Интервью с Ириной Апексимовой

журнал "Седьмой континент", N3, 2000

На съемку к Владу Локтеву для очередного номера нашего журнала актриса Ирина Апексимова пришла с дочкой Дашей. Очаровательное шестилетнее создание тут же разрисовало себе гримом лицо, налепила на лоб блестки и в таком виде пленяло окружающих, пока ее мама терпеливо позировала перед камерой.

На фотопортретах Ирина Апексимова получилась утонченной как манекенщица и пластичной как балерина. Это неудивительно, ведь Апексимова — настоящая синтетическая актриса. В ее артистической судьбе причудливо переплелись психологическая школа МХАТа и звездный Голливуд, съемки у Годара и работа в "Табакерке", профессиональные занятия танцем и участие в отечественных телесериалах. Ирина Апексимова и ее муж Валерий Николаев — молодые звезды нового типа, из тех, для которых будто не существует границ.

С.К. Тут во время съемки Ваша дочь Даша сообщила, что "мама работала во МХАТе, а потом ушла, потому что поссорилась с главным режиссером". Это правда?

И.А. Эту историю нужно рассказывать или подробно — чтобы было понятно, или в двух словах. Я и трое моих коллег-актеров, Андрей Панин, Вера Воронкова и Павел Белозеров, ушли из театра потому, что мы еще молоды, мы чувствуем в себе много сил. Потому что лично я не считаю, что место артиста — в буфете. И никогда с этим не соглашусь. Потому что случился конфликт с дирекцией. И когда это произошло, "старшие товарищи", воспитанные еще в советские времена, принялись мне советовать: "Ты должна закрыть рот и молчать, ты должна быть только актрисой". Но я не думаю, что можно быть просто актрисой, не имея ни человеческого достоинства, ни собственной жизненной позиции. Из-за этого я и ушла.

С.К. Во МХАТе Вы сыграли немало главных ролей — Софью в "Горе от ума", Марину Мнишек в "Борисе Годунове", Елену Андреевну в "Дяде Ване". И в то же время казалось, что Вы существуете в театре несколько отдельно, обособленно...

И.А. Может быть, это из-за того, что во многие роли я вводилась — то есть они не были по-настоящему "моими"? На самом деле театр для меня всегда был самым любимым и родным местом. Ведь, в общем-то, из-за МХАТа я и из Лос-Анджелеса уехала, не стала строить свою профессиональную жизнь там. "Ну как же я могу, — думала я, — ведь в Москве моя сцена, мой дом, мой МХАТ!"

Знаете, несмотря на то, что во МХАТе я вроде бы считалась ведущей актрисой и играла главные роли, моя индивидуальность казалась всем странной. Мои сильные качества связаны с пластикой. Мне не обязательно танцевать в каждом спектакле, но именно через пластику я выражаю себя. А во МХАТе этого, мягко говоря, не любят, это не их история. Меня в театре всегда называли "формалисткой". Это не значит, что я формально играю свои роли. Просто я легко запоминаю пластический рисунок, внешнюю партитуру образа.

Я никогда не писала в тетради, что думаю о том или ином своем персонаже. Моя любимая режиссура — это когда постановщик говорит: 0"0Поверни голову вправо, пойди налево". И все. То есть когда он выступает почти как балетмейстер, четко знает, чего хочет. Ну а если режиссер так работать не может — тут начинаются проблемы.

С.К. Теперь Вы играете в антрепризах. Вас устраивает этот специфический способ театрального существования?

И.А. Пока устраивает. Я участвую в хороших спектаклях. Например, Театр Антона Чехова (там я играю в пьесе "Ужин с дураком") — это серьезная достойная структура. Его даже трудно называть антрепризой, это скорее крепкий частный театр. Еще под эгидой театрального агентства "Успех" я играю в спектакле "Наш Декамерон" Эдварда Радзинского. Это очень тяжелая физически, но и очень любимая моя роль — я ее просто обожаю! И несмотря на все гастрольные трудности — плохие дороги, тяжелые переезды, поезда, автобусы — знаю: тут есть, ради чего мучиться. Ради этого выхода на сцену, который всегда (стучит по дереву) замечательно воспринимается зрителями. Для меня настоящее открытие, что такое, оказывается, может быть. Ведь такого приема у меня никогда не было во МХАТе. Наверное, поэтому еще я так безумно люблю эту роль: здесь все от начала и до конца зависит от меня.

Вообще же эта пьеса Радзинского какая-то мистическая: как только я начала играть в "Нашем Декамероне", у меня в жизни все к чертовой матери переломалось.

С.К. И как же этот спектакль повлиял на Вашу жизнь?

И.А. (Смеется) Ну если большими мазками!...(Загибает пальцы) МХАТ закончился, мое актерское агентство, которое существовало несколько лет, закончилось. В семье очень большие перемены — пока не буду говорить, какие. В общем, все в моей жизни очень сильно разрушилось. Исчезли люди, которые всегда были рядом. Знаете, как это бывает: время идет, вокруг тебя существуют люди, нужны они или не нужны, хорошо это или плохо — неизвестно. Так сложилось. А сейчас, может быть, потому, что я ушла из МХАТа, мы стали реже встречаться. Сначала мне чего-то не хватало, а теперь я понимаю, что это правильно. Валера мне всегда говорил: "Зачем ты с таким-то общаешься?! Ты же видишь, что тебя подставляют!" А я отвечала: "Да Бог с ними, ну что я буду считаться?!" А когда эти люди-кровососы ушли из моей жизни, тут же стало очень хорошо.

С. К. Говорят, сейчас Вы репетируете роль Элизы Дулитл в "Моей прекрасной леди"?

И.А. Я пытаюсь это делать. Эта история тянется с сентября. Был уже один заход на эту пьесу, а сейчас долго, мучительно идет подбор новой команды. Но этот спектакль обязательно состоится — что бы ни писали и ни говорили.

С.К. В этом мюзикле Вы сами будете петь?

И.А. Да, я буду там петь.

С.К. Занимаетесь вокалом?

И.А. Нет, вокалом я не занимаюсь. Мне просто кажется, что я это потяну. Такое у меня ощущение — я верю в свои силы. Естественно, я буду петь не на уровне Татьяны Шмыги, естественно, будут определенные аранжировки, но я это сделаю.

С.К. В этом спектакле Вы сможете еще и много танцевать, а ведь этот Ваш талант в последние годы, кажется, не находил настоящего применения?

И.А. Да, я мечтаю восполнить этот пробел, потому что мне очень не хватает танцев. Раньше шли наши с Валерой спектакли "Танцы под дождем", "Нечаянная радость", где было много хореографии — потом все это закончилось. И пока еще есть силы, пока я могу танцевать на более или менее качественном уровне, я очень хочу это делать.

Много лет я мечтаю о том, чтобы кто-нибудь ежедневно заставлял меня приходить к 10 утра в танцкласс и становиться к станку. Чтобы каждый день в любом состоянии я занималась, разминалась. Для меня это не просто мечта — это необходимость, физическая потребность. Но я человек очень ленивый, сама с собой заниматься не умею. Ходить в какие-то группы качаться тоже не могу. Срабатывает свойство профессии: когда я прихожу в спортзал, где много людей, то начинаю работать на публику, демонстрировать свои умения. И в этот момент я не занимаюсь собой, своим телом, своим здоровьем. Поэтому такой способ не годится. Вот если бы нашелся театральный проект, для которого пришлось бы несколько месяцев по-настоящему пахать, тогда другое дело! Тогда я бы, наконец, преодолела свою лень.

С.К. Вообще-то Вы совсем не производите впечатления ленивого и нецелеустремленного человека. Скажем, известно, что в театральный институт Вы поступили с третьей попытки. Переживали из-за того, что Вас не брали?

И.А. Конечно, я очень переживала. Ведь каждый раз я была уверена, что должна непременно учиться в театральном. Никаких других мыслей у меня не было. Я никогда в жизни не думала ни о какой иной профессии. Наверное, это из-за того, что я выросла за кулисами — моя мама многие годы была главным дирижером в Волгоградском театре оперетты, а потом концертмейстером в театре оперетты в Одессе.

Когда меня не принимали, я пыталась искать какие-то обходные пути. Помню, даже отправилась поступать в Ярославское театральное училище. Кто-то из абитуриентов сказал, что надо ехать в Ярославль — там легко поступить, а потом уже можно перевестись в Москву. Меня действительно приняли в Ярославское училище, но я очень скоро оттуда сбежала — так хотела в Москву, хотела по-настоящему учиться.

С.К. Вы мечтали учиться именно в Школе-студии МХАТ?

И.А. Нет, я просто рвалась в Москву. Хотя перед Школой-студией МХАТ я всегда испытывала невероятный трепет, и, когда проходила мимо проезда Художественного театра по улице Горького, то у меня сердце просто выпрыгивало. Школа-студия МХАТ была для меня священным заведением, чем-то недосягаемым.

И вот туда я, наконец, и поступила. Правда, смаковать победу почему-то не хватало времени. Так всегда бывает в моей жизни: когда чего-то очень хочешь и в конце концов добиваешься, почему-то не успеваешь поймать этот кайф. Нет времени остановиться и сказать: "Вот, оно счастье!"

С.К. Вы выросли в Одессе, и говорят, что Вас не принимали в институт именно из-за специфического одесского выговора. Любите этот город?

И.А. Я всегда очень любила Одессу. В последний раз я приезжала туда в прошлом году, на три дня — со спектаклем "Ужин с дураком". Впрочем, нельзя сказать, я тогда побывала в Одессе. Меня просто переносили от родственников к родственникам, это было какое-то сумасшествие. А пока училась, то летала домой почти на каждые выходные. Потом мама перебралась к нам в Москву, многие одноклассники уехали. Ни одной квартиры, из тех, где я жила в Одессе, не существует... И вот из-за того, что там теперь нет мамы, нет друзей, город понемногу перестал быть родным. К тому же Одесса очень сильно изменилась. Неповторимый колорит этого города улетучился — люди, которые создавали этот флер, теперь или в Израиле, или в Америке, или в Германии.

Так что чувства ностальгии у меня там не возникает. Был только один момент: во время наших прошлогодних гастролей мы играли в Театре оперетты. В том самом театре, где работала моя мама и где я, не поступив в театральный институт, танцевала в кордебалете. Вот это был шок. Войти в театр, выйти на эту сцену, но уже в другом качестве — это было очень волнительно. Теперь я мечтаю приехать туда с "Декамероном", с настоящей хорошей ролью. Для меня это очень важно.

И точно так же я мечтаю войти в Волгоградский театр оперетты. В Волгограде я, наверное, вообще умру от нахлынувших чувств и воспоминаний! (Смеется)

С.К. Тогда расскажите что-нибудь из Ваших детских закулисных впечатлений!

И.А. Вы знаете, у меня было замечательно счастливое детство. Я была очень любимым ребенком в семье, и у меня был театр, где я жила с утра до ночи. Бегала с мамой по вечерам на спектакли, стояла там за кулисами: за сценой Волгоградского театра оперетты есть такая железная труба — думаю, она существует до сих пор. За этой трубой я провела все свое детство: смотрела все постановки подряд, знала наизусть все арии, дуэты, ансамбли. Безумно рыдала во время "Сильвы": ария "Частица черта в нас" приводила меня в исступление. Однажды, стоя за этой трубой, я сказала себе (с пафосом): "Я когда-нибудь сыграю "Сильву"!" Сильву я пока так и не сыграла! (Смеется)

С.К. У Вас демократичный вкус: в детстве Вы обожали оперетту, сейчас не отказываетесь сниматься в сериалах. Вот недавно по телевидению прошел очень стильный сериал "День рождения Буржуя", в котором Вы и Валерий Николаев исполняете главные роли. Довольны этим опытом?

И.А. Честно говоря, я не ожидала, что "Буржуй" вызовет так много хороших отзывов. Это была просто очередная работа, в первую очередь очень тяжелая физически. Мы летали на съемки в Киев и обратно в течение почти года — столько здоровья на этом закончилось! Поэтому когда все завершилось, я просто визжала от счастья. Но в конце концов очень довольна результатом.

С.К. В этом сериале Вы с Валерием Николаевым играете влюбленную пару. Это было сложно или, наоборот, легко — ведь вы так хорошо понимаете друг друга?

И.А. Для меня это было сложно именно потому, что мы очень хорошо понимаем друг друга, хорошо знаем. Ведь сценарий — это все равно предлагаемые обстоятельства, которые по ходу съемок слегка изменяются. А корячиться и придумывать что-то про нас двоих как-то неловко. Демонстрировать свои отношения на публике еще более неловко. Мне все это очень неудобно. Я вообще удивляюсь, как играют романтические отношения мужья с женами — не говоря уж о том, как играют любовь отцы с дочерьми, это я вообще не способна понять!

С.К. Вы и Валерий Николаев — люди мира: работаете и в России, и на Западе, снимались в Голливуде... У Вас есть такое ощущение?

И.А. Ну Валера теперь даже сценарии пишет на английском языке! Вот сейчас он написал сценарий короткометражного фильма о пианисте и собирается снимать его в Голливуде. Еще он принимает участие в каком-то сериале — съемки проходят в Пуэрто-Рико.

Что же касается меня, то я — очень здешняя. Я ведь уже несколько лет не работала за границей. Хотя в начале 90-х, когда Годар предложил мне сыграть Анну Каренину в своем фильме о России, когда начались съемки у американцев, у греков, когда Филипп Нойс работал над "Святым" — в то время, пожалуй, было такое ощущение. А сейчас я приехала из Лос-Анджелеса и, на самом деле, очень не хочу туда возвращаться. Нет, я очень российско-советская.

С.К. Но Вы — социально-активный человек? Вы участвовали в выборах?

И.А. Честно говоря, нет. Я абсолютно политически неграмотная. Не знаю, что происходит в стране. Родственники звонят мне из Америки и говорят: "Тут у вас такое..." — они смотрят все телепрограммы. А я отвечаю: "Да вы что?!"

С.К. Вы так поглощены собственными проблемами или считаете, что от Вас все равно ничего не зависит?

И.А. Да, я считаю, что от меня ничего не зависит. И буду я в этом что-нибудь понимать или не буду — все одно. Это как в предвыборном анекдоте, когда лиса подбегает к вороне, которая держит в клюве сыр, и говорит: "Ворона, скажи, ты за Путина или против?" Та молчит. "Ну скажи!" Ворона молчит. Лиса: "Ну тебе трудно, что ли?!" Ворона отвечает: "Да", лиса хватает сыр и убегает. Ворона говорит: "А если бы я сказала "нет", что бы изменилось?!" Это анекдот про меня. Выбрали Путина — очень хорошо, он мне нравится... Единственное, могу сказать, что во все времена я голосовала против коммунистов.

С. К. У Вас не бывает чувства страха, тревоги за то, что будет дальше: все-таки, дочь растет?

И.А. Чувство страха у меня было после кризиса 17 августа, когда началась всеобщая паника. Моя семья в это время находилась в Америке, они звонили мне и говорили: "Все бросай и приезжай, сейчас железный занавес захлопнется!" И я, действительно, два дня пребывала в истерике: думала, наверное, и вправду надо валить. Даже помню, как ехала домой на машине, и мне позвонили Валера с Дашей из Нью-Йорка: "Срочно покупай билет!" А я ехала и рыдала: "Я не хочу отсюда уезжать!.."

Если бы пришлось эмигрировать, мы уехали бы в Америку. Но это значило бы поставить крест на своей актерской карьере. То есть, ради высокой цели, ради ребенка я должна была бы поставить крест на себе. Потому что быть домохозяйкой в Америке мне неинтересно. А я верю, что ребенку хорошо, только если его родителям хорошо. И непонятно, что бы стало с моей дочерью, будь я там вечно злая, вечно торчащая перед телевизором и просматривающая все телепрограммы о России... Поэтому я решила: пока есть такая возможность, мы должны быть здесь. Даша на следующий год пойдет в школу — а образование у нас точно лучше, чем в Америке.

С.К. Во время нашей фотосессии, на которой Даша была вместе с Вами, она заявила, что "маму совсем замучали — все время снимают, берут интервью". Но, кажется, ей это нравится?

И.А. И в то же время она спрашивает: "А почему у меня не берут интервью, почему автографы у меня не берут?!" Конечно, ей это нравится. Но она не знает, что такого не может быть, она родилась с этим.

С.К. Актерская профессия несет в себе заряд драматизма. Если бы Даша выбрала тот же путь, Вы бы препятствовали этому? Вы пожелали бы ей актерской судьбы?

И.А. Я пожелала бы ей удачливой судьбы. Не знаю, стоит ли ей становиться актрисой... Думаю, я достаточно трезвая мама, чтобы, когда она станет чуть постарше, понять, нужно ли ей этим заниматься. Мне вообще все время говорят "ты не мать, а ехидна", потому что я отношусь к дочери критически. Но зато мне кажется, я смогу трезво отнестись к ее актерским способностям. Отговаривать ее я, конечно, не стану. Ведь это моя жизнь, я обожаю свою профессию, и становиться ханжой в данном случае неразумно. Конечно, я была бы более рада, если бы она стала певицей или музыкантом. То есть кем-то, чье искусство имеет объективные критерии оценки. Потому что оценить игру профессионального драматического актера невозможно. У певца есть голос или его нет, балерина владеет техникой или не владеет, а игра драматического актера кому-то западает в душу, а кого-то оставляет равнодушным. В нашей профессии все очень субъективно и зыбко.

С.К. Может быть, Вы и свое агентство "Юнион" организовали для того, чтобы иметь дело, не зависящее от поворотов изменчивой актерской фортуны? Не жалеете, что оно закрылось?

И.А. Есть такое правило: если ты хочешь, чтобы что-то было сделано, делай это сама. Я в своем агентстве практически не появлялась. Если бы я с утра до вечера там торчала, все пошло бы в ту сторону, в которую нужно мне. А так агентство стало развиваться по-иному. И мы расстались. Агентство продолжает существовать, но теперь оно уже не будет называться "Юнион". А я с другими партнерами сейчас организовываю совсем иное актерское агентство. Оно будет работать в направлении, которое нам интересно.

С.К. Что же это за направление?

И.А. В "Юнионе" основной целью был поиск работы актерам, и весь пафос состоял в интернетовском каталоге. Теперь таких каталогов множество. В "Юнионе" артистов было более 300. В нашем новом агентстве будет состоять не более 30 человек. Это будут люди, которыми мы станем заниматься от и до. Начнем очень подробно и тщательно вести все их контракты, все кино — и театральные дела. Следить за всеми организационными вопросами: чтобы актер мог занимался только творчеством.

С.К. Вы собираетесь делать ставку на звезд, или молодые тоже будут допущены в Ваше агентство?

И.А. Молодые туда будут допущены, но начнем мы все-таки со звезд. Мы начнем с людей, которые уже много поработали и своим лбом побились об эту стену. Которые знают, что такое обман. Ведь, как ни странно, в нашей стране с некрасивыми ситуациями чаще всего сталкиваются именно звезды.

Интервью с Анжеликой Варум

журнал "Седьмой континент", N4, 1999

Анжелика Варум возникла на нашей эстраде как изысканная и хрупкая фарфоровая куколка. Эта красивая "папина дочка", поющая нежным голоском о "художнике, что рисует дождь", выглядела созданием, слишком эфемерным для грубого мира шоу-бизнеса. Но трогательная девочка оказалась отнюдь не беспомощной. Она быстро превратилась в одну из самых любимых певиц страны. Зовоевала в среде музыкальных журналистов славу человека разборчивого и даже довольно сурового. Стало очевидно, что она владеет искусством защитить от взоров толпы свой внутренний мир — при этом время от времени бросая подачки жадной до сенсаций публике. Загадочно, но факт — ей удается сказать о себе все и ничего: поведать всей стране о романе с Леонидом Агутиным — и оставить историю этих отношений за семью печатями. Анжелика Варум — из тех женщин, за чьей хрупкой оболочкой скрывается сильный характер и ясный ум. Наверное, поэтому с ней так непросто разговоривать — но и так увлекательно.

С.К. Вы сразу предупредили меня по телефону, что Вам, возможно, будет неинтересно разговаривать. Вам вообще неинтересно общаться с журналистами? Может быть, Вам задают одни и те же вопросы или уровень нашей журналистики оставляет желать лучшего?

А.В. Да нет, я думаю, что уровень разный: у талантливых людей высокий, у бездарных — низкий. Журналисты бывают разные. Возможно, в нашем деле не так много хороших профессионалов — тех, кому действительно интересно писать о поп-музыке. Но дело не в этом. Дело в том, что я совершенно не люблю разговаривать. Я человек эмоциональный, и мне очень часто не хватает слов для того, чтобы передать свои чувства. Да это, наверное, и не нужно.

С.К. То есть Вы считаете, что люди, которые слушают Ваши песни поймут Вас лучше, глубже, чем те, что прочтут Ваши интервью?

А.В. Я согласна с утверждением, что мысль изреченная есть ложь. Не потому что очень хочется соврать, а потому что все зависит от сегодняшнего настроения, от того, с кем ты встретился нынче утром и так далее.

С.К. Нередко бывает, что публичную профессию артиста, как ни странно, выбирают личности замкнутые, оберегающие свою частную жизнь. Вас можно отнести к этой категории людей?

А.В. Да, это про меня. Я оберегаю свой мир. Я хочу оставить что-нибудь для себя.

С.К. Для Вас здесь не существует противоречия? Все-таки драматической актрисе, скажем, легче укрыться от вмешательства, чем эстрадной звезде, вся жизнь которой проходит на виду у публики, поклонников.

А.В. Я не могу сказать, что мне это не нравится — я люблю мою (с улыбкой) ... известность. Просто все, о чем пишут, о чем говорят — это, обычно, выдумки, выдумки не мои, и они мне нравятся. Они, как правило, красивые, талантливые, интересные. Я люблю прочесть что-нибудь новенькое о себе в газете или журнале. Это такая параллельная жизнь, которая проживается людьми вокруг меня — не мною лично, а теми, кто интересуется мною, моим творчеством.

С.К. То есть у Вас никогда не было негативных эмоций по этому поводу?

А.В. Нет, меня задевает только хамство, но это в мой адрес бывает редко.

С.К. Вы родились во Львове, очень необычном городе. У Вас с ним связаны какие-то особые воспоминания?

А.В. Львов — потрясающий город. Именно он воспитал во мне обостренное чувство красоты.

С.К. Есть изящная история о том, как Вы пришли на эстраду почти случайно, однажды заменив заболевшую певицу. Это красивая легенда. Можете

что-нибудь рассказать о своем детстве, юношеских годах, что открыло бы Вас как человека?

А.В. Если вы говорите, что эта легенда красивая — я не хочу ее разрушать.

С.К. И все-таки, насколько Ваш сценический образ соответствует Вам самой — или же между Вами на сцене и Вами в жизни существует зазор, который неизбежен и правилен?

А.В. Я не могу говорить о моем сценическом образе, потому что я не знаю, какой он. Дело в том, что я просто очень люблю музыку. И не вполне отдаю себе отчет в том, как я выгляжу в то время, когда пою. У меня очень хорошие музыканты. Мы играем живую музыку. И эта стена позади меня, стена талантливых людей, на которых я могу опереться, которым могу доверять — это замечательно. Мне остается просто стоять на сцене и петь песни, которые я очень люблю. И мне кажется, что это правильно. Потому что только то, что сейчас, сию минуту происходит на сцене, истинно. Там никого нельзя обмануть. Не всегда удается сделать то, что ты хочешь, не на каждом концерте есть на это силы. Но ради одного удачного концерта на десять неудачных, я вас уверяю, стоит жить — и заниматься этим делом.

С.К. Значит, Вам больше нравится "живой" концерт, чем работа в студии?

А.В. Это разные вещи. Найти шлягер, вычислить его, спеть — и потом почувствовать, что ты угадала, что песня действительно стала популярна — это наслаждение совсем иного рода, но тоже наслаждение. Это тоже победа.

С.К. Вы сказали, что очень любите музыку. У Вас остается время слушать чужие записи?

А.В. Конечно. Есть много музыкантов, которые мне нравятся. Очень много новой музыки, которая меня увлекает, — и мне нравится в себе эта восприимчивость. Мне важно, что я, как мне кажется, чувствую эту новую музыку, получаю от нее удовольствие. Ну, думаю, я еще не старуха! (Смеется). Очень увлекательно находить что-то новое в том, что сделали другие, суметь пропустить это через себя, адаптировать к себе — и получить новый результат. Это конструктор. Лучше всего им занимаются мужчины. А женщины — на интуитивном уровне, ну и результаты соответствующие, не такие классные, как у мужчин. Впрочем, это все равно очень интересно.

С.К. Недавно Вы сыграли в фильме Василия Пичула "Небо в алмазах", снялись там вместе с Аллой Сигаловой, которая является также хореографом Ваших сольных концертов. По сюжету картины вы сестры. Ощущаете какую-то общность с ней?

А.В. Мы неслучайно встретились. Я знала, что Алла — человек, который почувствует мою музыку, и сделает хореографию такой, какой она и должна быть, какой я ее понимаю... Такой, как я ее чувствую — но профессиональнее. Она — высокий профессионал. Я очень рада, что нам удалось поработать вместе.

С.К. Вам близок своеобразный художественный язык Василия Пичула, его черный юмор в духе "Семейки Адамс"?

А.В. Когда я прочла сценарий, то поняла, что должна буду сниматься в фарсе. Я, конечно, очень рисковала, потому что фарс — не мой жанр. Но заявлены были замечательные актеры, и вообще мне очень хотелось сниматься. И я решилась. Не понимаю пока, стало ли это моей удачей, могу лишь сказать, что после театрального опыта (роли в спектакле "Поза эмигранта" Театра Антона Чехова — прим. С.К. ) сниматься было очень тяжело. Совершенно другой род отношений и эмоционального взаимодействия у актеров на театральной сцене и на съемочной площадке. Актер на съемочной площадке работает с камерой, он почти не общается со своими партнерами. Для меня это было непривычно, и в первый съемочный день я сказала режиссеру, что сниматься, наверное, не буду. Я не смогу, у меня не получится. И уговорили меня только потому, что съемочный период был коротким, искать новую актрису не оставалось времени, и мой отказ создал бы большие сложности группе. В общем, сомнения у меня были очень серьезные.

С.К. Как вы относитесь к своей героине — очень странной девушке?

А.В. Моя героиня — замечательная городская сумасшедшая, я ее очень люблю. Это отчасти мое прошлое. Я ее с удовольствием сыграла, потому что очень хорошо знаю такой тип людей, сама проходила через это.

С.К. Можете рассказать, почему это Ваше прошлое — ну хоть чуть-чуть?!

А.В. Просто я была именно таким человеком — не от мира сего!

С.К. Это "не от мира сего" было из-за какого-то внутреннего разлада?

А.В. Из-за несоответствия воспитания и окружающей среды. Когда я встречала что-то такое, о чем мне в детстве не рассказывали, это приводило меня в состояние шока, и я старалась закрыться и существовать сама по себе, в своем мире.

С.К. То есть Вы были слишком рафинированы для грубой действительности. А сейчас Вы "от мира сего"?

А.В. Я очень хорошо знаю эту жизнь, как мне кажется, — и люблю ее. Что самое главное, я научилась ее любить и ценить.

С.К. Если бы Вам снова предложили сниматься в кино, может быть, Вас бы теперь больше увлек какой-нибудь другой жанр — скажем, настоящая трагическая роль?

А.В. Трагическая вряд ли. Скорее жизнеутверждающая — с хорошим финалом.

С.К. Не любите сказки с плохим концом?

А.В. Ни в коем случае. Не в нашей жизни, не в этой жизни. Сейчас — не хочу.

С.К. Вы получили премию "Чайка" за роль в спектакле "Поза эмигранта"...

А.В. Премию в очень смешной номинации "Диагноз: актер". Я сочла это шуткой.

С.К. Вы согласны с поставленным диагнозом?

А.В. Мне хочется в это верить. (Улыбается) Я готова обманываться на этот счет.

С.К. Театр Антона Чехова — специфический. Критики эту антрепризу ругают, зрители с удовольствием туда ходят, а артисты говорят, что там очень хорошая атмосфера. Каковы Ваши впечатления?

А.В. Мы очень дружим с режиссером — Леонидом Григорьевичем Трушкиным. Он — замечательный человек, человек без кожи, очень искренний в своих проявлениях. Все, что Трушкин делает в театре, он не вычисляет, не выстраивает. Он не вычисляет шлягер — он его чувствует. Просто он чувствует, что именно от этого люди сегодня будут плакать. Он знает людей. На мой взгляд, он абсолютно попал во время. Это очень добрый театр.

Когда я играю в спектакле... Я знаю, что едва эти слова лягут на бумагу, они перестанут быть настоящими, и это очень жаль. Но все-таки. Каждый раз, когда я смотрю финальную сцену — а смотрю я ее из-за кулис, я в ней не участвую — у меня на глаза наворачиваются слезы. Это действительно так.

С.К. Вам в жизни часто доводилось встречаться с людьми, которые попадают во время?

А.В. Очень редко — их очень мало, этих людей. Что касается театра — не могу сказать, я слишком редко там бываю. За последние пять лет я посмотрела спектаклей пять, не больше. Есть писатели, которые попадают во время...

С.К. Я имею в виду реальные встречи. Мне кажется, каждый талантливый человек за свою жизнь встречает нескольких творческих личностей, которые существенно влияют на его судьбу. Иначе просто не бывает.

А.В. Мне не хочется называть имена. Во-первых, я не имею полной информации, не могу по-настоящему рассуждать на этот счет, потому что в каком-то смысле у меня шоры на глазах. Очень много работы, репетиций, музыки такой... узкой специализации. Я мало знаю сейчас и мало чем интересуюсь. В одном я убеждена: таких людей очень немного, иначе не было бы так ценно то, что они делают.

Кстати, это не значит, что они самые талантливые — они просто попали во время.

С.К. Поначалу Вы существовали на эстраде в образе "папиной дочки"...

А.В. (Иронически) А теперь — "мужней жены"...

С.К. Да, но поговорим о папе. Чему самому главному Вас научил Ваш отец?

А.В. (Очень серьезно) Сейчас я попробую сформулировать. Он научил меня ничего не требовать от людей и от жизни. Не обольщаться относительно жизни и людей. Быть требовательной только по отношению к себе. Трудолюбию. Ужас — какой-то неженский набор!.. Еще он научил меня любить жизнь, получать от нее удовольствие. Потому что для этого, для того, чтобы получать удовольствие от жизни, ее надо очень хорошо знать. И не питать никаких иллюзий.

С.К. Вы упорны в достижении своей цели? Вы в любом случае добивались бы успеха, шли бы напролом, даже если бы не получалось?

А.В. Я добиваюсь только того, чего хочу. Когда тебе что-то нравится, ты делаешь это с азартом и целым спектром положительных эмоций. Для меня эстрада — не труд на износ, это — радость. Это не значит упереться рогом и решить: я должна спеть этот мелизм во что бы то ни стало. Если он мне действительно нравится — я его спою.

С.К. Как Вы, человек, оберегающий свое право на частную жизнь, воспринимали столь широкое освещение в прессе Ваших отношений с Леонидом Агутиным?

А.В. Вы знаете, когда происходит что-то настоящее, очень хочется об этом кричать. Наверное, это свойственно только представителям нашей профессии — хотя, может быть, и нет. Я помню, как влюбилась одна моя очень хорошая знакомая. Ей было за тридцать, у нее было уже двое детей, — так вот она выглядела совершеннейшей дурой. Она говорила и делала такие глупости! Я ее прижимала к стенке и просила: "Приди в себя! Что ты творишь?!" Она отвечала: "Жизнь прекрасна!" Со стороны это так смешно — пока с тобой не случится подобное. И потом уже ты смотришь на себя в зеркало и думаешь: "Какая же ты дуреха!"

С.К. Продолжаете делать глупости?

А.В. (Широко улыбаясь) Да. Пока еще да.

С.К. Как Вы ощущаете свой нынешний возраст — время женского расцвета? Сильно ли Вы изменились после рождения дочери?

А.В. Да, я стала совершать поступки, которые никак от себя не ожидала. Раньше у меня ничего не было кроме работы. А сейчас появилась какая-то другая жизнь, я и не подозревала, что она окажется такой интересной и насыщенной. Такое впечатление, будто мир перед тобою развернулся — как, знаете, есть такие детские книжки с объемными картинками. Так и тут. Не знаю, как это назвать: "третий глаз", "шестое чувство" — но все изменилось, буквально все.

С.К. Но, наверное, параллельно возникло и чувство страха, ответственности за жизнь дочери?

А.В. Да, с рождением дочери чувство страха, тревоги, к сожалению, стало сопровождать меня постоянно. От этого нельзя избавиться, к этому нельзя привыкнуть — с этим приходится жить. Наверное, это навсегда.

С.К. Возможно ли для Вас предпочесть семью артистической карьере — или эстрада для Вас все же важнее? Могли бы Вы оставить эстраду ради благополучия близких?

А.В. Речь идет сейчас, наверное, все-таки не об эстраде, а в принципе о профессии. Профессия — та часть моей жизни, которая дает мне свободу. Я — очень свободолюбивый, самостоятельный человек, я никогда не смогу жить в зависимости от другой личности. Потому что... Потому что просто не смогу. Свобода — существенная часть моего "я". И что значит "ради"? Если речь идет о здоровье, не дай Бог, о жизни близких, то это безусловно. А если имеется в виду их комфорт — боюсь, что нет.

С.К. Для Вас было бы возможно для того, чтобы обеспечить безопасную, благополучную жизнь своей дочери уехать жить в какую-нибудь тихую европейскую страну?

А.В. Сложный вопрос. Иногда мы с удовольствием ездим за границу отдыхать — и получаем от этого огромный заряд положительных эмоций. Это замечательно. Но совсем я бы ни за что не уехала, я патриот. Я люблю нашу страну, наших людей — мне кажется, я знаю их. Конечно, очень хочется, чтобы все у нас было хорошо. Многое тут зависит от уровня жизни, у нас он очень низкий. И здесь я могу только с помощью своей музыки показать людям, что есть что-то красивое, доброе, чтобы у них осталась вера. Я могу укорять себя за то, что во мне недостаточно энтузиазма, идей для создания благотворительных обществ или чего-то еще... Но, мне кажется, гораздо важнее просто делать хорошо то, что ты умеешь. Я не обладаю большими организаторскими способностями, во всяком случае, пока не нашла себя в этом.

Я хочу, чтобы меня знали за границей, но чтобы меня знали как русскую певицу. Как человека, который воспитан в этой стране и который делает для нее то, что может.

С.К. Вы уже чувствуете, какой будете мамой, когда Ваша дочка подрастет и у нее появятся подростковые проблемы, первые кавалеры?

А.В. (Мечтательно) Я даже знаю, какой я буду бабушкой.

С.К. Какой же?

А.В. Я буду... Я прекрасно представляю себе визуально, но как это точно описать?! Я буду такой уравновешенной бабушкой, мудрой Черепахой Тортиллой, бабушкой, на которую очень захотят быть похожими внуки, когда они вырастут.

С.К. Вам нравится нынешнее молодое поколение?

А.В. Очень. Я обожаю дискотеки, где собираются эти новые люди — красивые, стильные, с особенной энергетикой, которой они умеют заряжать. Они совсем другие — со своими, конечно, комплексами, со своей предсказуемостью, но это неважно. Главное, что они лучше нас.

С.К. По гороскопу Вы — Близнецы, это раздвоенный знак. Чувствуете в себе присутствие сразу двух непохожих людей?

А.В. К сожалению, нас даже не двое. Нас так много, что иногда просто голова разрывается.

С.К. Но вам весело вместе?

А.В. Нам весело, но есть вещи, которые нам недоступны. Например, мы можем быстро, в одну минуту, принять решение — особенно это касается критических ситуаций. Выбор, как правило, делается безошибочно, но не за счет характера, за счет женской интуиции. Но потом мы просто замучаем себя сомнениями, правильно ли было принято это решение — хотя все факты будут это подтверждать... И мы будем всю оставшуюся жизнь думать о том, не пострадал ли кто от нашего поступка и если пострадал, то по нашей ли вине, и если по нашей вине, то как нам за это расплачиваться... Вообще, я думаю, Близнецам свойственно хроническое чувство вины — по отношению ко всему. Это главное, с чем приходится бороться. Если твоя жизнь сложилась благополучно — то ты чувствуешь себя виноватой из-за своего благополучия, если неблагополучно — виноватой из-за своих проблем.

С.К. У Вас получается этому противостоять?

А.В. С недавних пор я научилась с этим бороться. Не всегда мне это удается, но если лезут в душу по-хамски, то ничего не остается, как давать отпор.

С.К. Скоро Новый год — прекрасный патриархальный праздник. У Вас, наверное, к нему тоже особое отношение?

А.В. К сожалению, нет. Есть одна традиция, связанная с этим праздником, которую я не нарушаю в течение многих лет — чуть ли не с детства. Но традиция быть в эту ночь с семьей нарушена. Встречать праздник вместе с теми, с кем ты хочешь быть, тоже, к сожалению, не получается. Потому что то, что для обыкновенных людей — праздник, для нас — работа. Мы делаем праздник для людей, что, конечно, всегда волнительно.

С.К. Неужели Вы никогда не встречали Новый год как-нибудь необычно, по-особенному?

Триумф эгоцентрика

Журнал "Разгуляй", 1-15 октября 1997 г.

Герой Вуди Аллена придуман как будто для того, чтобы армия горемык-интеллигентов всех стран и народов примирилась с собственным существованием. Это их зеркало, их фобии, их горечь, их юмор. Наконец, это их победа. Ведь если бы не неказистый очкарик, то кто бы еще подал им пример жизни под девизом "полюби себя таким, какой ты есть"?

Герой Вуди Аллена себя любит. И от многочисленных своих странностей и не думает избавляться. Он упивается своей нелепостью, ему по душе собственные говорливость, мнительность, способность попадать в дурацкие ситуации. Иногда его эго-эскапады утомляют. Но часто в упоенных рассказах о собственных комплексах он достигает настоящих высот — только Аллен мог поведать о мироощущении еврея с такой трогательной откровенностью и отважной простотой ("Зелиг"). Конечно, герой Аллена смеется над собой. Но мы никогда не сможем понять, чего больше в этом смехе — самоиронии или самолюбования.

"Полюбите меня черненьким", — говорит женщинам герой Вуди Аллена. И они его любят. Ведь он играет на заветной женской мечте — желании пожалеть и осчастливить. Этому нелепому бедняге так хочется тепла! Но фокус в том, что в реальности "бедняга" не так уж и несчастен. А воздуха для любви нет. Неслучайно в фильмах Вуди Аллена гораздо больше слов о любви, чем настоящего чувства. И неслучайно бывшая подруга режиссера Миа Фэрроу уже после шумного разрыва написала в сердцах: "У нас был брак втроем. Я, Вуди и его психоаналитик". Любовь требует свободы, она не может жить там, где мужчина постоянно выясняет отношения с собой, и только с собой.

Но зато к Аллену (как и к его экранному персонажу) с успехом можно отнести известный афоризм Оскара Уайльда: "Простые удовольствия — последнее прибежище сложных натур". Вот здесь-то он и наверстывает упущенное! Начиная с пресловутого скандала с приемной дочерью Сунь-И — и заканчивая игрой на кларнете в различных барах и кафе: этой привычке он не изменяет уже 25 лет.

Режиссер Вуди Аллен необычайно плодовит. Не успеет выйти на экран один его фильм, как уже поспевает другой. На Венецианском фестивале мировая общественность могла ознакомиться с последней лентой Аллена "Деконструкция Гарри", а москвичи этой осенью увидят одну из недавних его работ — "Все говорят, что я тебя люблю".

Александра Машукова

Петр Алейников

Биографический очерк для журнала "Рейс UN"

В конце 40-х годов в Москве одновременно со Всесоюзным гастрольно-концертным объединением существовала некая концертная организация. Обе конторы занимались одним и тем же: с их помощью артисты разных жанров разъезжали по городам и весям, выступали перед народом и зарабатывали деньги. Только если первое гастрольное объединение занималось этим легально, то второе — подпольно. Нелегальную контору артисты окрестили ВОЛК — Всесоюзная Организация Левых Концертов. Естественно, у ВОЛКа не было шикарных афиш, не было возможности широко оповещать население о своих программах. Но стоило на каком-нибудь обрывке газеты нацарапать от руки дату выступления Петра Алейникова, как уже через час все билеты в кассе непременно бывали раскуплены.Ни одного из артистов в те годы не любили так, как Алейникова.

Странная память осталась об этом человеке. Почти ничего не известно о его детстве, молодых годах. Никаких монографий: всеобщий любимец, должно быть, имел слишком сомнительную репутацию в глазах властей, чтобы кинокритики советской эпохи осмелились посвятить ему страницы обширных исследований и книг. Даже серьезные разборы его ролей и те появлялись на страницах специальных изданий редко. Сохранилось несколько баек, невероятных историй из жизни артиста, прилежно записанных его друзьями. И все. Остальное — легенда, да кадры из старых картин, многие из которых трудно смотреть: устарели. Впрочем, может быть, закономерно, что о нем не написано книг. Память о таких персонажах должна передаваться устно, от поколения к поколению. Ведь Алейников — почти фольклорный герой, что-то вроде сказочного Иванушки-дурачка, всемогущего в своей наивной свободе.

Достоверен как сама жизнь

Петр Мартынович Алейников родился в 1915 году на Могилевщине, в Белоруссии. Рано потерял родителей, попрошайничал, скитаясь по окрестным деревням вместе с теткой. Кочевал по детским домам и коммунам, играл там в драмкружках. Говорят, на одном из концертных выступлений его увидел Сергей Миронович Киров и посоветовал талантливому мальчику идти учиться "на артиста". Вскоре Петр Алейников поступил в Ленинградский институт сценических искусств, в мастерскую Сергея Герасимова.

"Я навсегда запомнила появление Алейникова в институте, куда он пришел "учиться кинематографу", как он сказал, " — вспоминает однокурсница Петра Мартыновича Тамара Макарова, — "Уже само его появление было аттракционом. Длинный мальчик с поразительными глазами — в красной футболке и босиком..."

Мальчик "с поразительными глазами" учился на одном курсе с Николаем Боголюбовым, Олегом Жаковым, Иваном Новосельцевым, Георгием Жженовым (последний вскоре был арестован по доносу одного из студентов и отправлен в лагеря). Это была первая мастерская Герасимова. С этими ребятами Сергей Апполинарьевич снял фильм о полярниках "Семеро смелых" — позже он станет постоянно занимать в картинах своих многочисленных студентов.

В героической драме "Семеро смелых" все герои положительные. Все самоотверженно трудятся на благо страны: ищут месторождение олова, сражаются с бураном, лечат чукчей, рапортуют Большой земле о своих достижениях. Ищет своих товарищей, попавших в снежную бурю, и юный поваренок Молибога, которого играет Алейников. Впрочем, среди мужественно-статичных, с печатью суровой озабоченности на челе полярников (даже совсем молодая Тамара Макарова, играющая врача, кажется в этом фильме довольно мрачной девушкой) Молибога выглядит единственным живым лицом. Он похож на щенка-подростка (Алейникову в момент съемок 21 год), который радостно или озабоченно бегает вокруг главных героев. Он естественен в кадре так, как могут быть естественны только дети или животные. Эту особенность Алейникова сразу почувствовали однокурсники. "Все мы начинали свою судьбу как ученики, — пишет Тамара Макарова, — но Алейников опередил нас своим проникновением в органику кинотворчества. Человеческое обаяние Петра Алейникова было неповторимо. Он был достоверен, как сама жизнь".

Эта невероятная органика станет основной чертой всех его персонажей, которые обычно находились не в центре экранной истории, а где-то в стороне, существовали параллельно основному действию. Алейников считался актером на амплуа "друг героя". Впрочем, эти "друзья" запоминались зрителям гораздо крепче протагонистов.

Еще у Алейникова была редкая особенность: он умел наделять глубиной и содержательностью самые ходульные строчки сценария. В его исполнении искуственные реплики почему-то звучали искренне и эмоционально, так что, как вспоминал Алексей Баталов, "даже косноязычие слов казалось только ширмой, скрывающей ум, тонкость и наблюдательность его героя".

Публика всегда любила отождествлять артиста с его персонажами: в случае с Алейниковым это отождествление было тотальным. Характеры его героев наслаивались на реальный облик актера, жизнь и роли перемешивались. Чаще всего зрители "в жизни" называли Алейникова Ваней Курским — по имени обаятельного выпивохи из фильма "Большая жизнь". И наоборот: режиссеры не раз нарекали его персонажей именем самого актера — например, поваренка Молибогу в фильме "Семеро смелых" зовут Петр Мартынович, а персонажа следующей героической драмы Герасимова "Комсомольск" — Петр Алейников. Публика 30-40-х годов обожала не реального актера Петра Мартыновича Алейникова, а его экранный персонаж, будто кочующий из картины в картину. В их представлении, появившись впервые на полярном Севере, тот же самый веселый парень позже строил Комсомольск, балагурил вместе с друзьями в "Большой жизни", устраивал издевательскую встречу нового бригадира в "Трактористах", воевал и в гражданскую — в картине "Александр Пархоменко", и в Великую отечественную — в "Небе Москвы". Даже Иванушка-дурачок из "Конька-горбунка" был тем же знакомым и любимым человеком, просто волею случая оказавшимся в сказочном мире.

Беззаконная комета

Алейникова любили за неправильность. В обществе, где все находилось под тотальным контролем, он воплощал свободный дух, для которого будто не существовали жесткие рамки идеологии. Его герои выглядели вопиюще неотшлифованными, занозистыми, расхристанными. Они любили выкоблучиваться, разыгрывать, откалывать номера, веселить народ. Они не могли усидеть на месте, находились в постоянном шебутном движении. Казалось, ими управляют законы жизни, совсем иные, чем другими "правильными" персонажами. Алейников даже говорил не совсем неправильно с точки зрения актерской дикции: одним ему присущим обаятельным говорком, как будто с удовольствием растягивая слова.

Зритель видел в его героях свое, родное: и пьяный разгул, и душевный размах. "Публика обожала Алейникова именно за то, что он был одним-единственным популярным актером, который постоянно выглядел на экране пьяным, даже если изображал трезвого", — так определил природу этой любви один из критиков уже нашего времени.

Возникало ощущение, что и сам актер может вести себя как угодно. То, что Алейников пьет, знали все. Он будто и не старался это скрыть. Это была его форма вызова. Петр Мартынович был человеком осознанно асоциальным — он не играл ни в какие игры, смел быть самим собой. Об этом он сказал как-то своему знакомому: "У меня, понимаешь, в душе — гора, не передохнуть, не перешагнуть, не перемахнуть. Иной раз думаю: неужто один я такой непутевый да неумный, а погляжу на улицу или в зал — ведь всем дышать нечем, всем, но они, дураки, терпят, а я пью и не терплю. У меня бабушка казачка была, вот я и буду пить, а не терпеть" (из воспоминаний Павла Леонидова).

Вряд ли это было настоящим идейным противостоянием: просто по-иному он не мог. По свидетельству своего друга Владимира Иванова (известного по роли Олега Кошевого в герасимовской "Молодой гвардии"), Алейников пренебрежительно относился к кинематографическому начальству, называл их "привилегированными дураками, дармоедами, пустомелями, иногда употребляя и более крепкие словечки". Из-за невоздержанности на язык, как, впрочем, и из-за пьянства, Алейникову так и не дали почетного звания. Впрочем, однажды он все-таки заполнил анкету, необходимую для того, чтобы его имя рассмотрели в комиссии по присуждению званий. Не без протекции закадычного друга Алейникова Бориса Андреева делу был "дан ход". Но из этой затеи ничего не вышло: согласно легенде, заполнив анкету, Алейников пошел благодарить друга за участие в его судьбе. Нашел он Андреева в одном из павильонов "Мосфильма", где тот снимался в картине "Илья Муромец". Затянувшееся братание друзей не понравилось режиссеру Александру Птушко, который попросил удалить постороннего с площадки. Андреев обиделся за товарища, и они с режиссером несколько повздорили. Птушко в сердцах уехал со съемки. А до киношного начальства дошли слухи о том, что Алейников и Андреев избили Птушко до полусмерти. Ничего подобного, конечно, не было и в помине, но звание заслуженного артиста Алейников так и не получил.

Алейникова часто вспоминают в связи с Высоцким. Была еще личность, которых можно поставить в тот же ряд — Сергей Есенин. Эти люди, может быть, больше, чем кто-то иной, выразили саму суть русского характера. И любили их похоже: преданно, горячо, но и панибратски, с той деспотической безоглядностью, которая часто оборачивается хамством, которая не только ласкает, но и губит.

При этом в Алейникове, кажется, вовсе не было той яростной стороны натуры, которая отчетливо ощущалась в Высоцком. У него не было потребности жить в экстремальном состоянии борьбы. Он не рвался из всех сухожилий, был человеком светлым, лишенным болезненного желания ненавидеть и до хрипоты кому-то что-то доказывать. И его герои всех любили, были открыты миру — казалось, чувство неприязни, а тем более ненависти им просто неведомо. Алейников не выглядел бойцом, оппозиционером — скорее шутом, скоморохом, блаженным.

Георгий Жженов: "Петя Алейников был сама доверчивость, светлость, искренность, неподкупность. В нем был талант ребенка. Помню, на охоте он промазал по лисе. Так побежал за ней бегом, догонять. Ну чистый ребенок в нем жил".

Случалось, что появления Алейникова на публике плавно переходили в застолья. Как вспоминает Евгений Весник, во время сборных концертов имя Алейникова было написано на афишах огромными буквами. Между тем, выходил он в самом конце, "на десерт". Репертуар у Петра Мартыновича был невелик: "Ленин и печник" Твардовского да рассказ Чехова "Дорогая собака". Но даже и эти произведения Алейникову далеко не всегда удавалось исполнить. Лишь только он выходил на сцену, в зале начиналось что-то невообразимое: овация, свистки, крики. Цепочка народу с выпивкой и закуской немедленно тянулась к сцене, взбиралась на нее, артиста обнимали, с ним чокались, братались, пытались качать. Нередко его доводили до слез, и он, бормоча: "Эх, ребятки, что же это вы такое делаете? ! Ну зачем же?!" и растроганно всхлипывая, уходил со сцены, так ничего и не прочитав.

Из воспоминаний Алексея Баталова: "Это была абсолютная звезда. Без всяких кавычек. Он выходил — и все было кончено. Я помню, Петя Алейников один раз вышел пьяный где-то зимой, не то на Сахалине, не то на Камчатке на свое выступление. Деньги. которые собрали от продажи билетов, были в чемодане, который где-то стоял за сценой. Петя вышел, что-то сказал и совсем захмелел, уже в конце ничего не мог. Зрители кричат: "Что такое, безобразие, любимый артист, деньги назад!" Петя пошел за кулисы, открыл чемодан и выбросил деньги прямо в зал".

Легенды и слухи

Вообще, вокруг этого человека ходило несметное число историй и легенд. Говорят, что и сам Петр Мартынович был замечательным мастером устного рассказа. Одного из своих пишущих друзей он звал в белорусскую деревню, к дяде-леснику: "Я примусь молоко с медом пить, здоровье поправлять, и стану тебе исключительные случаи из своей жизни рассказывать... глядишь, книжку веселых новелл смастерим. А они, ей-богу, будут веселые. Вот послушай..." И Петр Мартынович поведал "для затравки" без передыху добрый десяток удивительно занятных эпизодов из своей биографии. Я, по-моему, отродясь остроумнее ни от кого ничего не слыхивал" (Игнатий Пономарев "Воспоминания о Шукшине").

Книжка новелл написана так и не была. Но некоторые из сюжетов сохранились в памяти друзей и коллег Алейникова. Вот только один из них, наиболее характерный. Уже упоминавшийся Владимир Иванов вспоминает историю о том, как под конец жизни Петр Мартынович получил отдельную квартиру ( в течение многих лет Алейников вместе с женой и двумя детьми ютился в небольшой комнатке в густонаселенной коммуналке).

Артист любил ходить по московским улицам, останавливаясь у встречных киосков с газированной водой. В некоторых из этих ларьков у него были знакомые продавщицы, которые наливали любимому актеру сразу два стакана: один с газировкой и второй — с водкой. Прогуливаясь как-то таким образом, Алейников дошел до французского посольства и решил посмотреть, как живут иностранцы. Милиционер, узнав знаменитость, взял под козырек. Алейников долго прохаживался по просторному холлу посольства, а потом сел на кушетку в углу и... заснул. Секретарь посольства, проходивший мимо, решил, что артист находится здесь по чьему-то приглашению, и будить его не стал. Не стали будить Алейникова и другие сотруднику посольства. Петр Мартынович проспал на кушетке до утра, а утром галантные французы предложили ему принять душ и угостили завтраком.

Сомнительная история (общение с иностранцами тогда весьма не поощрялось) очень быстро стала известна в Главке кинематографии, и Алейникова попросили написать объяснительную записку. Вместо раскаяния актер заявил, что у него нет отдельной квартиры, негде учить роли, что он устает от тесноты и отдохнуть по-человечески может где-нибудь в другом месте — например, у иностранцев. После этого эпизода Алейникова вызвали "на ковер" к министру культуры Екатерине Алексеевне Фурцевой. Петр Мартынович сильно перетрухнул: он опасался, что после всех приключений его выгонят из Театра-студии киноактера, запретят сниматься в кино, а то и вовсе — сошлют куда-нибудь. Но Фурцева пожурила Алейникова за то, что злоупотребляет спиртным и предложила заключить договор: он бросает пить, а министерство в свою очередь создает ему приемлемые условия для жизни. И протянула ордер на двухкомнатную квартиру в высотке на площади Восстания.

"Получив ордер, — вспоминает Владимир Иванов, — Алейников начал пританцовывать, задирая ноги и выкидывая трюкаческие антраша:

— Ух ты-ы! Тру-ля-ля!

А дальше началось и вовсе непредсказуемое. Расшаркиваясь перед министром, отбивая поклоны и приседая в реверансах, он начал изливать благодарность, похожую на причитания:

— Заступница ты наша, Екатерина наша великая, уж не знаю, как благодарить!.. Любимица наша, благодетельница! Матушка-барыня, век тебя не забуду! Уж если тебе детишек покачать или дровишек поколоть, то я с превеликим удовольствием!

Фурцева замахала руками:

— Уберите его!"

Бесшабашные выходки Алейникова, тотчас становившиеся известными всей Москве, восхищали и пугали. Казалось, ему все было нипочем. Казалось, он способен выкидывать коленце в любой ситуации. Говорили, что даже на операционном столе, когда Алейникову делали под местной анастезией сложнейшую операцию по удалению легкого, Петр Мартынович шутил и подбадривал врачей. Конечно, подобное мировосприятие давалось совсем не просто, а ерничанье все чаще отдавало драмой. В год, когда отмечалось 30-летие советского кинематографа, Алейников сказал знакомой актрисе: "Ну если меня и теперь не заметят — мне хана". Дело тут было, без сомнения, не в медалях и в званиях — а в невозможности нормально жить, реализовать себя по-настоящему.

Выпрыгнуть из собственной кожи

Со временем Алейников стал заложником собственной славы. Зрителю он нужен был таким, каким они привыкли его видеть — Ваней Курским, веселым рубахой-парнем. Они не хотели ничего другого. Между тем, Алейникову становилось тесно в затасканном образе. Хотелось придумать что-то необычное, решиться на эксперимент.

Таким экспериментом стала маленькая роль Пушкина в фильме Лео Арнштама "Глинка". Многое совпадало: живость Алейникова, его природная пластичность, портретное сходство с Пушкиным обещали интересный результат. Но все оказалось не так просто. Публика не приняла алейниковского Пушкина: стоило ему появиться на экране, как зал начинал привычно смеяться. Критика разгромила пушкинские сцены фильма, а так как на дворе был 1947 год, то критика вовсе не была безобидной — разговор в прессе шел о диверсии и вражьих вылазках.

Именно с "Глинки" начался закат эры Алейникова. В кинематографе "оттепели" места ему уже не нашлось. Его природная органика почему-то не пригодилась молодым режиссерам, которые исповедовали достоверность и художественную свободу. Отчасти Алейников и сам был в этом виноват. Бывало, что его утверждали на роли, приглашали сниматься, но он не приходил на площадку, пропадал. Как всякий сильно пьющий человек, он был совершенно непредсказуем. Говорят, Алейников замечательно рисовал, и что в течение 12-ти безработных лет он изображал на бумаге своих героев — тех, что мечтал сыграть, да так и не сыграл.

"Последний раз я видела его работу в фильме "Они не пройдут" режиссера Зигфрида Кюна", — вспоминает Тамара Макарова. — "Он говорил одну фразу из трех слов: "А ведь война".

Но в действительности последней работой Петра Мартыновича стала роль старого рабочего Марютина в фильме Булата Мансурова "Утоление жажды" по роману Юрия Трифонова — картина вышла на экраны лишь в 1967 году, уже после смерти Алейникова. Режиссер вспоминает, как опасался приглашать больного Алейникова на съемки — ведь работа должна была вестись в условиях труднейшей экспедиции, в пустыне. Но Петр Мартынович развеял его сомнения: "Пустыни вашей я не боюсь. Пустыня моего одиночества и безделия пострашнее безводной пустыни. Пусть эта работа будет моим утолением жажды".

Съемки фильма закончились трагически. По сюжету герой Петра Мартыновича должен был купаться в канале. Сцена была большая, снимали в несколько дублей — и Алейников просидел в холодной горной воде не один час. Вскоре началось воспаление единственного легкого, его срочно увезли в местную больницу, а потом самолетом отправили в Москву. Но спасти Алейникова не удалось. Петр Мартынович умер в кремлевской больнице 9 июня 1965 года. Ему было 50 лет.

Когда Алейников умер, его друзья попросили у кинематографического начальства разрешения похоронить артиста на Новодевичьем кладбище. В просьбе им было отказано: дескать, у Алейникова нет почетных званий, он не заслуживает того, чтобы лежать в таком привилегированном месте. Тогда народный артист и депутат Верховного Совета Борис Андреев потребовал, чтобы Петру Мартыновичу отдали его место на том же кладбище. Там Алейников и был похоронен. На плите, установленной на его могиле, написано "Народному Пете Алейникову".

Александра Машукова

.