Туманный Тим

СЛЕПЫЕ СНАЙПЕРЫ

Виктория, стройная, длинноногая девушка лет двадцати с небольшим, бледная блондинка с ледяными глазами, лежит на широком диване, курит, делает губы цветочком и выпускает дым колечками. На красоту ее утонченного лица бросает тень лишь выражение напряженной, одухотворенной тоски.

Некоторое время она задумчиво созерцает вереницу трепетных дымных обручей и произносит низким, глуховатым голосом:

— Сон разума

Порождает безумие яви.

И это логично, как смерть.

Разделение кадра. Телефонная будка. Наплыв на стекла, сквозь них виден Серж, атлетически сложенный человек лет тридцати с траурными глазами без единой искры света в их глубине. Строгий черный костюм, белая сорочка, черный галстук, словом, по виду — секьюрити из коммерческого банка.

Он набирает номер.

Виктория поднимает трубку стоящего рядом с диваном на полу телефона.

Серж: Алло! Виктория? Это Серж.

Виктория: Да. Я узнала.

Серж: Вы хорошо подумали над моим предложением?

Виктория: Ваше предложение нельзя принять и поэтому от него почти невозможно отказаться.

Серж: Это следует трактовать как согласие?

Виктория: Это третья, женская логическая функция: ни «да», ни «нет», а «быть может».

Серж: Хм. А нельзя ли как-то ускорить процесс? Может быть, нам стоит снова встретиться там же и тогда же?

Виктория: Легко. И непринужденно.

Серж: Значит, жду.

Помещение современного офиса. Ряды столов с компьютерами, приглушенный деловитый говор служащих, телефонные звонки, звуки работающих факсов и принтеров, и вообще атмосфера утра тяжелого дня. За одним из столов сидит Виктория, смотрит скучающе-рассеянными глазами на монитор, отрешенно водит мышью по коврику. Появляется шеф — Владлен Аристархович, весь гладкий, холеный, лощеный мужчина лет сорока с небольшим, лысеющий, с бесхитростно похабными глазками. Словом, типичный импозантно-пузатый мерзавец.

Шеф (нараспев): Вика, как там делишки с нашим креативом?

Виктория (встрепенувшись): Креатив как всегда — реактивно!

Шеф: Очень прекрасно! Вы, Вика, зайдите ко мне минут через пять. Есть тема.

Кабинет шефа. Входит Виктория. Шеф порывисто встает из-за стола и приближается к ней какой-то вихляющей, расслабленно-развратной походкой. Без тени сомнения, по-хозяйски он накладывает свои лапы на ее ягодицы.

Шеф (с чувством): Вот он где — весь креатив! Так как там у нас, ты говоришь, дела?

Виктория, совершенно не меняясь в лице, правою рукой цепко хватает начальника за причинно-следственное место. Он при этом в лице меняется, и весьма меняется: глаза округляются, рот приоткрывается, и румянец испаряется с его щёк.

Виктория: У меня всё схвачено, Владлен Аристархович. А у вас?

Шеф придушенно мычит нечто невразумительное.

Виктория (разжимая руку): И мне приятно было побеседовать.

Она спокойно покидает кабинет, а шеф выхватывает из-за пояса, как кинжал, трубку мобильника, набирает номер и начинает неожиданно визгливым, бабьим голосом орать.

Шеф: Семён?! Владлен это! Слушай, ты кого мне прислал?! Что это за…

Умолкает, вслушивается в ответы трубки и угасает на глазах.

Шеф: Ага… Ясно… Понял. Да, извини. Базара нет… Всё ровно. Ну, будь.

Кухня. За неприбранным столом сидят Виктория и её мать — женщина лет сорока пяти из тех, про кого говорят: «еще вполне свежа».

Мать с неудовольствием крутит в руках и разглядывает пустую бутылку из-под виски.

Мать (с горечью): Слушай, ты так сопьёшься.

Виктория (с легким нетерпением в голосе): Мама, ты извини, но у меня деловая встреча назначена. Давай всю нравоучительную часть считать уже как бы состоявшейся, ладно?

Мать: Вика, нам с отцом начинает внушать глубокие опасения твое принципиальное одиночество.

Виктория: Ой, мама, в твои годы уже пора перестать быть такой внушаемой.

Мать: А в твои годы уже давно пора семьей обзаводиться. Не для того мы с отцом эту квартиру покупали, чтобы ты ее превратила в какую-то келью монашескую.

Виктория (иронически): Монахиня-алкоголичка. Это, знаешь ли, ракурс…

Мать: Ты не уходи от разговора.

Виктория: Да сколько можно жевать один стебель? Ну не складывается. Не хватает мне твоего шарма клубничного. Все мои мужики утверждают, что я — рыба полная и бревно постельное.

Мать: Прошу тебя, только не прибедняйся!

Виктория: Прибедняться — привилегия богатых… Мам, если серьезно, надоело. Что вам неймется? То у меня притон и вертеп, то — келья… Вы как-то определитесь с критериями.

Мать (вздыхая): Отец снова интересуется: когда деньги за квартиру вернешь?

Виктория: Ах, вот оно… Я ж возвращаю.

Мать: Он не доволен темпами. Ты знаешь, денег нам не жалко, мне вообще для тебя ничего не жалко, но для него это — вопрос принципа.

Виктория (с каким-то вдохновенным порывом): Слушай, а он не собирается меня на счетчик поставить?

Мать (вздыхая снова): Собирается.

Виктория: Нет, правда? Серьезно? Ну, блин, Тарас Бульба… Это уже просто какой-то экономический инцест.

Мать: И все-таки, подумай хорошенько. Ты ведь его знаешь…

Виктория (взрываясь): Сговорились вы все, что ли?! Все меня подумать умоляют и непременно хорошенько! А я днями и ночами только этим и занимаюсь. Беда в том, мам, что думают-то все, а придумывают — единицы…

Луна-парк. Серая сирень акварельных туч, сумрачный морок вечера. Бессмысленно-счастливые глаза детей и отрешенно-угрюмые лица взрослых, которым в тягость и копеечные траты. Поскрипывая, крутится карусель для детишек младшего школьного возраста. На низеньких деревянных лошадках неуютно, чуть ли не к груди прижимая колени, расположились Серж и Виктория.

Виктория (меланхолично):

В той норе, во тьме печальной

Конь катается педальный.

Вот она — мечта идиотки…

Серж: О чём это ты?

Виктория: Я-то?.. Стоп! Не припоминаю: мы давно на «ты» перешли?

Серж: Да только что.

Виктория: Оперативно. Ладно, пусть… Понимаешь, меня в детстве никогда не пускали покататься на таких лошадках, сколько я ни порывалась.

Серж: Отчего же?

Виктория: Считалось, что это может нарушить мою физическую целостность и психическую неделимость. И вот. Все мечты обязательно сбываются. Просто не обязательно у тебя. И никогда — вовремя.

Серж: Что мне передать Братству?

Виктория: То есть, братве?

Серж: Давай условимся: не ищи в моих словах какого-то второго смысла, в них порой и один-то найти затруднительно… Если говорю Братство, значит, Братство.

Виктория: Не хватает только свободы и равенства… Ты бы объяснил: почему выбор пал именно на меня?

Серж: Потому, что выбор — это кирпич. Он падает без предупреждения.

Виктория: Хорошо, передай, что я в принципе уже вступила на скользкую стезю добродетели и постараюсь не сворачивать с этого истинного, гибельного пути.

Серж: Да уж, постарайся не сворачивать.

Виктория: А что, к побегу могут приравнять?

Серж: Я бы не советовал тебе экспериментировать. Завтра, в шесть, я за тобой заеду. Поедем к Гуру.

Серж очень ловко на ходу спрыгивает с карусели и через мгновенье бесследно растворяется в толпе. Видно, как идущий в компании сверстников пышущий прыщами и здоровьем тинэйджер внезапно останавливается и, вытаращив глаза, устремляет на Викторию пылкий взор. Тинэйджера дёргают за рукав, спрашивают о чём-то, он отвлекается на секунду, а когда вновь поднимает глаза, карусель уже пуста.

Окраина мегаполиса. Одноэтажные деревянные здания в стиле «малина в Марьиной Роще». Останавливается чёрный джип, и из него выходят Серж и Виктория. Виктория окидывает взглядом пейзаж и брезгливо морщится.

Виктория: Барачное барокко. Гуру не мог выбрать для ашрама место попривлекательнее?

Серж: Не место красит сверхчеловека.

Они направляются к непрезентабельному домику, выкрашенному в салатный цвет. По пути им встречается пьяный в сардельку небритый мужик в полуспущенных штанах. Качаясь, как колос на ветру, мужик грозит кулаком небесам и, икнув, изрекает веско:

— Умный в жопу не пойдёт!

Виктория: О! Vox populi.

Серж: Побереги остроумие. А то Гуру, он, знаешь, и не такие нарциссы видывал. А ты должна ему понравиться.

Серж, не постучав, толкает деревянную дверь, и они входят в обитель Гуру.

Интерьер ашрама производит странное впечатление. Здесь присутствуют в тех или иных ипостасях все мыслимые и немыслимые культы: скульптуры богов античного Пантеона, африканские божки и тотемы, иконы православные и католические, чучела всевозможных гиероглифических животных, ритуальные ацтекские маски, идолы дохристианской Руси, изваяния Будды и Шивы, полотнища с каббалистическими знаками, египетскими иероглифами и пентаграммами, шаманские бубны… Хозяина не видно. Только слышен хрустальный, тонкий перезвон колокольчиков и стелется дымок от благовонных курений.

Серж: Как впечатления?

Виктория: Классно. Выставка эпохи совдепии «Почему Бога нет и как с ним бороться».

Серж: Ну, ну, смотри лишнего не ляпни…

Появляется хозяин. Это седобородый старец в белом кимоно, в лаптях, в шаманской меховой шапке на голове. Он безмолвно, придерживая шапку рукой, кланяется так, что лбом касается пола.

Серж (вскидывая руку в приветствии): Идущие на жизнь приветствуют тебя, Гуру!

Гуру кивает и вдруг обращается к Виктории неожиданно звучным, сладостным голосом.

Гуру: Нравится ли вам моя обитель?

Виктория: Мило… Только… Может, это нескромный вопрос, но вы, собственно, какую веру исповедуете?

Гуру: Все. Все религии, все культы, как канонические, так и оккультные, все мистерии, существующие на земле, одинаково достойны почитания. Вы не согласны?

Виктория (слегка замявшись): Не слишком ли это кардинально? Разве все они не противоречат друг другу?

Серж (делает страшные глаза и дергает Викторию за рукав): Вот, Гуру, позволь представить тебе…

Гуру: Вижу. Всё вижу, всё знаю, всё понимаю, всё предвижу. И ничего не могу сделать. Ступайте с миром.

Серж за рулем джипа, Виктория рядом, на месте «смертника».

Виктория: Ну и? Он нас благословил?

Серж: Разве его поймёшь? Святой человек.

Виктория: Только на клоуна похож.

Серж: А клоуны разве не святые? Только представь: сегодня и ежедневно давать этому ржущему быдлу ощутить единственное чувство, делающее человека счастливым.

Виктория: А именно?

Серж: Чувство собственного превосходства.

Виктория: Не знаю, не знаю… Может, я мелко летаю и невысоко плаваю, но, по-моему, смешить и быть смешным — не одно и то же.

Серж: Весь фокус в том, что клоун на арене, он, конечно, клоун, зато он всегда в центре внимания.

Виктория: Но не в центре понимания.

Тут они переглядываются и синхронно усмехаются.

Виктория: Тебе не кажется, что мы не о том говорим?

Серж: А о том мы поговорим завтра, на месте.

Серж припарковывает джип на обочине.

Серж: Так. Это я сделал, это я предупредил… Ну что, может потрахаемся на прощанье?

Виктория: Прямо тут?

Серж: Зачем же? Есть тут уголок поблизости. Вроде борделя, но хай класса. Бассейн, массаж, сауна. Садо-мазо.

Виктория: Выставка достижений народного оргазма? Нет, давай уж любовь — отдельно, а смерть — отдельно.

Серж: Как угодно, хотя я особой разницы между ними не вижу. Тогда до завтра.

Снова кухня в квартире Виктории. Тот же натюрморт на столе, только прибавилось пустых бутылок, а к ним присовокупились и полные. За столом сидят Виктория и её подруга — Настёна. Подруга наполняет свой бокал и подносит его к губам.

Виктория: Я, Настёнка, собственно, что тебя позвала?

Настёна: Да, собственно, что? (выпивает залпом)

Виктория: Подожди, не гони так. Выслушай вначале.

Настёна: Не боись, я свою высшую меру знаю. Говори.

Виктория: Бабки мне нужны.

Настёна (театрально округляя глаза): Фантастика! Нет, правда? Правда, нужны?

Виктория: Я серьёзно.

Настёна: И я серьёзно. Много надо-то?

Виктория: Пятнадцать тонн.

Настёна: Ой-йо! На сундук мертвеца… И бутылка текилы.

Виктория: Крайний срок — завтра. Поможешь? Иначе — вилы.

Настёна: Х-хех! А помнишь, я тебя в дело звала?

Виктория: Толкать зарядные устройства для ноздрей?

Настёна: Ага. А ты мне что ответила? Типа мои античные ноздри не для того созданы. И пришлось Настёнке одной лезть на стенку. И дело — такое дело! — накрылось белым унитазом! Да, кстати…

Настёна достает из сумочки, висящей на спинке стула, флакончик с торчащими из него двумя тонкими стеклянными трубочками.

Настёна: Весь кайф, что сразу обе ноздри заряжаешь… (делает глубокий вдох) Ах… Полёт валькирий!

Виктория: Значит, не поможешь?

Настёна: Раньше надо было шевелиться. А то, как задницу подставлять, это я, а как бабки — это тебе?

Виктория: Ясно. Тогда сворачивай свою лабораторию.

Настёна: Типа?

Виктория: Типа шелести лопастями отсюда! Нет денег — нет любви и дружбы…

Настёна: Вот, значит, как, подруга дорогая?

Виктория: Так, так. Никаких сомнений.

Настёна: Не провожай!

Виктория: Да уж конечно!

Сияющий неоном фасад казино. Виктория огибает его и подходит к служебному входу. Возле дверей дежурит охранник — молодой бычок с огромным ротвейлером на поводке.

Охранник: Кто такая? Куда прешь?

Виктория: Куда надо. Мне к Георгию.

Охранник: Отсосешь — пройдешь.

Виктория: Да ты по виду — сам еще сосунок. Обойдись собственными силами, пацан.

Охранник: Собаку спущу.

Виктория: Ну спусти, спусти… Что еще ты можешь спустить?

Охранник, щелкнув карабином, отстегивает поводок от ошейника, и сквозь зубы командует: «Ральф, фас!» Происходит странное: ротвейлер прыжком становится на задние лапы, передние кладет Виктории на плечи и начинает облизывать ее лицо с самой добродушно-щенячьей нежностью. Ошарашенный таким поворотом охранник по рации вызывает подмогу. Появляются двое в черных костюмах.

Виктория: Ух ты, баскервильюшка мой ласковый… Ну, иди, иди. Мне бы к Георгию, ребята.

Секьюрити, переглянувшись, берут Викторию под руки и молча втаскивают в двери.

Зал управляющего казино. За столом в кожаном кресле Георгий — блистательный плэйбой, молодой хозяин заведения. За его спиной мерцают мониторы слежения за игровыми залами. По бокам от стола в профессиональных позах застыли два охранника.

Георгий: Ба, Викуля! А я-то думаю, кто там ко мне рвется?

Виктория: Привет, Георгий. Так-то ты встречаешь старых друзей?

Георгий: Да ты присаживайся. Прости, я как-то тебя не ждал. Мы ведь расстались, кажется? Поставили точку в наших отношениях…

Виктория: Ну да, точку… Долговременную, огневую.

Георгий: Так в чем же дело?

Виктория: Насколько я помню, мы расстались друзьями?

Георгий: При условии, что мы больше никогда не увидимся.

Виктория: Да? А вот этого я что-то не припоминаю. По-моему, ты как раз говорил, что в трудной ситуации я всегда могу рассчитывать на тебя.

Георгий: Взрослые люди, расставаясь, еще и не такую чушь несут… В чем, собственно, твои трудности?

Виктория: Да как бы… словом, финансовые проблемы.

Георгий: Очень оригинально. Почему ты, собственно, думаешь, что я в состоянии тебе помочь?

Виктория: А что, не в состоянии? Знаешь, неудобно напоминать, но я столько для тебя сделала в свое время. Оно, конечно, не надо было быть дурой, да что уж теперь.

Георгий: Интересно. И что же такого сверхъестественного ты для меня сделала?

Виктория: Что ты дурака валяешь? Я за тебя даже под пули подставлялась, забыл?

Георгий (взрываясь): А я тебя просил?!

Виктория: Ты? Нет, не просил. Ты умолял слезно, сопли по лицу ладошкой размазывал…

Георгий: Давай прекратим этот бессмысленный разговор.

Виктория: Как это прекратим? Ты ведь, извини, мне по любому должен, в том числе и просто, грубо говоря, бабки.

Георгий: А как ты это сможешь доказать? Я что, расписки какие-нибудь давал или свидетели были?

Виктория: Так, так… Ясно. Как говорит в таких случаях мой папа: «Я такой беспомощный. Так что помощи от меня не жди».

Георгий: Вот только папой меня не надо пугать.

Виктория: Господь с тобой, кто пугает? Сама боюсь…

Георгий делает знак охранникам.

Георгий: Проводите даму, ребята, и объясните, только очень доходчиво, что сюда больше никогда приходить не надо.

Охранники приближаются к Виктории и берут ее под локотки.

Виктория: Да что вы, как дети, господа, ей-богу! Кино насмотрелись?

Два беззвучных, неуловимо-стремительных движения, и оба охранника, не издав и звука, в совершенной отключке грохаются на пол. Георгий бледнеет и тянется рукой во внутренний карман пиджака.

Виктория: Тихо, тихо. Как полагаешь, успеешь достать? Ты уж вообще… Допускаю, что ты меня забыл, но не до такой же степени? Как же низко ты пал, то есть я хотела сказать, как высоко ты поднялся… Ладно, бывай. (встает с кресла и направляется к выходу) Только в спину мне не стреляй — меня это всегда раздражает.

Снова ночной город. Виктория удаляется от казино, оглядывается и видит, как из служебного входа, словно кузнечики из банки, выпрыгивают четверо в черном. Виктория бросается бежать, начинается погоня. Мелькают мрачные, кривобокие улочки, неосвещенные переулки, проходные дворы, и вдруг ковром раскатывается сказочно ужасный лунный ландшафт индустриальной помойки. Тут уж преследователи, не стесняясь, достают пистолеты, и начинается пальба. Пригибаясь, прыгая, петляя по-заячьи, Виктория пересекает помойку, подбегает к высокому кирпичному забору, подпрыгивает, подтягивается на руках и переваливается через гребень забора. Она переводит дыхание, поднимает глаза, и тут как из-под земли перед нею возникает еще один человек в черном. Он никуда не спешит, движения его уверенны и профессионально точны. Спокойно, без суеты он навинчивает глушитель на дуло пистолета, поднимает руку и прицеливается. И тут слышится глухое, грозное рычание, мелькает черная тень, и в руку убийцы повыше кисти вонзаются чудовищные клыки ротвейлера. Киллер вскрикивает дико, пистолет выпадает из его руки. Через секунду он уже распростерт на земле, передние лапы ротвейлера стоят у него на груди, а оскаленная пасть тянется к горлу.

Виктория: Фу, Ральф, фу! Отпусти его! Ну! Не стоит об него зубы марать… Он не виноват. Просто работа у него такая — ставить окончательную точку в отношениях…

Детская песочница с грибочком. На песке, обняв колени руками, сидит Виктория. От ее виска к щеке тянется похожая на молнию кровоточащая ссадина. У ног Виктории, исполненный достоинства, возлежит Ральф и шумно дышит, высунув язык.

Виктория: Спасибо, Ральф, дружище. Правильно говорят: мир не без добрых зверей… Классическая мизансцена, не находишь? Ночь, песочница… Не хватает лишь совочка и бутылки бормотухи.

Ральф неодобрительно поскуливает.

Виктория: Ладно, обойдемся без бормотухи. Пьянству бой — в семье покой… Что теперь делать, однако? А? Ты хочешь сказать: «надеть штаны и лежать неподвижно»? Ах, как надело мне в полуживых мишенях ходить, знал бы ты… Все люди как люди, одна я — сверхчеловек. Ты замечал, кстати, что счастье, талант и красота ни у кого не вызывают сочувствия? А? Ты хочешь сказать, что хватит выпендриваться и пора заняться делом? Рисование преподавать в детских домах или продукты разносить одиноким старушкам? Нет, нет, дружище, не хватит меня надолго, слишком уж я испорчена своим совершенством, прости господи за наглость… Нет, есть у меня хрустальная мечта… Да… Купить необитаемый остров, где-нибудь в стране вечного лета, и построить там грандиозный собачий питомник… Сорок тысяч братьев меньших и ни одного человека в радиусе пятисот километров! Мечта хрустальная — берешь ее в руки, она хрустит и ломается в мелкую скорлупу… Ну ты-то хоть понимаешь, черномордин, что не в бабках дело? Мы-то с нашими способностями могли бы просочиться через стены любого банка быстрее, чем эта гремучая кровь через этот тишайший песок… Стоп! Что ж ты молчишь, Собакевич? Есть же ведь еще Эльсинор! Вот только что я ему скажу?

Гостиная в настоящем викторианском стиле. Обшитые дубом стены, ковер, горящий камин, перед ним два кресла-качалки, устланные клетчатыми пледами. В одном из кресел с книгой в руках и дымящейся трубкой во рту сидит хозяин — Эльсинор, человек лет тридцати восьми. На нем роскошный домашний халат и вообще всем своим обликом он напоминает томящегося в бездействии Шерлока Холмса. Из передней доносится мелодичный звонок. Эльсинор откладывает книгу и идет открывать.

Эльсинор: Здравствуй… э-э… те.

Виктория: Прости, я… то есть мы, как всегда некстати.

Эльсинор: Как настоящая любовь… Что это у тебя с лицом?

Виктория: С лицом? Бог его знает. Наверное, как обычно — красота.

Эльсинор: Нет, серьезно. Что-то случилось?

Виктория: Ой, Эльс, давай все эти банальные танцы опустим. «Ты ранена? Ты в порядке?» Отвечаю: «Я ранена. Я в порядке».

Эльсинор: Могу я по крайней мере познакомиться с твои спутником? Ну-с, сэр, давайте знакомиться. Эльсинор, к вашим услугам

Он присаживается на корточки, и Ральф, не слишком охотно впрочем, протягивает ему лапу.

Виктория: Это Ральф… Не буду врать, что он не кусается.

Эльсинор: Ерунда. Настоящая собака должна со вкусом кусаться. Но, я думаю, у меня на кухне найдется кое-что, что сможет скрасить одиночество и развеять печаль уважающего себя пса… Окажете честь, сэр Ральф?

Ральф не возражает.

Эльсинор: А ты, Вика, проходи, проходи… Что ты стоишь зажатая, как родная?

Гостиная. В креслах возле камина расположились Виктория и Эльсинор. Сервирован небольшой овальный столик: бутылка виски, бокалы, холодные закуски.

Виктория: Знаешь, долго в уме подыскивала первую фразу, а получился вздор.

Эльсинор: Ничего, излагай свою фразу, я привычный.

Виктория: А фраза такая: «Мне неудобно тебя просить, поэтому я требую».

Эльсинор: Блестяще! Я и так никогда не умел тебе отказывать, а после такой преамбулы…

Виктория: После такой преамбулы обычно наступает полная амба… Понимаешь, я попала в безвыходную ситуацию.

Эльсинор: А вот тут, прости, я тебе не поверю. Из любой безвыходной ситуации всегда есть выход. Хотя бы в безнадежное положение.

Виктория: Не ощущаю разницы.

Эльсинор: А она есть. При наличии веры и любви, без надежды можно прожить сколь угодно долго. Надежду у тебя отнимает жизнь, а любовь и веру может отнять только смерть.

Виктория: Красиво. Теоретически. Хотя даже и теоретически некорректно. Как быть при наличии отсутствия этой самой веры, не говоря уж о любви?

Эльсинор: А как же твой этот… как бишь его… Георгий, кажется?

Виктория: Забудь. Высоко взлетел человек. Герой не моего кармана.

Эльсинор: А ведь я тебя предупреждал…

Виктория: Помню, помню. Что уж… Мы — не умны, умны — не мы. Не серчай.

Эльсинор: Хорошо, солнце, не будем в темную играть. Что тебя привело ко мне? Какая нужда? Было бы лестно, но сказочно услышать, что ты просто соскучилась.

Виктория: Эльс, прости… Да, тварь я, тварь, но у меня хоть вид продажный…

Эльсинор: Это бесспорно.

Виктория: Нужда у меня — хуже большой. Деньги. Много и срочно.

Эльсинор: Опять вляпалась? Странная ты особа, право. Приключения самостоятельно, безо всяких усилий с твоей стороны, находят у тебя, пардон, то место, где спина теряет свое благородное название. Они словно бы облюбовали его, как некий секретный полигон и испытательный стенд для своих разработок.

Виктория: Твоя правда. Но что поделаешь? Это место свято не бывает.

Эльсинор: Но я никак не могу понять твоих жизненных мотиваций. Проще говоря, оно тебе надо? Почему ты не можешь жить по-человечески?

Виктория: Может быть, потому, что я — не человек?

Эльсинор: Ах да, я забыл. Ты — сверх…

Виктория: Понимаешь, на самом деле, все, к несчастью, гораздо глубже, но, к счастью, гораздо глупее.

Эльсинор: Ладно, храни свои сверхчеловеческие тайны при себе… Хотя могла бы и солгать. Покрасивше. Во спасение.

Виктория: Во чье спасение? Ложь во спасенье спасает лишь лгущих.

Эльсинор: Ну-ну. А еще говоришь — не умна. Только ум у тебя какой-то… не христианский, что ли? Умна неимоверно и немилосердно.

Виктория: Я сейчас покраснею. Ты с комплиментами во спасение не перебарщивай…

Эльсинор: Я действительно так думаю.

Виктория: Не знаю. Видела я недавно одного мудреца. Такой, знаешь, карманный гуру. Поклоняется всем богам одновременно.

Эльсинор: Как это всем?

Виктория: А так. Оптом. На всякий случай. Мало ли чья возьмет…

Эльсинор: Любопытно… А что для тебя есть Бог?

Виктория: Ой, не знаю… Свобода, наверное.

Эльсинор: И ты туда же. Свобода — это как раз то, чего не хватало русскому человеку для полного несчастья… Впрочем, соловья кормят не баснями, а баксами. Сколько тебе нужно, солнце?

Виктория: Пятнадцать тысяч.

Эльсинор: Хм. Что ж, послезавтра…

Виктория: Нет, мне нужно завтра. То есть, собственно, уже сегодня…

Эльсинор: Прости, но это уже мало реально. Я ведь не олигарх и не мафиози. Я могу только взять в долг под залог недвижимости, так сказать…Ну есть еще при себе тыщи три. Возьми, конечно.

Виктория: Нет. Стоп. Вздор все это. Забудь. Не надо было тебя грузить…

Эльсинор: Не люблю, когда ты переходишь на новорусский волапюк. Не идет тебе.

Виктория: И на солнце есть пятна.

Эльсинор: И на сердце есть. Ты — как раз такое, родимое пятно на моем сердце. Ты же знаешь, я тебе отдам последнее вплоть до исподнего.

Виктория: Теперь знаю. Но ты не переживай. Я выкручусь. Не впервой. Я просто теперь обязана.

Эльсинор: Почему обязана? Кому?

Виктория: Хотя бы ради тебя.

Эльсинор: Прости, не понимаю…

Виктория: Объяснять долго… Я пойду. Только просьба: пусть песик пока у тебя побудет, ладно?

Эльсинор: Песик — не проблема… Куда ты собралась в ночь-полночь, зачем?

Виктория: Меня зовет мой нехристианский долг. Потом расскажу, ладно?

Номер-люкс в пятизвёздочном отеле. Входят Серж и Виктория. Виктория окидывает взором роскошные VIP апартаменты и вздыхает.

Виктория: Да-а… ослепительно. Чисто кино.

Серж: Не обольщайся. Сериала про тебя не снимут.

Виктория: Это ещё почему?

Серж: Не типажная ты. Умная слишком. Умных не любят.

Виктория: Это ты от лица нелюбимых или от лица нелюбящих говоришь?

Серж: От собственного нелицеприятного лица. Ладно, осваивайся пока.

Серж скрывается в сияющей ванной комнате, а виктория начинает прохаживаться походкой топ-модели по толстому персидскому ковру, потом присаживается на громадную постель под балдахином и задумывается. В приоткрытое окно сочится ветер, и тюлевая занавеска развевается, как фата у невесты.

Возвращается Серж. В его руках внушительных размеров кейс серебристого цвета. Серж устраивается на постели рядом с Викторией, щелкает цифровыми замками, и начинает извлекать из кейса различные детали профессиональной снайперской винтовки с оптическим прицелом.

Виктория: Честно говоря, до самого последнего момента я надеялась отвертеться.

Серж: Наивная. Я просто не умею проигрывать, поэтому всегда выигрываю.

Серж вдумчиво, неторопливо, с профессиональной педантичностью приступает к сборке оружия.

Серж: А я, если честно, не одобряю выбор Братства. И санкция Гуру на мой взгляд — ошибка.

Виктория: Почему?

Серж: Есть в тебе нечто упадническое на грани припадочности.

Виктория: Фу, как грубо. Мог бы и поизящнее выразиться. Скажем так: сударыня, есть в вас некий шарм декаданса, больное, чахоточное очарование…

Серж: А кокаином, сударыня, часом, не балуетесь?

Виктория (вздрагивая): А почему ты спрашиваешь?

Серж: Слишком заметная дрожь тебя бьёт.

Виктория: Спортивный мандраж. В первый раз, всё-таки.

Серж: Ерунда. Всё просто. Весь мир — тир, и люди в нём — мишени.

Виктория: Ну, так то люди… А мы тогда кто? Слепые снайперы?

Серж: Не задумывался и тебе и не советую. Лучше расслабься. Представь себя, допустим, самой обыкновенной, банальной Никитой. Это сейчас модно.

Виктория: Всё чаще я думаю, что человек был создан не из праха, а из пороха… Терновый венец творенья…

Серж заканчивает сборку винтовки и протягивает её Виктории.

Серж: Всё, пути к отступлению нет. Только вперёд. К победе. А к победе может привести лишь стрельба на поражение.

Виктория: А ты уверен, что я справлюсь, шутник?

Серж: А куда ты денешься, когда нет денешки?

Он смотрит на наручные часы и командует: — Всё! На исходную!

Виктория преображается, лицо ее белеет, губы сжимаются, в движениях появляется волчья грозная грация. Она занимает позицию у открытого окна и прицеливается. Серж становится у неё за спиной.

В оптический прицел виден роскошный особняк в стиле новорусского классицизма. Далее следует сценка «выход олигарха из парадного подъезда». Человек двадцать накаченных охранников образуют живую стену, окружающую путь из подъезда к трёхдверному белому «Линкольну». На ступенях лестницы появляется Босс, а за ним следует молодая красавица жена, с капризно выпяченной губой и опустошёнными глазами. Красавица ведёт за руку очаровательного мальчика лет пяти. Русые кудри, пронзительно-лазоревые глаза. Ангел. Перекрестие прицела сопровождает голову ребёнка. Внезапно процессия останавливается. Олигарх беседует по «сотке». Мальчик поднимает глаза. Кажется, он смотрит прямо на Викторию и чуть заметно улыбается и даже кивает.

Виктория (хрипло): Слушай, он на меня смотрит… Он меня видит!

Серж: Не болтай, мочи его! Только ты…

Виктория вздыхает, резко выпрямляется и отбрасывает от себя винтовку.

Виктория (разводя руками): Прости. Я не могу. Видимо, меня лепили из отсыревшего пороха…

В руках у Сержа появляется пистолет с глушителем.

Серж (с холодным изумлением): Сука.

Сухой щелчок. Виктория вскрикивает и валится навзничь на ковёр. На её груди проступают пятна крови. Серж наклоняется над Викторией и направляет пистолет ей в голову.

Серж (подумав): Не хочется портить такую голову контролькой… Ладно, и так сдохнешь.

Виктория закрывает глаза. У неё начинается предсмертный бред. Видится ей бескрайнее, безнадежное заснеженное поле. Стеной выстроилась конная армия из белых педальных коней. На переднем самом лихом коне она видит себя с шашкой наголо. Впрочем, и всадники за её спиной — это тоже всё она, тысячекратно повторённая. Напротив этой армии застыла точно такая же армия, но уже из вороных коней педальных. И этой армией тоже командует она, и она же и составляет весь её личный состав. Она потрясает шашкой и зычно кричит: — В слове «Я» — сто тысяч «МЫ»!!! Ура-а!

Армии несутся друг на друга, и начинается кровавая мясорубка…

Потом темнеет, клубами стелется болотный туман, и в нём плавают болотные, радужные огни. Один такой огонёк приближается, вырастает в размерах, зависает над лежащей на полу Викторией. Из него начинает зыбко ткаться чья-то фигура… Через мгновенье уже ясно виден тот самый мальчик. Он висит в воздухе над распростертой на полу Викторией, и глядит на неё с каким-то совершенно недетским всепонимающим состраданием. Потом он плавно проводит рукою, и рана на груди Виктории затягивается, и пятна крови высыхают… Снова туман.

Виктория открывает глаза, приподымается на локтях и вглядывается. Перед нею — Гуру, только уже не в шутовском, а в обычном, человеческом обличье.

Виктория: О, Гуру, и вы здесь? Что, собственно, случилось?

Гуру: Ты выиграла. Твоя виктория, Виктория! Он уже никогда не станет Антихристом. Он даже никогда не узнает, что когда-то был им.

Виктория: А со мной, что будет со мной? Что меня ждёт?

Гуру: Обычные дела. Ты найдёшь свою любовь, а она тебя — нет. И вы будете жить счастливо один день, и долго умирать. И ты пройдёшь через всё, чтобы остаться ни с чем. В общем, всё как у людей, всё как у людей…

Туманный Тим

.