. Одна из шайб хлюпнула по плеши П П, и мой друг от обиды уплыл в неизвестное. Я остался один и почувствовал, как полуденное солнце прожигает мою макушку. Спасаясь от солнечного удара, я уполз в лопухи, где и хлопнулся в полуобморочном забытье.

Пробуждение было ужасным. Возникало впечатление, будто по мне проскакал эскадрон гусар летучих, успев нагадить в рот. Брр! И главное: не зги не видать. Где я и что со мной?

На слабых ногах сделал несколько шагов к светлой полосе за кустами... И влепился лбом в шершавый и гулкий объект. Искры брызнули из глаз. При их неверном свете успел разглядеть ствол сосны, который обнимал, излучину лунной реки, мертвый сруб и разлапистые ели

Бог мой, где я? Впрочем, от удара память восстановилась и я сделал неутешительный вывод: брошен на произвол судьбы. Однако надо было жить, тем более зудящий звук комаров начинал раздражать. Спасение в костре. А чтобы его развести, нужны спички. А где они? Верно — в сумке. А она где? Правильно, на берегу, вернее, на досках наста, с которого хорошо удить рыбу. Увы, надежды оказались пусты, как и доски, уходящие в мерцающую глубину реки. Ни сумки, ни спичек, ничего, кроме головной боли.

Как я дожил до утра, не знает никто. Решив согреться, побегал по берегу, затем отправился в темный, теплый и пыльный дом с надеждой скоротать там времечко до первой зорьки. Не тут-то было. Комары! Кровопийцы были злы и голодны, как стая волков. Я бился с ними, как мог, но скоро сбежал к реке, где воздух был свеж и чист. Там нашел чурбачок и прикорнул на нем в позе младенца, находящегося в безопасном материнском чреве.

Мое второе пробуждение было еще ужаснее, чем первое. Какое-то огромное животное, шумно дыша, обнюхивало меня. Я привычно заорал нечеловеческим голосом и кинулся в реку. Там мигом протрезвел и увидел на туманом бережку пса.

— О, Шарик, — обрадовался я. — Ты откуда?

Собака завиляла хвостом, мол, все в порядке, хозяин, я свой. Я саженками махнул к берегу и наткнулся на притопленную сумку. Проклятье! Я лишился всего: провианта, соли, спичек и газет. И остался в диком лесном краю, как Крузо на необитаемом острове.

Голодная и холодная смерть, погибель от комаров... Чудная перспективка?! В отчаянии обратил свой взор к небесам, и они ответили оптимистической розовой прожилкой на востоке...

Итак, я выжил. Но впереди была новая ночь. Как ее пережить без огня? Выволочив на берег сумку, я разложил сушиться то, что спрессовалось в малопривлекательную пищево-газетную массу. Из нее удалось извлечь шесть спичек. Я их тоже положил сушиться на чурбачок под солнышко. Какое счастье, что оно есть. С этой приятной мыслью я упал на доски наста и уснул беспечным сном.

Разбудил меня сочный чавкающий звук: родной Шарик с невероятной жадностью уплетал весь мой пищево-информационный запас, который успел на солнце покрыться аппетитной корочкой. Я рыкнул от отчаяния и пес исчез в соседнем лесочке. В полуденном воздухе возникла и пропала костлявая рука голода. Я махнул на нее своей рукой: буду питаться рыбой да шишками, и решил искупаться в реке, чтобы окончательно смыть прошлое.

Оставшись в чем мать меня родила, принялся плескаться в проточных водах. Какое блаженство быть в согласии с самим собой и Природой, не так ли? Выбравшись на бережок, сел мокрой попой на чурбачок. Окрест щебетали птахи, трудился невидимый дятел, куковала кукушка, над водой носились стеклянные стрекозы. Чудная картина живого и вечного мира! Сидеть бы так и любоваться на сказочную натуру, да вот беда: кишки играют голодный марш! И надо что-то делать? Наловлю-ка я рыбы, много рыбы и сварю ушицы. Разведу костерок и... тут я почувствовал тем местом, на котором сижу, свои шесть спичек — шесть своих надежд. Проклятье! В очередной раз дико заорав, я содрал с задницы то, что когда-то было спичками. Ну невозможно так жить, господа!

Проклиная собственную беспечность, я отправился в дом, надеясь там сыскать лучину с серой. Ничего, кроме пыли, мусора и старых одежд. Нужник, продуваемый ветрами, тоже в этом отношении был пуст. Как и сарайчики, загаженные птичьим пометом.

Я вернулся к реке. В конце концов пищу можно употреблять и в сыром виде. Это даже полезно для организма. В рыбе много фосфора. И у меня есть шанс засветиться лампочкой в двадцать пять ватт, что поможет выжить в ночи. Но прежде ее надо поймать — рыбу. Я нарыл червей: в принципе — они тоже пища, однако на любителя. Потом забросив две удочки, сел на теплые доски наста, погружаясь в глубинное созерцание процесса ловли: поплавки мертво застыли на месте.

Сидел я долго и без результата: рыба обнаглела и не обращала внимания на квелых червяков. Солнце, перевалив через экватор зенита, покатило на отдых. Тени деревьев удлинялись. Замолчали птахи и дятел прекратил стучать. В чем дело? Я поднял голову от поплавков и увидел огромную грозовую тучу, наползающую на небосвод. Этого еще не хватало к моим бедам. Если меня снова начнут пронизывать мечи молний, то лучше не жить.

Между тем туча, клубясь, поглотила солнце. Нехорошая напряженная тьма окружила мир, где я прибывал. Я понял, что пора сматывать удочки. Во всех смыслах.

Когда упали первые крупные капли, я уже находился в доме. В небесах грохнуло так, будто за облаками шел железнодорожный состав со стальными брусками. Потом небесные хлябы разверзнулись: мощные электрические разряды прошили лес и реку, и на землю обрушились потоки воды. Начался всемирный потоп.

Из окна я следил за красивым природным катаклизмом. Запахло озоном, грязью и лопающимися пузырями в лужах. Хорошо!

Потом дождь начал прекращаться. Я вышел на крылечко, чтобы полной грудью... И в этот момент небесный железнодорожный состав со стальными брусками обрушился на голову — мою. Более того, молниевидная стрела впилась в высокую сосну на обрыве, разломав ее пополам, как щепу. Сухое дерево вспыхнуло ярким живым огнем.

Огонь! Я не поверил собственным глазам. Боже мой! Живой огонь — мое спасение и моя жизнь.

Разодрав старую фуфайку и намотав ее на палку, сиганул к дереву. О, какое счастье, что в природе существуют электрические разряды. Теперь я уверен: от них родилась жизнь на нашей планете.

Вата зачадила, а затем пыхнула жадным пламенем. Я галопом помчался к дому. Наверное, со стороны походил на Прометея. У крыльца, конечно, поскользнулся, но, проявив олимпийскую сноровку, плюхнулся удачно — на копчик. Потирая его, доплелся до печи. Через минуту пламя, накормленное тряпками, гудело, как в домне.

Однако возникал вопрос: чем кормить огонь? Я прыснул в сарайчик, там на мое счастье хранилась березовая поленница.

Через четверть часа я вновь удил рыбу с приятным чувством, что оказался сильнее неприятных житейских обстоятельств. Белые, похожие на сливки, клубы дыма валили из печной трубы. М-да, взбитые сливки... Я вспомнил мамины пироги, пирожки и ватрушки... Проклятье! Похожие на ватрушки рыбины плавали в прозрачной реке и всем своим видом издевались над моим голодным брюхом. Я попытался воздействовать на огромного, как трюмо, карпа гипнозом — тщетно.

Неожиданно ощутил чей-то пронзительный взгляд, будто меня самого гипнотизировали. Что такое? Может, Шарик вернулся с жареным рябчиком в зубах и ананасами в шампанском? Я оторвал взгляд от карпа и... превратился в каменную бабу в степях Аскания-Нова. И даже более того: моя душа, испуганно ойкнув, выпорхнула вон из телесного мешка. И поплыла к умытым дождем облакам. А тело, как поношенный костюм, осталось на досках настила.

Над поплавком и водой висела... шаровая молния! Этакая милая малиновая бестия. По размеру походила на теннисный мячик. Молния медленно вращалась, как показалось, вокруг своей оси, потрескивая игольчатыми искорками. Была романтично светла по краям и угрожающе темнела в сердцевине. Эдакое плазменно-огненное око вечности. Во всяком случае, для меня прошли века пока мы пялились друг на друга. Главное понял, что нервничать не надо — будет хуже.

Вспомнив студенческие лекции, я обмер на берегу, точно суслик перед удавом. Дело в том, что шансов повстречать шаровую молнию и от нее пострадать равны нулю. То есть должно быть много счастья, чтобы столкнуться с ШМ. Так что мне необыкновенно повезло: появилась реальная возможность пополнить антологию замечательных случаев.

Все это, конечно, хорошо, но надо что делать? Известно, траектория полета шара практически непредсказуема. Молния ведет себя неожиданно, как любимая или как капля на раскаленной сковородке. И поэтому не стоит делать резких движений и тем более убегать: можно вызвать воздушный поток, по которому сгусток энергии...

Что же делать? Сидеть или бежать без оглядки? Я скосил глаза: природа после дождя благоухала райскими запахами и расцветала птичьим щебетание. Моя душенька, гульнув у дымковских облачков, возвращалась в телесную оболочку.

Внезапно малиновый милый шарик, которому, верно, тоже надоело пялиться на чурбана с зенками, медленно поплыл по воздуху. Я почувствовал свой слабый скелетик, удобный в качестве проводника электричества. Как бы не вспыхнуть лампочкой Ильича? Между тем облет моей персоны ШМ продолжался — и этот облет таинственного сгустка плазмы был вполне осознан. В это трудно поверить, но меня изучали, как спутники-разведчики исследуют чужие планеты.

Мама моя природа? Что же это такое? Не сон ли это? Нет, не сон?

В это время моя душа вернулась в свой дом — грудную клетку. И это подвинуло меня на подвиг — плюнув на все памятки, я стартовал с бережка, как ракета с космодрома Плесецк.

Как я оказался в доме, не помню. Сквозь мутные стекла окна изучил местность: идеалистический пейзаж. С Шариком, трусящимся по берегу. И с ним, псом, ничего не происходило. Я перевел дух. Чертовщина какая-то, право дело? Возможно, это голодные галлюцинации? Я вновь осмотрел местность — никого. Даже собака исчезла. А была ли он? А была ли шаровая молния?

Мои терзания закончились мгновенно, когда услышал знакомый хрипок машины. На опушку выезжал "москвичок" Путинцева. Я мысленно перекрестился, выбираясь на крылечко.

Через минуту я уже пожирал вареную курицу под сочувствующим взглядом товарища. Оказывается, после купания он протрезвел, как стеклышко, и вспомнил, что у него свидание с дамой сердца. Разбудить меня ему не удалось — и он умчал в город. Когда в багажнике был обнаружен мой чемодан, коллектив принял решение послать П П снова навестить отшельника.

— А курица от Нины Ивановны, — сообщил коллега. — Она тебя любит как сына.

— Спасибо, — пробурчал я. — И ей, и коллективу. А пить все равно надо меньше.

— И это верно, товарищи, — хохотнул Путинцев и вытащил из пакета, где звенели бутылки, мерзавчик емкостью в 0,25.

Мне сделалось дурно. Я подавился птицей. И категорически заявил, что ни за что!..

— Тебе пятьдесят, Славчик, а мне двести. За любовь, не омраченную ничем.

— За любовь мы уже пили, — напомнил. — И это плохо кончилось — для меня.

— Любовь вечна, — ответил П П. — И за нее грех не выпить.

— Но у нас культурное питье, — предупредил я.

— Конечно, — согласился товарищ. — Мне еще рулить до столицы.

Мы выпили — каждый свои граммы. То ли от курицы, то ли от светлой мне стало проще и увереннее чувствовать себя в миру. То есть жизнь в нашем раю продолжалась и никаких чрезвычайных загадочных явлений не предвиделось.

— А не половить ли нам рыбки? — предложил Путинцев.

— У меня не ловится, — решил проявить благоразумие.

— Это моя речка, это моя рыба, — продекламировал Петя и нетвердой походочкой спустился к воде.

Решив понаблюдать за событиями со стороны, я разжег костерок для будущей ухи. К тому были все основания: серебристые карпы мелькали в воздухе, как зеркала, и падали в изумрудную траву, переливаясь всеми цветами радуги.

— А-а-а! — торжествующе вопил П П. — Праздник всегда с нами!

Я тоже хотел порадоваться празднику, да увидел, как на солнце набежала тучка, а на воду легла подозрительная рябь. Мой увлеченный друг признаков дождя не наблюдал. Я хотел было предупредить его о возможных странных явлениях в атмосфере, однако решил, что буду неверно понят.

...Знакомый мне малиновый шарик плыл над темной водой. На вид выглядел мило и безобидно. Если, конечно, не знать, что при взрывах шаровых молний выделяется энергия, сравнимая с энергией взрыва десятка кг. тротила.

— Петя, — сказал я. — Беги!

— Чего? — оглянулся, воодушевленный ловлей. — Это мой лес!.. Это моя речка... это моя...

— ...а это моя молния, — рявкнул я. — Беги, дурак!

И человек с удой замер, как памятник самому себе. Пес у его ног завыл, точно по покойнику.

— Ноги, Петя! — крикнул я и швырнул ведерко в сторону природного шарика, несколько его, право, озадачив.

Мой приятель взвился с наста, как очередная ракета с космодрома Плисецк. Через секунду на опушке панически всхлипнул мотор "москвича" и я снова остался один на один с плазменным оком вечности, если говорить красиво. Отбежав к дому, наблюдал, как оно тихо плыло над травой, где трепыхались рыбины... Потом резкий искрящийся хлопок — и я оказался под защитой дома. Черт побери! Такое впечатление, что ШМ, резвясь, издевается надо мной.

Через полчаса мелкий дождик прекратился, небо очистилось и я снова решил рискнуть выйти на бережок. И открыл рот от удивления — в траве лежала жареная аппетитная рыба. Я ущипнул себя за локоток — не может быть? Кажется, что ее пропустили в СВЧ. Не выполнила ли шаровая молния функцию этой печи? Фантастика и только. Я взял рыбу, понюхал ее. Появившийся из кустов Шарик, который пес, с любопытством наблюдал за мной.

— На, — кинул ему пищу. — Если понравится, махни хвостом.

И он махнул, когда сожрал трех рыбешек, и потребовал еще.

— Э, нет, прости — сказал я, нанизывая добычу на прут. — Это нам на ужин, на завтрак и еще раз на ужин.

Итак, все проблемы были решены и даже более того: в кустах пес обнаружил пакет с двумя бутылками родной. Поначалу я хотел отравить речку, но после здравого размышления решил не торопиться. События развиваются таким образом, что без бутылки в них никак не разобраться.

Что за странное явление, возникшее на берегу этого безымянного проточного водоема? Как известно, снаряд два раза не падает в одну и ту же воронку. Ан нет! Шаровая молния с подозрительной настойчивостью и периодичностью возникает перед моими взором, точно желая сообщить некую тайну. Тайну природы? Чертовщина и только. Что делать, Слава? А делать нечего. Надо обживаться на новом месте, чтобы спокойно встретить мирный вечерок.

Для начала я помыл полы в доме, что само по себе было подвигом. Затем принес из сарайчика дров — много дров: на всякий случай. Аэрозолью против комаров, обнаруженной в чемодане, опрыскал стены. И гнус сгинул в радиусе одной мили. Я перевел дух и сел на крылечко. Деревья в сиреневых сумерках гуляли по окрестностям, как кавалеры с барышнями. Река после дождя парила и казалась от этого живой. Впрочем, весь мир есть единый живой организм, а мы, люди, лишь мелкое недоразумение, возомнившее себя царем природы.

То ли от таких глобальных мыслей, то ли от одиночества, то ли пришло время опохмелиться, но у меня возникло желание выпить — и не просто выпить родниковой, а выпить родной водочки и закусить ее жареной рыбехой. А почему бы и нет? Отдыхать так отдыхать.

Собутыльником выступал Шарик, который был собакой, и все понимал. Правда, не пил, но понимать понимал.

— Ну, будем, — поднял я первый тост. — За природу, мать нашу!

— Гав! — согласился пес, ударяя хвостом по деревянным ступенькам, будто рукой.

Второй тост подлетел быстрой пташечкой:

— За мир во всем мире!

Третий был за взаимопонимание живых организмов, то есть я вопросил у Шарика:

— Ты меня уважаешь, собака?

И получил ответ:

— Чисто конкретно уважаю, братан.

— А-а-атлично, — сказал я. — Ты уже говорящая собака? Тогда закуси, хотя и не пьешь.

Собака зачавкала в свое удовольствие, а я кинул голову на грудь. От милой притупленности. И почему раньше не употреблял народную анестезию вовнутрь, травясь кисломолочным продуктом. А тут заглотил стакан родной и еще один, и окружающая среда меняется в лучшую сторону. Нет никаких проблем, а одно удовольствие глазеть по сторонам. Мир действительно изменился: он приобрел странный искрящийся оттенок, точно я смотрел на него через стеклянную призму. Сумерки сгущались и река терялась в них, как дорога. Я вспомнил древнюю историю и мне захотелось повторить библейское чудо: пройти по воде, аки по суше.

Я сделал попытку подняться — природная сфера, где я находился, опасно качнулась и я кувырком слетел с крыльца. Проклятье! Кажется, я, царь природы, набрался под завязку. Видела бы меня мама!..

И на этой мысли я почувствовал постороннее присутствие. Кого сюда еще занесло? Я заставил себя поднять голову. Лучше бы этого не делал. Со стороны реки плыло НЛО, потрескивающее малиновыми искорками. Не хватало мне братьев по разуму, резво поднимался на ноги, чтобы дать решительного деру. И обнаружил в руке бутылку с остатками зажигательной смеси. Не знаю какая сила толкнула меня. Не успел глазом моргнуть, как стеклянная граната уже летела в сторону небесного посланца. Не ожидав от себя такой боевой прыти, застыл в крайнем изумлении: батюшки, что же такое делаю? Все происходящее напоминало кошмарный сон. Между тем привет от человека неразумного приближался к объекту внеземной цивилизации. Когда столкновение казалось неизбежным, НЛО расщепилось на яркую лучистую звезду. И прежде чем дать стрекача заметил: бутылка вспыхивает, будто бумажная.

Уже находясь под защитой крыши дома вместе с собакой Шариком, наконец догадался: НЛО — это ШМ, то бишь Шаровая молния. Это понимание разозлило: черт, пристала, как банный лист.

В чем дело? Ее настойчивые появления на этом бережку неслучайны. По всем законам физики этого не может быть — не может быть так часто. И потом: ха-ха, но ШМ напоминает своим поведением влюбленную бестию, которая решила во что бы то ни стало добиться своей цели. Цели? Какой?

Меж тем посланница небес зависла напротив крыльца. В сырых сумерках была необычайно колоритна. Ее кислотно-малиновый цвет напоминал бархатное платье энергичной сеньоры из далекой Севильи, танцующей зажигательное танго. Создавалось впечатление, что ШМ пытается войти, скажет так, в контакт с гомо сапиенсом в моем лице.

От такого умозаключения мне окончательно сделалось дурно и я нетвердой рукой хапнул вторую бутылку водки. Уже умелым движением свернул пробочную жестянку и заглотил грамм сто пятьдесят родниковой водицы. Так показалось, что пью не водку, а воду.

— И чего она хочет? — спросил у пса, который забился под лавку и делал вид, что мои проблемы его не волнуют. — Ведь чего-то этот шарик хочет? Поговорить, что ли?

— Дав! — сдавленно, но утвердительно ответил Шарик.

Я почесал паленый затылок: правда, почему бы не выяснить отношения с такой прилипчивой ШМ? Как известно, проблему лучше не загонять в угол, а решать мужественно, с открытым, так сказать, забралом... М-да!

Легко сказать, да трудно сделать первый шаг навстречу... неведомому миру, где обитают такие огнеопасные энергоемкие объекты.

Заглотив для храбрости еще грамм сто, я таки делаю этот шаг — выпадаю на крыльцо в состоянии близком к героическо-паническому.

— Ну-с! В чем дело? — заорал. — Ты, око вечности, чего тут малинишь, понимаешь?!

Показалось, что от моего возмущенного вопля ШМ малость опешила, если можно так выразиться. Я же, плюхнувшись на ступеньки крыльца — ноги не держали, продолжил свою ревизионную политику:

— Слушай, кругляшка светящ-щ-щаяся! Давай поговорим по душам! Ик! — Поднял бутылку, зажатую в руке. — Так сказать, поговорим, как звезда со звездою! Непротив?

Показалось, что ШМ утвердительно качнулась — вверх-вниз, мол, слушаю тебя, сукин сын, внимательно. И я продолжил:

— Жаль, что не пьешь! Выпили бы на брудер-р-ршафт!.. Эх-ма, жизнь наша! — Сделал несколько глотков, как заправский алкаш. — Ты не думай, я вообще раньше не пил... Только кефир!.. Бр-р-р! А потом: вжиг — молния в темечко! И вот — пожалуйста, — продемонстрировал ополовиненную бутылку, — анестезия! Понимаешь, малиновая? Вижу, понимаешь. Это хорошо, — снова икнул. — А плохо то, что мы с тобой незнакомы!..

Казалось, мирно покачивающаяся в сумерках Шаровая молния внимательно слушает мои разглагольствования. Я же чувствовал себя прекрасно. Таким себя никогда не ощущал: уверенным, храбрым и... очень умным. Интеллигентская рефлексия пропала, а вместе с ней и страх показаться миру смешным и нелепым. Я такой, какой есть! И баста! На том буду стоять... Впрочем, я сидел, что не мешало мне чувствовать себя оратором на трибуне.

— Ты прекрасная незнакомка, вижу. Ты пришла из другого мира, — указал на темнеющие небеса. — У вас там, должно быть, и-и-интересно. — Погрозил пальцем. — Гром и молнии!.. И даже к нам залетают стрелы ваших, прошу прощения, страстей, — пригладил свою поврежденную макушку. — Но я не обижаюсь: всякое случается в благородном семействе...

На этих слова Шаровая молния вдруг начала менять окрас: розовый цвет по ее краям принялся преображаться в темно-малиновый, словно ШМ гневалась.

— Если обидел, прости, — проговорил поспешно. — Подозреваю, сбежала, ха-ха, от папы и мамы... — Сделал предупреждающий жест рукой. — Только не искрись, родная, а то бух — рванешь, как граната. Лучше давай мирно со-со-существовать, — выговорил с трудом. — Вижу: ко мне хорошо относишься, а я к тебе... еще лучше.

Поразительно, это предложение успокоило мою эфирную "собеседницу": она просветлела, умиротворенно покачиваясь в вечернем воздухе. Это меня воодушевило — я понял, что контакт между двумя цивилизациями налажен.

— Отлично! — вскричал. — Я пью за нашу дружбу! И даже, не побоюсь этого сказать, за любовь! Ты знаешь, что такое любовь? Любовь — это... это... фейерверк!.. Праздник души!.. Это искры души!.. Вот ты искришься — вижу, меня понимаешь! А многие женщ-щ-щины не понимают... Чадят, как головешки, тьфу! — Запрокинув бутылку, допил водку. — Так что, как говорит мой друг Путинцев: за любовь, не омраченную ничем!..

И на этом окружающий мир закружился вокруг меня с невероятной скоростью, будто я вновь оказался на детской карусели, но уже неуправляемой. Ранние звезды на небе замелькали перед глазами, превращаясь в хвостатые чудовища, напоминающие "зеленого змия". После чего земля под ногами вздыбилась и я ухнул в непроницаемую дыру антимира.

Наверное, моя душа покинула бренное тело. Во всяком случае, у меня возникло такое впечатление: я валялся на досках крыльца и был бездыханен, как бревно. Наконец разлепив глаза, увидел перед носом пустую бутылку — воспоминания о вчерашней попойке ударили в голову и так, что почувствовал неистерпимую боль. Стеная и проклиная все на свете, поднял верхнюю часть тулова в горизонтальное положение.

Утренний туман висел на кустах и деревьях кусками ваты. В траве серебрилась роса. Первые солнечные лучи дрожали на прохладной речной глади. И эта вытрезвительная гладь манила.

Проявив силу воли, встал на ноги и, покачиваясь, отправился к реке. Думаю, вид мой был ужасен — видела бы сына родная мама, ощерился я, не узнала бы. Во всяком случае, пес Шарик, появившийся из тумана, поджал хвост и снова в нем исчез. Я хотел свиснуть собаке, да губы, равно как и другие части лица, не слушались. Ощупывая физиономию на предмет наличия, прошелся по доскам настила. От холода и перепоя била крупная дрожь. Но больше всего хотелось пить и пить, чтобы залить выжженную пустыню в ротовой полости.

Опустившись на колени, попытался рукой зачерпнуть воды и неудачно — голова пошла кругом и я рухнул в реку, подобно неуклюжему германскому цеппелину на парижской выставке 1913 года.

Сказать, что колдовские окрестности огласились воплями несчастного, значит, ничего не сказать. Я барахтался в воде и орал так, как, очевидно, орут нетрезвые граждане в вытрезвителе во время их индивидуального помыва.

Однако скоро ощутил облегчение — во-первых, наглотался воды, во-вторых, прошла головная боль и в-третьих, пришло понимание, что жизнь продолжается — продолжается несмотря ни на что.

Выбравшись на берег, стащил мокрую одежду и принялся нагишом бегать, как первобытный человек. Правда, вместо берцовой кости мамонта размахивал палицей. Говорят, труд превратил обезьяну в человека. Может быть. Только вот что думаю: все мы заложники научно-технического прогресса. Случись глобальному природному катаклизму и пиши пропало: без электричества и тепла человечество загнется в дугу.

За примером далеко ходить не надо — сколько мне нужно было приложить усилий, чтобы почувствовать себя не гостем природной натуры, но ее хозяином. И апофеоз этого: превращение интеллигентного хлюпика в полноценную особь с дубинкой в руках. Впрочем, до хозяина природы еще далеко, но первые шаги в нужном направлении сделаны.

Эта мысль окончательно взбодрила, и я решил обустроить местечко для удобной аграрной жизни. В сараюшках обнаружил лопату, грабли и топор. Используя инвентарь, прополол грядки, вскопал землю вокруг фруктовых деревьев и отремонтировал забор. Не скажу, что делал все умеючи, да главное — желание.

К полудню смертельно устал, а на руках вскочили волдыри, однако душа вместе с местными птичками пела дифирамбы моему трудовому энтузиазму.

Пообедав на бережку тем, что прислали мои коллеги, я стащил рубаху и растянулся на досках настила, подставив лицо и урчащий мамон солнышку. Оно было нежным и ласковым. Прищурившись, можно было представить вместо него Шаровую молнию. М-да! А ведь наше светило ничто иное как гигантская Шаровая молния; единственно, что двигается оно по четкой своей галактической траектории. И хорошо, что так строго передвигается, а то случился бы такой межзвездный кавардак!.. И на этой мысли уплываю в прекрасное теплое сновидение, где я, маленький бэби, барахтаюсь на солнечном мелководье. Я счастлив и заливаюсь от смеха... и брызги в лицо...

Бр-р-р! Открываю глаза: надо мной два хихикающих огольца лет десяти-одиннадцати, поливающие мое лицо из бутылок... И хорошо, что из бутылок.

— Брысь! — и пытаюсь цапнуть недружелюбных юных аборигенов за ноги.

— У тебя рожа горит, дядя, — кричат они, убегая. — И пузо!

— Догоню, уши оборву, — и ощупываю вышеназванные части тела.

Действительно, солнце поработало на славу: такое впечатление, что на физиономии и животе отпечатались горячие чугунные утюжки. Проклятье! Совершенно неприспособлен к жизни на дикой природе. Я раздраженно подхватываюсь на ноги и ору:

— Брысь, говорю, отсюда, мелюзга!

— Мы тута живем, — кричат мальчишки, — жига ты мордастая, дядя!

С проклятиями мечусь на берег, чтобы воплотить в жизнь угрозу оборвать уши малолетним нахалам. И неудачно: споткнувшись, падаю, бороня носом землю. Ну нет слов! Одни междометия!..

Пока приходил в себя, мальцы исчезли в деревьях. Я вновь ощупал лицо, поврежденное солнцем и при падении. Если так дальше дело пойдет, то в город вернусь полноценным калекой. Все, никаких резких движений, Смирнов. Будешь смирно сидеть в тенечке и любоваться естественным великолепием.

Натянув на тело рубаху, отправляюсь к дому. Проходя мимо колодца, решаю испить воды. Прикрепленное к тросу мятое цинковое ведерко оказывается пустым. Делать нечего — запускаю посудину в зев колодца. Деревянная вертушка, грохоча, как поезд, распускает трос, на конце которого болтается пустое ведро.

Когда оно наполнилось водой, я принялся накручивать вертушку за металлическую рукоятку. Увлекшись, не заметил, как рукав рубахи угодил в эту рукоятку. Только характерный звук раздираемой материи остановил движение.

Черт, что за невезение такое! С остервенением принялся накручивать вертушку, не обращая внимания на то, что рубаха частично превратилась в безрукавку.

Испив холодной водицы и оборвав второй рукав — для гармонии, прошелся к крыльцу. Сел на ступеньку, вперив взгляд на реку. Пространство над ней было чисто и безоблачно. Я поймал себя на мысли, что жду появление Шаровой молнии. Оказывается, как быстро человек обвыкает к неизвестным природным явлениям. Привыкает и требует продолжения.

— Ну и где она, малиновая, — спросил у дрыхнувшего пса Шарика, — шляется? Навестила бы нас, а то скучно.

Собака посмотрела на меня умными очеловеченными глазами и шумно вздохнула, мол, хозяин, ты что, совсем сбрендил?

Я пожал плечами: как жить, если нет телефона, ТВ, компьютера и газет? Впрочем, газеты были. Я их обнаружил в чемодане и с радостью принялся вычитывать новости. Перед моим мысленным взором промелькнули: скандальное заседание в государственной Думе, военные действия на окраине СССР (б), модная театральная постановка в столице, футбольный матч, завершившийся потасовкой болельщиков, милая девушка, сообщающая прогноз погоды...

По ее уверениям ожидались кратковременные дожди. И словно подтверждая это, на открытую газету упали дождевые капли.

— Так, не собирается ли к нам гостья? — спросил у пса Шарика, поглядывая на пасмурные небеса.

Тот в ответ неожиданно заскулил и поджал хвост. Что за чертовщина? Неужели ШМ уже здесь? Я опустил глаза долу и увидел выходящих из леса три фигуры в дождевиках, которые мне сразу не понравились — не понравились своей угрюмостью и некой общей безаппеляционностью. С такими персонами трудно найти, прощу прощения, консенсус. Они уверены, что мир и люди должны жить по их уразумению. Первый из них был неприятно рыж, второй — неприятно лыс, третий — неприятно улыбчив. Но объединяло их то, что в руках находились посохи, похожие на дрыны.

Я понял, что эта встреча с местными жителями не сулит ничего хорошего. Мне хватит того, что я наэлектризовался, как лампочка, обжарился, как пирожок, расшиб при падении нос... Я не герой и никогда им не был.

— Кажется, меня хотят побить, — сказал я псу и, живенько подхватившись на ноги, юркнул в дом. Закрыв дверь на засов, понял, что сам себя загнал в капкан.

Мои опасения оказались верными: троица аборигенов была настроена агрессивно: она поначалу грюкнула в дверь, потом ударила по окнам — зазвенели разбитые стекла.

— В чем дело? Почему хулиганите?! — завопил не своим голосом. — Я сейчас милицию вызову!..

В ответ раздался гомерический дьявольский гогот и крики объясняющие настоящее положение вещей:

— Ты почему Петюню и Колюню забидел?!

— Не знаю никаких Петюнь и Колюнь?!

— А кто их гнал из бережка родного?!.

— Так это... ваши ма-ма-мальчики? — начал заикаться я.

— Ты сам-то кто?!

— Я из города. Отдыхаю.

— Ах, из города!.. Ах, отдыхаешь!.. А ну открывай, хужее будет!

— Имейте совесть, — сопротивлялся, чувствуя себя весьма скверно. — Я... приношу свои извинения... ма-ма-мальчикам.

— Извинения, гы-гы!.. — дверь опасно затрещала от ударов, а в разбитое окно протискивалось мурловатое лицо рыжего.

Я поступил неожиданно даже для самого себя: взвизгнув по-бабьи, цапнул грязную метлу из угла и принялся ею обрабатывать переднюю, так сказать, часть врага. Со стороны это было уморительное зрелище: я плясал с метлой, как баба-яга, а рыжий хлопал глазами, плевался и слал проклятия. Наконец враг отступил, угрожая:

— Ну все, не жить тебе, гад городской! Поджарим, как шашлык!

Через минуту в окна полетели огненные ошметки — противник использовал старое горящее тряпье в качестве последнего аргумента. Я почувствовал себя, как в осажденной крепости городка Козельска. Однако пытался сопротивляться, топоча огонь ногами. Едкий дым разъедал глаза и горло. Горючие слезы заливали лицо, а от кашля содрогался весь организм...

Как вылетел из дома — не помню. Наверное, вылетел пулей, поскольку враги не успели обработать мои бока дрынами. Впрочем, этого они продолжали желать необыкновенно — я услышал за спиной их настойчивое проспиртованное дыхание.

На речном берегу, подскользнувшись, увидел брюхатое дождем небо, вздыбившееся перед моими глазами... Потом мелькнули три опасные дрынообразные тени, готовые обрушиться на мое павшее и беспомощное тело. И когда казалось, что спасения нет — раздался треск, словно рядом ломали сухой хворост. И я увидел яркие вспышки, будто в воздухе лопались китайские петарды.

Мои враги в ужасе бежали — и бежали они от разгневанной Шаровой молнии, которая носилась над их головами, точно хищная птица, защищающая свое гнездо. (Не я ли в этом гнезде в качестве птенца?)

Право, зрелище было на любителя. Хорошо, что я морально был готов к подобному развитию событий. Мои противники в дождевиках, прожигаемые природными электрическими разрядами, уносились в лесные угодья, как сохатые от браконьерских выстрелов.

Я подхватился на ноги и кинулся к дому — из его разбитых окон курился нехороший ультрамариновый дымок. К счастью, огню не удалось разгуляться. Ливень хлестал такой, что потоки воды буквально залили весь пол. Воистину, силы небесные помогали мне выжить в крайних условиях, и с этой мыслью я метлой принялся убирать следы прошедшей брани.

...Дождь закончился так же неожиданно, как и начался. Озоновые сумерки заполняли вольное пространство. Я выбрался на крыльцо из угарного дома и вдохнул полной грудью. И сдержал выдох — ШМ малинила над колодцем. Я осторожно вытер лоб тыльной стороной ладони, как это часто делают киногерои после трудовой или боевой виктории, и проговорил:

— Привет, мой свет.

И Шаровая молния словно ответила — ответила изменением цветовой гаммы: заискрилась легкомысленным розовым светом:

— Привет, мой свет.

— Вот, — развел руками, — не жизнь — борьба. Спасибо за помощь.

— Пожалуйста, — залилась стыдливым багрянцем.

— Ты молодец, — сел на крыльцо. — Ты, прости, кто?.. В смысле, мужчина или женщина?

ШМ ответила нейтральным желтоватым светом. Я догадался:

— Ах, ты девица! Очень рад. В том смысле, что я... молодец... то есть противоположный пол... м-да! — зарапортовался. — То есть давай дружить, — предложил. — Правда, не знаю, веришь ли в дружбу между мальчиками и девочками?.. Вижу, веришь...

Шаровая молния поменяла цвет на синий жизнеутверждающий, и я продолжил:

— Ты симпатичная и... сильная, чувствуется. Как говорится, — захихикал, — и в горящую избу войдет, и такси на ходу остановит, и... шарахнет электрическим разрядом, если надо, — потрогал макушку. — Меня тут недельку назад, знаешь, ка-а-к звездануло...

ШМ неожиданно заискрилась разноцветными колкими огоньками, точно пристраивая маленький праздничный фейерверк. Мне даже показалось, что небесная гостья смеется.

— Ну да, тебе смешно! — покачал головой. — А мне каково? Я же человек, а не установка ТЛХР-4567 ПРД-43466.

Шаровая молния изменила цвет в сиреневый — "сочувственный".

— Спасибо, вижу, жалеешь, — вздохнул. — Я знаю, ты хорошая, вот только жаль, что мы в разных мирах... существуешь. Вообще ты откуда? — Указал глазами на вечерние небеса. — Оттуда?

Точно о чем-то вспомнив, моя "собеседница" приобрела первоначальный малиновый цвет, я бы сказал — "рабочий" цвет, и, напоследок "глянув" на меня, поплыла в сторону реки.

— Пора домой, — догадался. — Ну пока, родная! — отмахнул на прощание. — Прилетай еще! Я буду рад.

Перевел дух — смотрел, как в вечерних сумерках пропадает натуральный живой шарик. Покачал головой: как удивительно быстро человек привыкает к дивным причудам Природы, матери нашей. Совсем недавно в ужасе бегал от ШМ, а нынче мирно и вполне внятно калякаю с ней. Чудеса чудесные — и только.

— Вот такие дела, брат ты мой младший, — сказал я псу Шарику, наконец появившемуся. — Ты меня бросил, а вот она — нет. — И назидательно поднял указательный палец вверх. — Женщина — она всегда... это самое... как шаровая молния. И наоборот. Вот такая вот природная загогулина, понимаешь.

Следующий день активного отдыха проходил в трудовых буднях: я кое-как заколотил досками разбитые окна, помыл полы в доме, прополол то, что недополол раньше, долил в бочку воды... Уф!

И когда разогнул спину, услышал шум отечественного автомобильного мотора. Ба! Ко мне прибывали новые гости — Родион Нахапетов и Верочка! То есть план посещения отшельника выполнялся согласно штатному расписанию. Правда, поначалу случилось недоразумение. Из остановившихся "жигулей" вылез надушенный и холеный Родион и, осматриваясь, закричал мне, бредущего к ним:

— Эй, мужик! Не видел тут городского... хлюповатого такого!..

— Какого?! — рявкнул я.

— Ты чего, мужик? — насторожился Нахапетов, с недоумением глядя на меня.

— Славик! — выбиралась из авто Верочка. — Родя, это же Славик?! Что с тобой, Слава?!

Я развел руками: со мной, е-к-л-м-н, полный порядок, а с вами-то, милые, что случилось, если коллегу в упор не узнаете?

— Точно ты, Смирнов! — с опаской проговорил Родион, оглядывая меня, как музейный экспонат. — Обжарился, обтрехался и, кажется, дрался?

— Отдыхаю я, — буркнул. — Жрать привезли?

— П-п-привезли, — с восхищением проговорила Верочка. — Славик — ты Маугли, — и вырвала из нутра машины увесистую сумку. — Тут на три дня.

— На три часа, — уточнил, перехватывая сумку. — Милости прошу к шалашу, — указал на дом, картинно стоящий на пригорочке.

— А тут, и правда, дикий край, — проговорил Нахапетов. — Романтично-романтично. Путинцев не наврал, — шел впереди по траве, высоко выбрасывая ноги, словно боясь замазать лакированные башмаки. — Пленэр-р-р...

— Чего это с ним? — поинтересовался у Верочки.

— Не хотел ехать, — прыснула та. — Не люблю, говорит, природу.

— Я тоже не любил, — хныкнул. — А теперь люблю.

— Это я вижу, — покачала головой. — И любовь эта обоюдная.

— Ты о чем, Верочка?

— Давно на себя в зеркало смотрел?

— Давно, — признался.

— Посмотри, — и протянула кругляш зеркальца.

Я глянул — и уронил сумку себе на ногу. От увиденного. Что же мелькало в зеркальце? А мельтешила там бандитская рожа, похожая на огнеупорный кирпич, закаленный в печи.

— Солнце меня любит, — обмацал рукой лицо. — Чмокнуло в щечку.

— Лучше чмокайся со мной, Маугли, — засмеялась Верочка. — Это безопаснее.

— Намек понял, — игриво проговорил, поднимая тяжелую сумку; и пошлындал за прелестницей — на полусогнутых, как понятно кто.

...Ромашковое солнце желтело в сине-пронзительных небесах. Речка несла хладные воды свои в невидимые моря. Дальние леса малахитово темнели. Тёхали пташки и цвиркала букашечная мелочь.

Наша троица расположилась для культурного отдыха на самом колдовском бережку. Я и Нахапетов готовили "стол": резали хлеб и колбасу, открывали шпроты, а Верочка барахталась в речке, заливаясь счастливым смехом.

— Хороша, — крякнул Родион, — егоза.

— Хороша, — подтвердил я, — коза.

— Какая коза? — удивился мой товарищ.

— Верочка, — пожал плечами. — Ты только что сам сказал, что она коза?

— Совсем плохой, — проговорил Нахапетов. — Петя предупреждал: ты тут дичаешь. — Осмотрелся. — Местечко хорошее, да глухомань. — Вспомнил. — Путинцев бредил еще о какой-то шаровой молнии? Видели, что ли?

— Пить меньше надо, — сказал я, открывая бутылку красного вина. — Пете.

— Я так и понял, — захохотал Нахапетов и, раскинув руки, упал на спину. — Эх, жизнь, как сказка!

Девичьи вопли над рекой полностью подтверждали это заключение. Я разлил вино по стаканам и сообщил об этом коллегам:

— Пить пора!

— Ой, мальчики! — выходила на берег Верочка в купальнике и хрустальных каплях воды. — Я здесь остаюсь. Славик, ты не против?

— Всегда, пожалуйста, — брякнул, не отрывая взгляда от девичьего стана.

— Славик, закрой рот и открой банку с ветчиной, — изрек Нахапетов. — Верочка, не боишься разбойников с большой дороги?

— А у меня защитничек есть, — сообщила девушка и провела мокрыми холодными ладошками по моим горячим щекам.

Я самодовольно заурчал, мол, о чем речь, всегда готов встать на защиту такой красоты.

— За красоту и любовь, — и поднял стакан, — не омраченную ничем!

— Гип-гип-ура! — закричал Нахапетов. — Любите и будьте любимы, дети мои!

И праздник на пленэре покатился по накатанной колее — скоро красное винцо ударило в голову. Я почувствовал себя превосходно. Какое счастье, что у меня есть такие верные товарищи! Такие славные, такие заботливые...

— Кушай-кушай, Славочка, — волновалась Верочка, кормя меня буквально с рук. — Вот этот кусочек — ам! И этот — ам!

— Бол тррр брамррр!

— Что?

— Большое спасибо, — с трудом двигал челюстью. — Верочка, я умру от обжорства.

— От этого не умирают, — смеялась девушка, — детка.

— Ребята, я от вас тащусь, — утверждал Родион. — Слава, я тебе завидую.

— За-за-завидуешь?

— Конечно, — кивнул мой коллега. — Веруня на тебя глаз положила... Да, Верочка?

— Такого муж-ж-жчину мимо пропустить, — кокетничала молоденькая сотрудница, — ни за что! Я влюбленная в него...

— В кого? — не понял, притомленный от праздника.

— В тебя, Славочка, в тебя!

И с этими словами милая фурия впилась своими устами в мои, это если говорить красиво. Я почувствовал, что будто в мои губы влепился кусок резины. Я попытался вырваться — ни тут-то было. Хмельная Верочка была навязчива, как жевательная резинка на рейке парковой лавочки.

— Хррр буррр щпрррллцаца, — захрипел от такой нежности.

— Чего, любимый? — на секундочку оторвалась.

— Мне плохо, — признался, — у меня это... нос заложен... Дышать трудно.

— Тебе хорошо, родной, — смеялась баловница и предприняла новую попытку насыщенного поцелуя.

— Родя, выручай! — бился на одеяльце, будто на речной волне.

— Спасение утопающих — дело рук... — и не договорил, бледнея, как полотно. — Мамочка моя... — приподнялся на ноги. — Э-э-э...

— Что с тобой, Родион? — удивилась Верочка. — Белены объелся?

— Ш-ш-ш-ш-ш, — шипел тот.

Я закатил глаза к чистым небесам: неужели Шаровая молния пожаловала к нам среди белого дня?

И точно: над полуденной речкой с крейсерской скоростью двигалась Шаровая молния — моя Шаровая молния, смею так утверждать, потому что напоминала она разъяренную ревнивую бестию, готовую вцепиться в волосы соперницы. Обо всем этом я догадался по цвету ШМ — темно-бурому от гнева.

— Верочка, спасайся! — захрипел я.

— Чего? — смеялась та, не ведая об опасности. — Ты тоже белены объелся?

— Дура! — рявкнул я. — Молния шарит! — и указал глазами на речку.

Дальнейшее происходило, как в дурном сне. Для нас — мужланов. Очевидно, хмельная Верочка по женскому наитию уловила корневую суть появления ШМ. Нет, поначалу она, как и все нормальные люди, испытала шок, уставившись на приближающийся малиновый шарик. Но потом — поставила руки в бока и закричала не своим голосом:

— Чего тебе надо, шалава буро-малиновая-в крапочку!

— Верка, ты с ума сош-ш-шла, — продолжал шипеть Нахапетов, пытаясь утащить ее с берега. — Это же натуральная шаровая молния... Скажи, Смирнов!

— В натуре, — сглотнул горькую слюну, — Шаровая.

— А плевать, — топнула ногой наша захмелевшая коллега. — Чего она тут летает, понимаешь?.. — И с этими словами цапнула одеяльце. — Видела я такие молнии... тучами...

Я и Родион переглянулись и начали деликатное отступление: когда девицы устраивают разборки меж собой добрым молодцам лучше подвинуться в сторонку.

Между тем ШМ приблизилась к берегу — зависла над деревянным настилом, "вперившись" огненным оком в нашу боевую приятельницу.

— Чего уставилась? — закричала та. — Не боюсь я тебя, малина небесная. — Взмахнула пыльным одеяльцем. — Вот только подлети... как дам в глаз!

Признаюсь, я и Нахапетов млели от событий, происходящих на бережку. Осторожно присев на бревнышко, мы принялись наблюдать, как две "слабые половины" выясняют отношения.

Создавалось такое впечатление, что ШМ вполне адекватно реагирует на демарш соперницы. Наэлектризованный шарик, словно "прислушиваясь" в угрозам, начал неторопливый облет такой же наэлектризованной Верочки.

— На кого ставишь? — неожиданно вопросил Нахапетов.

— Чего ставишь? — не понял.

— Ну... кто победит? — в азарте тер ладошками мой коллега. — Ставка — бутылка.

— Конечно, Шаровая молния, — пожал плечами.

— Не знаю-не знаю, — не соглашался Родион. — Наша Верочка тоже может взорваться, — и невольно проверил свою щеку.

Меж тем "соперницы" перешли к активным действиям. Надо отдать должное ШМ: она была сильнее, однако не спешила воспользоваться своим природным, скажем так, преимуществом.

Со стороны казалось, что девушка в купальнике отмахивается одеяльцем от навязчивой пчелы. Шаровая молния то приближалась к Верочке, то удалялась, точно играя.

— Веруня, не махай, — переживал Нахапетов, — как крылами. Выжди и...

— И что? — огрызалась девушка. — Умный, да? Иди сам махай...

Родион не выказал желания к самостоятельным действиям, а наоборот высказал мысль, что лучше будет, если мы уберемся подобру-поздорову.

— Верочка, — предложил он. — Отступай на заранее подготовленные позиции, — и указал на "жигули". — Мы еще вернемся.

— Зачем? — не понял я.

— Есть идея! — постучал себя по лбу.

— Ничего я ее, бяку, сейчас прихлопну, — и девушка кинулась на ШМ, как на амбразуру.

Ударил ослепительный даже в свете дня разряд и одеяльце вспыхнуло в руках нашей молоденькой коллеги.

— Ах ты, стерва... — закричала она, отбрасывая горящие куски материи, — прожженная!

— А вот оскорблять не надо, — заступился я за Шаровую молнию. — И обратился к ней, небесной посланнице. — Все-все, хватит! Шуток не понимаешь? Мы с Верочкой... э... э... вместе работаем. Коллеги мы, понимаешь?

ШМ приостановила движение, словно слушая меня. И я, воодушевленный, продолжил:

— Давай сразу договоримся: мы живем по своим законам, вы — по своим. У вас свой мир, у нас свой. Параллельные, так сказать, миры. И мы мирно со-со-сосуществуем. Идет?

Вздрогнув, Шаровая молния начала менять цвет — возникло впечатление, что она размышляет над моими словами. Граница цветовой гаммы была широкой: от бледно-розовой, как фламинго, до кумачовой, как флаг.

Мои товарищи открыли рты: ничего себе контакты с представительницей другого мира?!

— Ты чего, Слава, — вопросил шепотом Нахапетов, — разговариваешь с ней? И она тебя понимает?

— Понимает, — отмахнулся. — И, подозреваю, лучше вас.

— Ну ты даешь, — восхитился Родион. — Кр-р-расота!

— Подумаешь, — передернула плечами Верочка. — Он наэлектризовался, как телевизор, шаровая к нему и тянется. Вот и вся наука!

В этих словах был свой резон. Я привычно пощупал горелую макушку, подумал и сделал заключение:

— А может это любовь, — и уточнил. — Представителей двух миров.

И Шаровая молния, будто подтверждая это, снова пыхнула невозможным ослепительным светом. Мы зажмурились, а когда открыли глаза, то обнаружили, что две бутылки вина разметались по бережку, как Тунгусский метеорит. Сама же ШМ доблестно отсутствовала.

— Что она себе позволяет? — обиделся Родион, пиная ногой бутылочные осколки. — Со своим уставом в чужой монастырь...

— Должно, шарик за трезвый образ жизни, — заметила Верочка.

— Ладно, мы еще разберемся, — пригрозил Нахапетов. — С этой молнией.

— Как это? — вопросил я.

— По-научному, — ответил коллега. — Надо изучить этот феномен.

— Какой феномен?

— Феномен любви-с, — нехорошо усмехнулся Родион Нахапетов. Я глянул на него, потом на свободные чистые небеса и медленно побрел к дому — мне почему-то было неприятно оставаться в обществе людей, крепко стоящих на земле.

Два следующих дня провел в спокойном уединении. Погода стояла великолепная и солнечная. Я дремал в тенечке, ловил рыбу, собирал грибы, купался в реке. Пес Шарик бродил за мной, как четвероногая тень. Шаровая молния не появлялась, и я понимал причину ее отсутствия: видимо, мои слова о любви задели ШМ. Не всякая девушка признается в своих сокровенных чувствах. Хотя, возможно, это все были пустые домыслы моего праздного ума.

На третий день в заповедном уголке раздался неприятный и напряженный шум моторов. Я лежал на бережку и читал выцветевшую старую газету, когда услышал этот гул цивилизации.

На хуторок въезжали три машины: "москвичок" Путинцева, "жигули" Нахапетова и "рафик" НИИ теплотехники. Я открыл рот от удивления: что за чудеса чудесные? Неужели весь наш отдел решил отдохнуть на природе?

Я ошибся — отдел прибыл не отдыхать, но работать. О чем мне заявила Нина Ивановна Акимова.

— Р-р-работать? — изумился я.

— Именно, — подтвердила Железная Леди. — Думаю, Слава, нам есть о чем поговорить.

— Я вас не понимаю, Нина Ивановна?

— Шаровая молния, Слава, — энергично проговорила руководительница. — Как сообщили наши коллеги, — посмотрела в сторону Путинцева и Нахапетова, разгружавших аппаратуру из "рафика", — существует некий феномен Шаровой молнии...

— Какой феномен, — возмутился я, — никакого феномена. Мало ли чего болтают... эти... — и не нашел нужных слов, — коллеги.

— Спокойно, Слава, — подняла руку Акимова. — Ты только скажи, Шаровая молния появляется здесь... — и уточнила, — регулярно?

— Ну... — признался, — но не регулярно.

— Это не имеет значения, — отмахнулась, — главное: появляется. Профессор Нестеров в курсе дела и прибудет вечером.

— Николай Зосимович — в эту дыру?

— Именно. В смысле будет проводить исследования и опыты, — сообщила Нина Ивановна. — Слава, — взяла меня за руку, как мама ребенка. — Все у нас будет хорошо. — И попросила. — Помоги коллегам.

Я вздохнул: черт знает что делается! Странная несуразная история, где я главный участник, начинает превращаться в скверный анекдот. Да, существует так называемая проблема "Шаровой молнии". Никто не знает ее природы и разные ученые много бы отдали, чтобы понять суть ШМ. Утверждают, что разгадав тайну Шаровой молнии человечество получит дешевую энергию и тепло. То есть существует предположение, что в небольшом сгустке ШМ сконцентрировано необычное количество полезной энергии — вот ею и надо научиться управлять. И что же это получается: мои коллеги хотят воспользоваться ситуацией и препарировать м о ю Шаровую молнию? Препарировать, как лягушку?

Эта мысль меня окончательно расстроила. Я подошел к "рафику", где, напомню, Путинцев и Нахапетов, разгружали аппаратуру и... демонстративно сел под дерево. Пассивное, так сказать, сопротивление обстоятельствам.

— Привет, — радостно проговорил Петя Путинцев. — Помогай!

— А идите вы... — огрызнулся.

— Ты чего, — удивился Родион, — совсем одичал при лучине?

— Нарушили покой, — засмеялся Петя Путинцев. — Ничего, послужи человечеству.

— Болтуны — находка для шпиона, — в сердцах проговорил я. — Чего наболтали батьке Нестору?

— Правду жизни, — пожали плечами, — Шаровая молния втрескалась в научного сотрудника Смирнова. Бегает за ним, как собачка. Надо воспользоваться моментом...

— Дураки вы, — обиделся я. — Больше с вами не дружу.

— Ладно тебе, Славка, — возмутились. — Шуток не понимаешь. Но факт, согласись, остается фактом: Шаровая молния есть.

— А зачем тащить сюда всё НИИ?

— Спроси руководство, — ответил Путинцев. — Верочка профессора Нестерова так нагрузила, что он и зажегся, как фонарик в ночи.

— Все вы хороши, — махнул рукой, — ловцы за диссертациями.

И покинул неприятное общество — о чем можно говорить с теми, кто не обновляет своей сути и не смотрит на мир новыми глазами?

Вечером на директорской "волге" прибывает профессор Нестеров и Верочка. Научный коллектив, за исключением меня, встречают их радостно и весело: на бережку пылает костерок, в котелке булькает уха, а в речке мерзнут бутылки водочки. Хорош-ш-шо!..

— Вижу-вижу, вечерок у нас поэтический, — довольно потирал руки профессор ННЗ. — Отдыхаем, — погрозил пальцем, — но и работаем.

— К завтрашнему вечеру все будет готово для эксперимента, Николай Зосимович, — выступила Акимова.

— Отлично, — и обратил внимание на меня. — Вячеслав, вас трудно узнать. Товарищи говорили, я не верил. Перемены разительные: косая сажень, грудь колесом...

Я застеснялся:

— Природа, Николай Зосимович...

— Вот о природных феноменах и поговорим, Слава, — и, аккуратно взяв меня под локоток, обратился к коллегам. — Прошу прощения, у нас с товарищем Смирновым конфиденциальный разговор. А вы можете отдыхать, друзья мои, но в рамках... Нина Ивановна, проследите!

— Ноу проблем, — ответила Железная Леди на языке мадам Тетчер.

От сиреневой реки тянуло прохладой. Сумерки скрадывали лес. На темнеющем небе слегка мерцали первые звездные хрусталики. Профессор Нестеров шумно дышал:

— Ах, какой воздух! Нектар!.. Какая ширь! Какая свобода!.. А мы сидим в клетушках... А, что там говорить!..

Я уважительно кивал головой, понимая, что ННЗ вывел меня на бережок не для общего восхищения божественной природой.

— Так вот, Слава, — наконец перешел к проблеме профессор. — Есть мнение: у нас возникла уникальная возможность изучить Шаровую молнию — изучить в стационарных условиях...

— В стационарных условиях? — переспросил я.

— Да-да, — горячился мой собеседник. — Как известно, движение ШМ невозможно контролировать. Ее вообще невозможно контролировать, но сейчас, как понимаю, мы имеем редкий случай... э... э... странных взаимоотношений человека и этого природного явления... Не так ли?

— Не знаю, но иногда кажется, что Шаровая мне помогает, — признался. — Рыбку как-то пожарила, трех местных до смерти напугала и... какая-то мысль присутствует... в ее поведении. — И уточнил. — Как у женщины.

— Как у женщины, — повторил профессор. — Интересно-интересно. — Вздернул голову к вечернему небу. — Не имеем ли мы дело с другой формой жизни?

— Есть ли жизнь на Марсе? — задумался я.

— М-да, — очнулся ННЗ от созерцания вечного небосклона. — К сожалению, у нас, батенька, проблема иного толка. Нам надо изучить электрические и тепловые способности Шаровой молнии. И в стационарных, повторю, условиях...

— То есть в институте? — уточнил я.

— Так точно.

— А каким образом? — Не понимал. — Мы же не можем пригласить шарик в НИИ на исследование, — хихикнул глупому предположению.

— Конечно, нет, — согласился Николай Зосимович. — Поэтому прийдется, батенька, перемещать ее в пространстве, так сказать, насильным путем.

— Насильным путем? — изумился.

— А как иначе? — пожал плечами профессор. — Мы подготовили установку с электромагнитными волнами. Там есть специальный резервуар, куда она, голуба, и должна угодить.

Я не верил своим ушам: коллеги решили поймать ШМ — поймать, как охотники капканами ловят беззащитное зверье. Ничего себе — научный прогресс на марше!

— Николай Зосимович! — взмолился. — Этого... этого... нельзя делать?

— Почему?

— Она... она... живая! Вы же сами говорили: другая форма жизни.

— Батенька! О чем вы! — всплеснул руками профессор. — Я позволил себе поэтическую слабость, а нам, коллега, нужна дешевая энергий и дешевое тепло. Если мы разгадаем секрет Шаровой молнии — мы их получим. Это, дорогой, открытие века!..

— Мы вторгаемся в незнакомую область, — попытался сопротивляться. — И последствия нашего вторжения неизвестны.

— Вячеслав, кто рискует — тот пьет, — указал на группу отдыхающих научных товарищей у костерка. — Будем пить и жить!

— А что от меня хотите? — возмущенно передернул плечами. — Конкретно?

— Чисто конкретно, — засмеялся профессор. — Вот это деловой разговор, коллега, — и по-отцовски обняв меня за плечи, повел прочь от реки, темнеющей предгрозовым облаком.

Следующий день выдался жарким — во всех отношениях. На место экстраординарных событий прибыл небольшой компактный трайлер с установкой ПТН-ВВ-2603-2000, обзываемой специалистами "Паутиной". Весь наш отдел принялся налаживать ее для функциональной деятельности. Окрестности, как говорят в таких случаях, оглашались стуком топора и трудолюбивыми криками.

Я находился в депрессивном состоянии — во всей этой смутной истории мне предстояло сыграть роль живца. Неприятная роль, что там говорить. Было такое ощущение, что своим согласием на участие в эксперименте, я предаю Шаровую молнию. Предаю наши с ней отношения. Звучит странно, но это факт. То есть весь сложный расчет строился на простом предательстве: я должен был заманить ШМ в "Паутину".

— Как вы это представляете, Николай Зосимович? — не понимал, когда мы с профессором продолжили нашу вечернюю прогулку. — Что я должен делать? Пригласить ее на ужин? На танец? В кино?

— Вячеслав, действуй согласно обстановке, — отвечал ННЗ. — Ты же ученый, найди подход... технический... или какой другой.

— Какой такой другой? — вопросил.

— Ну, такой, — и рукой нарисовал в воздухе некую замысловатую фигуру.

На этом наша вечерняя прогулка закончилась. И теперь я находился в неопределенном состоянии: что делать? А делать было нечего: мои коллеги с таким энтузиазмом занимались подготовкой к эксперименту, что подвести их я не имел права.

К вечеру погода испортилась: наплыли тяжелые дождевые облака. Штормовой ветер гулял в деревьях. Атмосфера была предгрозовая; казалось, что сама природа противится нашему опыту. Когда сгустились сумерки, профессор Нестеров дал знак:

— Так! Все системы функционируют нормально. — И мне. — Вячеслав, действуй!

И я обреченно побрел к речному берегу. Начинался дождь — он накрапывал, усиливаясь. Не обращая внимания на него, зашел на деревянный помостик и присел на корточки. Оглянулся: берег был темен и дик — мои коллеги умеючи скрывали свое научно-техническое присутствие. Я усмехнулся: ишь ты, конспираторы, не понимающие, что они смешны и жалки в попытках познать неведомое таким путем.

Дождь усиливался — пространство над рекой было черным и угрюмым. Как говорится, не зги не видать. Черт знает что! Думаю, Шаровая молния, не так проста, как того хочется всем нам. И сделает все, чтобы не попасть впросак.

И тут я увидел во мгле мерцающий огонек — и почувствовал, что это она: ШМ. Трудно объяснить откуда взялась эта уверенность. Очевидно, мое общее (наэлектризованное) состояние было настроено на ее волну.

— Привет, мой свет, — мысленно проговорил я.

— Привет, мой свет, — проговорила эхом.

— Вот, — развел руками, — сижу в ночи и тебя жду.

— Зачем? — ШМ окрасилась в желтоватый цвет вопроса.

— Хочу пригласить тебя... в гости...

— В гости? — ШМ поменяла цвет на белесый — цвет недоумения.

— В мой мир, — указал рукой в черноту ночи. — Мы же должны познакомиться поближе?

ШМ разноцветно заискрилась, словно размышляя над моим предложением. Потом неожиданно "предложила":

— Пойдем в мой мир!

— В твой? — переспросил, оглядываясь в мглу. — Но... но я не готов...

Как говорят в таких случаях, возникла тягостная пауза. Шаровая молния медленно плавала от меня на расстоянии вытянутой руки. Мне даже казалось, что чувствую ее тепло. И странно: абсолютно не боялся этого опасного, как утверждают, природного явления. А может, действительно, махнуть на все рукой и... Но... мама?.. НИИ?.. Коллеги?.. И главное, как переместиться в другой мир?

Наконец ШМ приняла решение: поменяв цвет на пронзительно небесный, она приблизилась ко мне, сидящему на корточках, и... доверчиво присела на мою открытую ладонь. Я почувствовал легкое жжение — оно было приятным, будто рука оказалась в прохладной газированной воде.

Я осторожно поднялся на ноги. Сделал несколько шагов в сторону ночи. ШМ в руке мерцала сапфировой звездой.

— Прости, — остановился. — Знаешь, мы хотим тебя поймать, — признался. — Там, — кивнул в тьму, — есть установка "Паутина". Тебя хотят препарировать, как лягушку. Но я... я... этого не хочу...

Услышав это признание, Шаровая молния сорвалась с ладони и совершила вокруг меня несколько возмущенных воздушных "па", меняя цвет от доверчиво-бирюзового до грозно-пурпурного.

— Я понимаю твое возмущение... Прости, — лепетал. — Но и ты нас пойми... Мы живем в таком... трудном мире... Нам нужна энергия... дешевая... Господи, что я такое говорю! — Воскликнул в сердцах. — Что делать?! Я не знаю, что делать... не знаю...

И словно отвечая, ШМ изменила цвет — излучала теплый розовый цвет надежды. Она подплыла к моей щеке и будто поцеловала. Я почувствовал необыкновенный прилив сил:

— Ты меня простила?.. Я знал, ты меня простишь. Когда любишь, прощаешь!.. — И решился. — Я хочу в твой мир! Наверное, он яркий?.. Что для этого нужно сделать?

ШМ присела на плечо, как чудодейственная птица, и искрящимся лучиком указала путь.

— Ты не ошиблась? — удивился. — Там же западня? Там смерть?.. — И понял. — То есть мы должны вместе пройти через... "Паутину"... Чтобы жить?!.

Шаровая молния ответила утвердительным изумрудным цветом — и я спотыкающимся, но веселым шагом направился к трайлеру. Решение принято! Да здравствует свет, да скроется тьма!..

Я знал, что из ночи за нами следят множество глаз, однако это не имело уже никакого значения. Решение принято — и остается только техническая сторона вопроса перехода — перехода из этого мира в мир другой.

Когда мы с Шаровой молнией оказались внутри трайлера, где находилась установка ПТН-ВВ-2603-2000, то первым делом я надежно закрываю оцинкованную дверь на запор. Потом включил аппаратуру — действовал по наитию. Шаровая молния плавала по лаборатории на колесах и словно ее изучала.

Неожиданно в дверь трайлера заколотили — раздались испуганные голоса моих коллег — бывших коллег:

— Слава! Ты что? Сошел с ума!.. Открой немедленно!.. Зачем так шутишь?!. Ты погибнешь!.. Сделайте же что-то!.. Где лом!!!

Я взялся за рубильник высокого напряжения, мельком глянул на Шаровую молнию: она поменяла цвет на золотистый и была похожа на маленькое и прекрасное солнце.

— Я готов, любовь моя! — Крикнул. — До встречи! — И рванул рубильник.

И вспыхнул невозможно ослепительный свет — свет свободы. И я почувствовал, как мой жалкий каркасный скелет пробивается электрическими зигзагообразными разрядами. Они пробивают мое тело и оно теряет свою земную суть, превращаясь в нечто огненно-плазматическое.

Потом чувствую, как мое новое "Я" совершает стремительное перемещение по полыхающему туннелю. Затем — яркий взрыв и... меня встречает великолепный ослепительный мир, где тысяча тысяч солнц, где нет границ, где свобода...

И я вижу — ЕЕ, свою любимую и единственную. Она прекрасна в свете нового многомерного искрящегося мира. Она огненно-рыжа. Она вечна. Она смеется — и мы обнимаемся в упоительном счастье долгожданной встречи.

ЭПИЛОГ

Раннее осеннее утро. Над тихой речкой туман. На деревянном настиле человек с удочкой — ловит рыбу. Это Петя Путинцев. Он сонно и обреченно смотрит на поплавок. Неожиданно на темной воде возникает багровый отсвет. С недоумением подняв голову, рыбак обмирает: над самой водой медленно парят малиновые Шаровые молнии. Видимо, это семья: шар побольше — папа, шар чуть поменьше — мама и три маленьких "детских" шарика.

Они задерживаются перед обомлевшим человеком, меняя цветовую гамму, словно приветствуя представителя другого мира, затем, искрясь, начинают неспешное прогулочное движение — уплывают в неизвестное и прекрасное далеко.

Петя Путинцев переводит дух, вытирает пот со лба, после переведет взгляд на поплавок и... над этим поплавком парит красивая и огненно-рыжая новая Шаровая молния.

— А-а-а! — дикий вопль оглашает девственную тишину сказочного медвежьего уголка.

То есть вечная история любви продолжается.

* Данный киносценарий зарегистрирован в РАО России
№ 23895|В-16 от 26 мая 2000 года.

интернет публикация подготовлена при помощи Анны Чайки

.