Высоцкий Аркадий

ЦЫГАНОЧКА

заявка на сценарий полнометражного художественного фильма

В сумерках я шел по переулку. Видел бегущую собаку с хвостом. Следил колыхание зеленых кустов, где темнело быстрее, чем в небе. Запахи были свежие. Наверное, начинается осень, казалось мне.

Гудели за домами и дворами невидимые машины. Днем они гудят, а вечером поют. Пение машин сливалось с шарканьем моих ботинок и эхом человеческих голосов.

В этой части города много проходных дворов. Идешь через пустынный переулок, заходишь через арку во двор, где скрипят качели, бегают запыхавшиеся румяные дети, где окно под крышей с треском распахнулось и мама, сердито и устало, как Бог, закричала оттуда, сверху:

- Андрю-у-ша-а! Да-а-мой!..

Через другую арку попадаешь в новый, совсем маленький двор, сжатый глухими стенами. В углу подъезд. Темная лестница и дверь. За дверью- улица, автомобильная пробка. Петляешь между машин и снова ныряешь в подворотню. Все повторяется, свет и тень, как на шахматной доске.

Можно спускаться в гулкие подвалы, где редкий пьяный не справит нужду помаленьку. Можно забрести в незнакомый дом, стоять на темной лестничной площадке с пепельным от сумерек окном, курить, прислонясь спиной к батарее. Это черный ход. Здесь бросают мусор и в нем заводятся крысы, живут своей жизнью.

Можно через чердачное окно выбраться на крышу и посмотреть, как солнце опускается в далекие новостройки и их темные окна начинают сиять и переливаться, как ртуть.

В одном из дворов я набрел на хорошую пивную лавку. Из выложенной плитами площадки рос большой тополь. Под деревом стояли катушки от кабеля. На катушках ели воблу. Я купил пива у высокого толстого старика с красивой бородой и усами, как у капитана Ушакова. Купил и рыбу. Потом я встал у катушки и дышал свежим воздухом.

Другие вокруг меня занимались спокойным невнятным разговором. Голоса вдруг смолкли и все расступились. Я увидел человека с чемоданом. Он был в теплой меховой тужурке и кожаных сапогах. На голове его была фетровая шляпа с опущенными полями. Или тирольская шляпа с охотничьим значком. Или это была старая фуражка без кокарды.

Он отворил чемодан и достал гармошку. Сел на ящик и заиграл песню.

"На муромской дорожке стояли три сосны"

Мне вдруг стало очень грустно и хорошо. Так хорошо, что я забыл на секунду про пиво и, дыша всем телом, стоял и слушал его. Трепетал от мыслей и сквозняков.

Вдруг я понял, что плачу. Слезы текли без звука и все горло сдавило рыдание. Я очень удивился и обрадовался. Подпевал ему одними губами. Потом смотрю- многие подпевают. Подходят ближе, окружая его кольцом. Все слегка качались в такт музыки, многие закрывали глаза.

Этот зеленый шалманчик с пивом был окружен с четырех сторон стенами высоких домов. Все окна сияли ранним светом, таким размытым и теплым, на фоне меркнущего неба. Ветер проносился и шелестел кроной тополя, шуршали верхушки кустов сирени и жасмина.

С балконов свесились фигуры женщин. Мужчины с портфелями, возвращавшиеся с работы, шли все медленнее к подъездам и поворачивали головы. Многие останавливались совсем.

Пение гармошки заполнило до краев этот двор и потекло через крыши, цепляясь за антенны, где сидели глянцевые голуби и воробьи. Дети бросали яркий мяч от песочницы до качелей. Все были, как во сне. Их лица, неразличимые в сумерках, легко улыбались.

Потом ему поднесли стакан водки. Он перестал играть. Выпил водки и закусив сыром, достал папиросы. Я ждал, что он снова будет играть, но он курил. Потом убрал гармошку и стал пить пиво.

Потом совсем стемнело. Люди разошлись. Старик с усами начал греметь засовами. Я уже не мог различить в темноте, сидит он еще со своим чемоданом или давно ушел и растворился во мраке.

Когда в 1969 году мне исполнилось семь лет, родители мои развелись. Дома было пусто и страшно. Целыми днями звонил телефон и никто не брал трубку. Чтобы я не сошел с ума и не стал уличным мальчиком, мама отдала меня в загородный детский сад на пятидневку.

В детском саду дети ходили парами на прогулках, дежурили в столовой, мастерили поделки к столетию В.И.Ленина, которое в последствии и грянуло. После ужина воспитательница показывала диафильм, затем все шли умываться и ложились в кровати. Воспитательница уходила куда-то и на место ее приходила ночная нянечка. Она садилась на детский стул в дверях спальной и чистила целое ведро картошки. За это время полагалось уснуть. Потом она уходила вниз к кочегару пить чай, а вместо нее оставался староста- сильный и злой мальчик. Он имел привилегию не спать и карать в меру своей буйной фантазии тех, кто нарушал правила сна. Следовало лечь на правый бок руки под щеку и закрыть глаза. Если староста замечал, что кто-то пошевелился, он ставил этого человека на кровать с пружинной сеткой, которая скрипела от малейшего изменения позы.

Староста считал до двадцати. Если наказанному удавалось стоять неподвижно и не скрипеть, он бывал прощен. После счета "пятнадцать" староста начинал все больше растягивать интервалы, придумывал всякие "девятнадцать с ниточкой" и "девятнадцать с иголочкой" и процедура наказания превращалась в пытку.

Скрип кровати карался жестоко: с человека снимали трусы. Этого все боялись и лежали, затаив дыхание.

В этом детском саду я полюбил одну девочку. Она была цыганка. Мать ее пела в цыганском хоре, а про отца девочка никому не рассказывала и все думали, что отца у нее нет. Она была в группе новенькая. Она еще не знала наших правил и не хотела ложиться на правый бок руки под щеку. Староста сделал ей предупреждение.

Моя кровать стояла рядом с ее кроватью и я едва слышным шепотом сказал ей, чтобы она попросилась в туалет. Староста ее отпустил. Я вышел следом за ней. Там в туалете под шум бегущей воды, стоя босиком на кафельном полу, я изложил ей наши порядки. Она посмеялась над моим законопослушничеством и пообещала завтра научить меня гадать. Мы познакомились. Ее звали Анжела. Я сказал ей, что я ее люблю. Спросил ее, любит ли она меня. Она сказала, что еще не знает. Но что в группе я самый красивый. Мы договорились, что она уже с этого момента будет моя жена, а вот буду ли я ее мужем, она еще должна подумать. До завтра. С этим вернулись в спальню.

Вскоре староста сделал ей второе предупреждение. Затем приказал встать и не скрипеть. Она неохотно встала и сразу вся комната наполнилась скрипом. Он быстро встал и пошел между кроватями, намереваясь произвести экзекуцию. Все украдкой наблюдали. Когда он подошел и схватил ее за подол ночной рубашки, она отвесила ему пощечину. Он удивился, но совладал с собой и, накинув ей на голову одеяло, стал душить стальным зажимом, призывая помощников снять с нее трусы. Четверо добровольцев встали с кроватей. Тут я не выдержал и бросился в бой.

Их было много и нас прижали в углу. Староста сматывал полотенце в жгут. Четверо мальчиков приготовили одеяло, чтобы бить нас в темную. Мне предложили сдаться за сто щелбанов и десять пендалей, чтобы избежать темной.

Криво усмехаясь разбитым ртом, я обругал старосту матом.

Они пошли на нас, смыкаясь полукругом. Пятясь, я закрывал собой Анжелу. Они были совсем рядом, когда Анжела сунула мне в руки швабру. Плохо соображая, что я делаю, я нанес несколько ударов. Один мальчик упал, староста сел на корточки, обхватив голову руками. Остальные бросились в разные стороны.

Азарт охватил меня. Я выбрал самого толстого и сильного мальчика и погнался за ним, прыгая с кровати на кровать и размахивая с криком шваброй над головой. Анжела бежала ему на перерез. Тут зажегся свет. В спальную вбежали нянечка и кочегар. Кочегар на ходу застегивал рубашку.

Нас наказали примерно: Анжелу привязали к кровати, убрав матрац и запихав в рот полотенце. Меня в одних трусах выставили на веранду, где кусались комары и летали летучие мыши, стремительные и бесшумные в свете одинокого фонаря.

Часом позже я пробрался через окно в группу, развязал Анжелу, мы тихо оделись в раздевалке, украли из столовой хлеб в горбушках и набрали бутылку воды из под крана в туалете. Через веранду мы выбрались во двор и покинули территорию детского сада.

По дороге на станцию Анжела сказала мне, что в городе у нее живет отец. Мать и другие родственники не признают его и не разрешают им видеться, но иногда она видела его, когда играла дома во дворе, только не разговаривала и не подходила, боясь, что мама заметит. Недавно она снова видела его, он подошел к ней и сказал: "Вот план, по которому ты найдешь мой дом. Если захочешь". И ушел, оставив план.

Мы решили поехать к нему, поселиться в его доме, жениться и не расставаться больше никогда.

В товарном поезде, в вагоне с картошкой мы добрались до города. Мы лежали на спинах и смотрели в небо на яркие звезды. Анжела уснула, положив голову мне на грудь, а я обнимал ее и молчал, переполненный любовью, гордостью и тревогой.

В городе мы немного поплутали и наконец оказались на большом пустыре. Неподалеку вздымались в небо исполинские трубы ТЭЦ. У бродячих людей, живущих в сломанном автобусе, мы спросили, где дом Романа. Нам указали тропинку и предложили идти прямо и никуда не сворачивать.

Никакого дома мы так и не нашли. Тропинка кончилась у высоковольтной подстанции. На двери была табличка с черепом и костями. Дверь приоткрыта. Начинался ветер и небо потемнело от надвинувшейся грозы. Мы решили переночевать здесь и назавтра продолжить поиски. Зайдя внутрь, мы обнаружили среди искрящихся клемм и гудящих трансформаторов свободное пространство. На размотанном рулоне технической ваты я расстелил куртку, мы достали хлеб и бутылку с водой, но вода уже кончилась. Я сбил ноги и мы решили, что за водой пойдет Анжела. К тому же мы по пути проходили огороды, где росли тыквы и картошка. Она взяла полиэтиленовый пакет и ушла, оставив меня одного.

Я задремал и проснулся от того, что скрипнула дверь. Я думал, что это Анжела, хотел отругать ее, что она так долго пропадала, но, выглянув из-за кожуха трансформатора, я увидел в проеме приземистую фигуру мужчины в плаще. У него была борода и кудрявые черные волосы. Он стоял на пороге и словно принюхивался. Мне показалось, что он не заметил меня и я глубже забился за кожух. Шумел дождь.

- Ну и погодка...- сказал он низким голосом.

Зайдя в помещение, он скинул плащ, открыл металлические шкафы на стене, достал оттуда две банки, кипятильник и пачку сахара. Баранки в полиэтиленовом пакете. Перочинным ножом нарезал хлеб, который достал из-за пазухи. Кипятильник присоединил к клеммам на щитке и сунул в банку с водой.

- Вода дождевая. Самая чистая... - сказал он, обращаясь непонятно к кому. - А ну, кто там прячется? Выходи чай пить!

Я вышел из-за кожуха, сжимая в руке длинный кривой гвоздь. Он удивленно уставился на меня.

В этот момент дверь открылась и вошла Анжела с пакетом картошки. Они узнали друг друга. Это и был Роман.

Роман жил на пустыре и промышлял всякими рукоделиями. Он делал маленькие аквариумы из электрических ламп, кожаные ремни и браслеты, вырезал деревянные свистульки в виде птиц и зверей и лепил глиняных солдатиков, которых потом носил обжигать к знакомому сварщику и раскрашивал гуашью в яркие цвета. Все это добро он продавал на базаре. При этом, сидя на лавке перед расстеленной газетой, на которой были разложены поделки, он играл на гармошке и подмигивал прохожим, заговаривая с ними. То что он говорил, получалось смешно и складно, хотя мне кажется, он выдумывал все на ходу. Например толстому большому мальчику он кричал:

• Эй, дружок!
• Покупай рожок
• Кто играет на рожке- не вспоминает о пирожке
• Будешь дудеть- станешь худеть,
• Которые хорошо дудят- на тех девочки глядят,
• Пятачок клади и бери- дуди. Держи, мой хороший.

Везде у Романа были знакомые, в магазинах с ним здоровались продавцы, на перекрестке за пустырем- милиционер Феденко. Бродячие люди в окрестностях его уважали, но считали за чужого.

Нам Роман был рад. Пек для нас картошку на костре, сшил Анжеле цыганское платьице и научил меня играть на гармошке. Втроем нам было хорошо.

Потом на пустыре появились цыгане.

Приехало несколько кибиток. Разбили стоянку. Роман выглядел озабоченным и хмурым. Нам с Анжелой было очень интересно, но Роман в табор не пошел и нас не пустил. Возникла сора.

Днем пришли несколько цыган и сели в сторонке. Роман едва поздоровался с ними. Казалось, он очень занят. Строгал что-то, сидя на пороге.

- Играешь? - спросил меня один молодой цыган, указав на гармошку.

Я кивнул.

- Сыграй. - попросил, улыбаясь цыган. Его золотые зубы сверкнули.

Мне понравилось его лицо и я стал играть. Анжела накинула платок и закружилась в танце.

Цыгане одобрительно прихлопывали в ладоши, смеялись. Было видно- им нравится, как Анжела танцует.

Потом произошла непонятная и неприятная сцена. Цыган постарше подошел к роману, сел на корточки и заговорил быстро и ласково на непонятном языке. Роман хмуро покачал головой. Цыган настаивал. Интонации его становились все слаще. Роман же все так же неумолимо качал головой, строгая щепку и коротко что-то отвечая. Анжела, которая до этого показывала свое новое платье и украшения молодым цыганам, вдруг обернулась на разговор, прислушалась. Потом она быстро встала, зашла в дом, вышла с ведром воды на порог и вдруг выплеснула воду в лицо старого цыгана.

Тот вскочил, крикнув что-то по-цыгански. Роман не реагировал никак. Только едва заметная усмешка скользнула по его лицу. Я подошел и встал рядом с Анжелой, хотя ничего не понимал. Она тяжело дышала, лицо у нее покраснело. Цыгане ушли.

Анжела потом мне объяснила, что они хотели купить ее у романа за сто рублей и забрать в табор.

Пару дней цыгане не появлялись. Роман ушел за продуктами и попросил нас никого не впускать. Он объяснил, что цыгане могут украсть Анжелу. Нам было интересно и страшно. Весь день я точил кусок железной полосы об асфальт позади подстанции и теперь он был остр, как бритва. Мы тихо сидели и слушали радио, когда снаружи постучали.

Сквозь щель я увидел, что взрослых цыган не видно: у входа топтались две цыганские девочки нашего возраста.

Через дверь Анжела заговорила с ними. Потом впустила. Они пришли с бутылкой вина и сигаретами. Говорили по-цыгански. Вначале все было хорошо, потом я почувствовал, что Анжела чем-то расстроена или смущена, и понял, что разговор идет обо мне. Я сидел отдельно плетя кожаную плетенку. Анжела сначала отказывалась, потом выпила с девочками вина. Одна из девочек подсела ко мне со стаканом и ласково стала говорить со мной. Она была красивая, даже очень. Губы у нее были накрашены помадой и глаза подведены. Она была немного старше нас с Анжелой, может быть ей было лет девять. Девочка дала мне стакан с вином и я хотел выпить, но Анжела сказала:

- Не пей.

Я отказался. Красивая цыганка стала смеяться и ее подруга тоже. Анжела вскочила, глаза ее сверкали. Подружка красотки что-то быстро заговорила, обнимая ее. Анжела успокоилась. Мы сели за стол и выпили по глотку.

- Они зовут нас с ними в табор. В гости. - объяснила Анжела.

Мы решили дождаться Романа и пойти с ним, девочки уговаривали пойти сразу. Анжела развеселилась, стала целоваться с новыми подружками, особенно с красивой, не замечая, что та все время строит мне глазки. Потом Анжела выпила еще и уснула. Красивая девочка снова села ко мне. Мы о чем-то болтали. Потом как-то так получилось, что мы стали целоваться, сначала с ней, потом с ее подружкой, при этом мы курили и пили вино. А Анжела спала. А потом пришел Роман. Он стоял в дверях и смотрел на нас и на бутылку, стоящую на столе. Девочки убежали. Я улыбнулся Роману и помахал рукой, что-то говоря. Но язык не слушался. Роман прошел мимо меня наклонился над Анжелой. Потом прошел с ней на руках к выходу. Я хотел идти следом, но по дороге упал. Я лежал на земле и смотрел в небо. Появился Роман и наклонился надо мной.

- Я больше никогда...- сказал я.

Он кивнул и на руках отнес меня в дом.

В ту же ночь приехала на машине женщина.

Мне было плохо. Кружилась голова. Я все время вставал попить. Анжела спала беспокойным сном. Роман раскрашивал глиняные фигурки солдат, сидя в очках за столом из двух ящиков и широкой доски. Я прошел в угол у двери, где стояло ведро. Жадно пил воду. Потом сел рядом с Романом.

- Пойди на двор, здесь душно сказал Роман, не отрываясь от работы.

- Не говори ей. - сказал я.

- Ладно. Не скажу. - буркнул он, мельком взглянув на меня. - Не томись. Всякое бывает в семейной жизни.

Я вышел за дверь. Сел на ящик. Какой-то шум привлек мое внимание. Я повернулся туда. По темному пустырю двигались два огонька- фары машины. Свет и звук мотора приближались. Скоро в свете луны я мог различить машину. Она двигалась медленно, переваливаясь на ухабах. Роман вышел и остановился на пороге.

- Это милиция? - спросил я.

- Нет. Это Вера.

Вере было около тридцати. Волосы у нее были белые и длинные. Она была похожа на снежную королеву с добрым лицом. Роман напоил ее чаем. Познакомил с нами- Анжела проснулась и вышла на звук голосов к столу.

Вера ласково говорила с нами, потом позвала Романа и они вышли. Роман сказал, что скоро вернется. Мы с Анжелой остались вдвоем. Я думал, она будет спрашивать про тех девочек, но она выбросила стоящую в углу бутылку и сказала, что девочки хотели нас опоить, чтобы мы уснули, и потом пришли бы взрослые и украли ее. Я спросил ее про Веру. Она сказала, что не знает ее, но что Вера Любит Романа, а он ее не любит. Мы заговорили о любви и я сказал, что всегда буду ее любить. Потом я ее поцеловал. Мы сидели, обнявшись, и ждали, когда придет Роман.

Он пришел один. Был молчалив и задумчив.

Я спросил, что мы завтра будем делать. Он ответил, что надо купить нам теплые пальто, потому что начинается очень.

Началась осень. По вечерам становилось холодно. Цыгане откочевали на юг. Перед отъездом они приходили и звали Романа ехать с ними, но он отказался. Та девочка, Шура, тоже приходила и строила глазки, но я не смотрел на нее, делая вид, что очень занят: я шил под руководством Романа себе и Анжеле сапоги.

С кривых берез, росших на пустыре, полетели листья. В чистом небе тянулись косяки птиц. Приходил милиционер Феденко, предупреждал, что будет облава. Советовал уезжать на юг. Мы стали копить деньги. А очень скоро пришла беда.

Мы вечером ловили на пруду рыбу. Вода уже настолько остыла, что у берега ее покрывал тонкой коркой лед. Мы сидели на бревне. Вдруг неподалеку загудела милицейская сирена и я от неожиданности поскользнулся и упал в воду.

Роман сбросил тужурку и прыгнул за мной. Он вытащил меня, велел снять мокрые вещи и завернул в свою меховую тужурку, а сам остался в мокрых брюках и рубашки. Анжела, оставшаяся в этот вечер дома хозяйствовать, прибежала, дрожа от страха, и сказала, что на пустыре облава. Она видела, как поймали и били жителей сломанного автобуса, а потом побросали в грузовик и куда-то увезли.

Действительно, со стороны дома раздавались какие-то голоса и резкие трели милицейских свистков.

Мы побежали прочь и залегли в лопухах. Отсюда нам было видно, как милиционеры гоняются за бродячими людьми и разоряют наше жилье, выбрасывая вещи прямо на улицу. Я видел, как один милиционер пинком вышвырнул гармошку.

Наконец они уехали. Мы вернулись к дому. Роман с трудом сломал висячий замок, который они повесили на дверь. Мы собрали, что могли во дворе, и забились в дом. Роман разделся и завернулся в старое одеяло, но его бил озноб. Всю ночь он пил кипяток, стараясь согреться, а на утро мы поняли, что он серьезно болен.

Притихшие и растерянные, мы как могли, ухаживали за ним.

К обеду он стал бредить. Он лежал, укутанный теплыми вещами, всеми, которые нам удалось собрать. Рассказывал что-то спутанное. Про цыган и солдат.

Было окружение. Цыгане выходили из окружения лесами. Подобрали умирающего солдата с гармошкой. Роман был маленький и ехал с солдатом в кибитке. Солдат хотел играть на гармошке. Но не мог- руки были в бинтах. Старая цыганка Маргарита сказала, что он не доживет до утра.

Что-то он еще рассказывал, но я не слушал, потому, что очень боялся. Но я не показывал вида, что боюсь, чтобы Анжела думала, что все хорошо. Потом Роман сказал, чтобы мы шли к Вере. Сказал адрес. Потом стал говорить по-цыгански. Мы с Анжелой одели все теплое и поехали искать Веру.

Это был праздничный вечер. Седьмое ноября. Мы шли в толпе по улицам, залитым светом иллюминаций. Играла музыка и все смеялись вокруг.

Мы пришли в большой зеленый двор с качелями, окруженный квадратным домом в восемь этажей. Поднялись на лифте. Позвонили. Дверь нам открыла незнакомая веселая женщина Наташа. Она была красивая. Угостила нас конфетами. Напоила чаем. Она рассказала, что Вера поменяла квартиру и теперь живет в другом городе. Что Вера вышла замуж за одного полковника. Мы рассказали, что у Анжелы заболел отец.

Наташа взяла с собой лекарства и бутылку коньяка, из которой она выпила почти половину, и мы поехали на такси на наш пустырь.

Когда мы приехали, то увидели толпу веселых незнакомых бродяг. Они пили водку и веселились в нашем доме. Мы спросили, где Роман. Нам указали на улицу за угол. Там мы нашли Романа на мотках желтой стекловаты. Наташа осмотрела его и сказала, что ему помочь уже нельзя.

Потом она пошла ругаться с бродягами: чего они расшумелись? Человек все-таки умер. Но они не слушались ее, дразнились языками, грозили ей. Она стала бегать по всему пустырю, кричать на них, такси ездило следом и сигналило, потому, что она не расплатилась с водителем. От этого бродягам стало еще веселее, они вскочили на крышу, зажгли бумагу и стали плясать там. Наташа прокричала им что-то, грозя кулаком и, покачиваясь, пошла прочь. Таксист тоже уехал. Бродяги спрыгнули на землю и пошли за Наташей, распевая революционные песни.

Мы раскопали песок лопатой. Похоронили Романа. Потом я взял гармошку и мы пошли на вокзал.

Мы решили ходить по электричкам и петь за деньги, но ничего у нас не получилось. Мы успели пройти всего несколько вагонов. Нам давали мелочь и угощали яблоками. Одни туристы накормили нас бутербродами.

Потом вдруг Анжела, которая шла впереди, увидела что-то в тамбуре и повернулась с расширенными глазами.

- Милитоны! - крикнула она, - Атас...

Я растерялся. Она проскочила мимо меня к другому тамбуру. В вагон вошли милиционеры и контролеры. Я тоже хотел бежать, но зацепился гармошкой и растянулся в проходе. Анжела кричала что-то из противоположного тамбура, но я уже понял, что не успею. Я крикнул ей:

- Беги! Я тебя найду!

И бросился под ноги милиционеру.

В вокзальной милиции пахло масляной краской, хлоркой и мочой. Несколько людей в форме допрашивали меня, но я молчал. Потом пришел новый человек и назвал меня по имени. Показал другим мою фотографию. Все успокоились, меня напоили чаем и один старичок угостил меня сосисками. Потом приехала мама.

В такси мы вернулись домой. Мама была очень ласкова. Обещала отдать меня в городской садик и каждый вечер забирать. В доме была свежая мебель, пахло оклеенными обоями. Вечером пришел с работы новый муж мамы. Он был очень толстый и румяный, стал разговаривать со мной, обещал научить боксу. Я спросил его, может ли он починить гармошку, которая разбилась, когда я упал в электричке. Новый муж осмотрел гармошку и сказал, что починить ее уже нельзя, но он купит мне новую ко дню рождения. Потом все легли спать. В ту же ночь я убежал.

Добравшись до пустыря уже под утро, я нашел наш дом пустым и холодным.

Феденко не было. Вместо него на посту стоял незнакомый молодой сержант. Он сказал мне, что не видел никакой Анжелы. Зато приезжала машина с врачами и какой-то женщиной и милиция, и они выкопали и увезли Романа. Что женщина спрашивала, как и я про цыганскую девочку и русского мальчика. И не я ли тот мальчик. Я сказал, что я не тот мальчик и что я живу здесь рядом, вон мой дом и мои папа и мама, и показал на молодую пару, миловавшуюся неподалеку. Он подозрительно на меня смотрел, а потом пошел к той паре. Делать мне здесь было больше нечего. Я вернулся домой.

Дома у нас была мать Анжелы. Она спросила меня, где ее дочь. Я сказал, что не знаю. Она спросила, где мы прятались. Я сказал, что мы жили у Романа. Она скривилась, как от горчицы, и спросила, где сейчас Роман. Я сказал, что он умер. Она сказала: "Туда ему и дорога". Я сказал, что она лучше бы она сама умерла, а Роман остался. Мама стала корить меня. Цыганка долго смотрела на меня, потом улыбнулась и сказала:

- Не ругай его. Хороший парень. Не бойся добавила она мне, - Она найдется. Побегает и придет. Я тебе сообщу.

После этого она ушла.

Прошел год. Я уже ходил в школу. Раз я возвращался из школы и около магазина на нашей улице увидел несколько цыганок. Они приставали к прохожим. Я остановился, потому, что увидел среди них Венеру. Венера тоже увидела и узнала меня. Она улыбнулась, подошла к нам и мы с ней обнялись, как родные. Мои друзья по школе удивились и испугались. И, кажется завидовали мне, потому, что Венера стала еще красивее и выглядела нарядно.

Мы с ней отошли в сторонку и сели на парапет газона.

- Как поживаешь? - спросила она.

- Нормально, - я пожал плечами.

- Я видела твою Анжелку.

Я почувствовал, что голос у меня дрожит, когда я спросил:

- Где?..

- В Молдавии. Она с табором... Что, все еще ее любишь?

- Как она там?

- Лучше не бывает. Отъелась. Все загорелая...

Мы помолчали.

- А она ... Это самое... - замялся я.

Венера пристально посмотрела мне в глаза.

- Одна. - сказала она.

Мы опять помолчали.

- Через пару недель мы на Украину едем. Поедешь? - спросила Венера.

Я покачал головой.

- Может, Анжелку встретим. На Украине хорошо, люди богатые, глупые... А там в Крым недалеко. Поехали?

Взрослая высокая цыганка окликнула Венеру. Та что-то раздраженно крикнула в ответ. Снова повернулась ко мне. Она была правда очень красивая и милая девочка. Она снова сказала:

- Поехали. Тебе со мной будет хорошо.

Я снова покачал головой.

- Значит, ты ее еще любишь. - грустно сказала Венера. - Если я ее увижу, так и передам.

- Передай.

Она оглянулась на удалявшихся цыганок.

- Ну, я пошла. Прощай.

- Прощай.

Мы быстро поцеловались и она убежала. Я вернулся к своим ребятам. Те смотрели на меня с восторгом.

С тех пор прошло много-много лет. Мне за тридцать. Я иду в сумерках по городу, вижу бегущую собаку с хвостом. Как пешка пересекаю шахматную доску переулков и проходных дворов. В уютном шалмане пью пиво и играю на гармошке, которую храню с тех самых пор.

На мне разные головные уборы, куртки и сапоги. Зима сменяется летом, летят листья. Их сменяет снег.

Кому-то может показаться странным, что я играю не из-за денег. Иногда мне кидают деньги, но я ухожу, оставляя их на земле. Я играю в подземных переходах и на станциях метро. На вокзалах и в аэропортах. Иногда в пригородных электричках. Играю я и Ломбаду и Интернационал- это зависит от настроения и даже от погоды.

Прошло столько лет! Конечно, мы не узнаем друг друга. Поэтому стоит в поле моего зрения показаться цыганской ватаге, снующих в толпе и обирающей прохожих, я сразу обрываю прежнюю мелодию и играю "На Муромской дорожке", вглядываюсь в лица. Как знать, может быть она вспомнит...

КОНЕЦ

1990 год, Москва.

.