Курносов Валерий
dossier@kzn.ru
vkurnosov@rambler

АТОМНАЯ КАТОРГА

сценарий

Сценарий мною написан на основе документального рассказа заключенного об атомном взрыве секретного подземного завода в городе Челябинск-40. Об этом уже вышло ряд публикаций в открытой печати. Но заключенный давал показания только мне лично. Я уже писал об этом в Сети. Например, здесь: История Кыштымской атомной катастрофы глазами очевидца.

О себе: 40 лет, профессиональный журналист, последний год работаю в сетевых проектах Клименко-Экслера (в настоящее время - в АиФ-Интернет).

1

Три фотографии: Паульса, Конрада, Маслоу. Камера по очереди фокусируется на каждой из них.

Скрипучий пожилой закадровый голос старшего лейтенанта ВВС США Френсиса Паульса: Меня сбила русская ПВО над Уралом.

Юный закадровый голос Ли Харви Конрада: Меня убили за то, что я убил президента.

Закадровый голос лейтенанта ВМС США Айвана Маслоу: Когда русский паталогоанатом заполнял на меня документы, он записал: "Петр Иванов". Дата моей смерти неизвестна, причина смерти – лейкемия. На тюремном кладбище надо мной деревянный столбик с порядковым номером.

Титры. Музыка.

2

1 мая 1960 года. Пешавар (Пакистан), авиабаза США. Раннее утро. Жарко. Взлет У-2, его полет над различным ландшафтом и катастрофа в результате попадания ракеты ПВО.

Скрипучий пожилой закадровый голос Френсиса Паульса комментирует изображение: В целях обеспечения секретности мой новейший У-2 был доставлен на базу накануне ночью. Мне было приказано пролететь на высоте 21 тысячи метров над Уралом, затем свернуть на Мурманск и приземлиться в Норвегии на военной базе НАТО. На протяжении всего полета специальный фотоаппарат через люки в обшивке самолета приготовлен был вести съемки русской территории, магнитофоны - записывать сигналы радиотехнического обеспечения противовоздушной обороны.

Расчетная продолжительность полета равнялась девяти часам. Высота полета, его внезапность делали меня недосягаемым для русских. С подобным заданием летел я не первым. Так что это было обычная работа военного пилота.

Когда разрешили взлет, часы показали 6.20. В Пакистане было жарко, несмотря на раннее утро. Я прошел полосой облачности вглубь советского пространства, строго по маршруту, заданному в полетной карте. В полете я упивался открывшейся неземной красотой, недоступной простым смертным, мощью машины и мощью державы, меня пославшей. Не только с высоты, но и свысока я поглядывал на землю под крылом. Безусловно, Америка имеет право держать на привязи и под прицелом сибирского медведя.

Над Ташкентом я включил аппаратуру, а под Свердловском меня сбили. Хрущев говорил, что меня сбили с первого же выстрела. Позже наши газеты писали, что в меня попали пятнадцатой ракетой. Не знаю. У меня не было оборудования для распознавания ракет русской ПВО. Других запусков не обнаружил. Да и есть ли разница, какой ракетой сбит? Раньше все было o'key, и вдруг такой поворот. От неожиданности мало что соображал. Инстинктивно выбросился из рассыпавшегося самолета и приземлился на каком-то поле. Навстречу бежали русские крестьяне…

3

Новый Орлеан. 1955 год.

Ли Харви Конрад говорит зрителям: Знаете ли вы, что такое безотцовщина? Это когда ты хочешь съежиться и сделать так, чтобы тебя никто не замечал. Ты влезаешь в тесные башмаки старшего брата, одеваешь его подшитый пиджак, а после школы идешь домой, не поднимая глаз. Потому что, если ты оглянешься, то увидишь, как хороша Мэри-Энн из соседнего класса. А у твоей матери нет машины и у тебя нет денег, чтобы пригласить Мэри-Энн в кино. А тебе тоже хочется встречаться с девчонкой. Но ты делаешь злую рожу и тащишься домой. Как будто тебе интересно торчать в четырех стенах и смотреть в черно-белый телевизор. Ребятам с тобой тоже неинтересно. Им отцы купили бейсбольные формы и мотоциклы. У них – свой мир. А я могу рассказать только про памятники на кладбище, где похоронен отец, про тетку и отчима, которым на меня наплевать.

У меня не будет папочки, который в чековой книжке выпишет мне пропуск в университет. Единственный, кто подумает о моем досуге и будущем – это армейский сержант. В форме все одинаковы, и никто не спросит, почему у тебя нет брюк, как у Элвиса Пресли. Потому что не положено! Нет, быстрей бы в армию. Братья пишут, что кормят отлично, на форму "джимми" девчонки в Европе так и липнут, страховка и деньги на учебу в колледже обеспечены. Корея закончилась. Почему бы не прокатиться за счет дядюшки Сэма туристом по миру?

4

Лубянская тюрьма. Охранник вводит в камеру Паульса. В руках Паульса комплект постельного белья. В тесной узкой камере двухэтажные нары – "вагонка". На нижних нарах лежит заключенный.

Паульс охраннику: Эй, я же ни черта не знаю по-русски! Зачем мне сосед?

Охранник (не понимая, что ему говорят): В дверях не задерживаться!

Со стальным грохотом и скрежетом закрывается тяжелая дверь. Паульс протягивает руки к верхнему ярусу нар, чтобы покрыть тюремный матрас принесенной простынею. Худой сосед по камере лежит на нижних нарах, прикрыв глаза рукой от слепящего яркого света электрической лампы, защищенной матовым колпаком, который, в свою очередь, опутан стальной сеткой.

Айван Маслоу: Хэлло, Фрэнк!

Паульс (вздрогнув от неожиданности): Ты... кто? Янки?

Айван Маслоу: Да.

Паульс: А откуда знаешь мое имя?

Айван Маслоу: Меня специально подсадили к тебе.

Паульс: Шпионить?

Айван Маслоу: Нет. Пугать своим примером.

Паульс: То есть?

Маслоу: Я ведь тоже летчик, Фрэнки. Лейтенант ВМС США Айван Маслоу. Десять лет назад меня и мой экипаж Советы сбили над Балтийским морем при выполнении разведывательного полета. Из всего экипажа русские подобрали только Джефа Бэрью, Тома Берга и меня. Ребята умерли от ран, оборудование самолета затонуло. Меня склеили врачи, но я отказался на НИХ работать. Тогда они отправили меня подыхать на каторгу. У меня лейкемия, Фрэнки. Из-за атомного взрыва, который я пережил. Мне немного осталось... Они хотят, чтобы ты видел, что бывает с теми парнями, которые не хотят отвечать на их вопросы.

Паульс: Странное имя: Айван Маслоу... Ты – русский?

Маслоу: Да. По-русски меня зовут: "Иван Маслов". Отец эмигрировал из Владивостока в двадцать первом году. Я родился во Фриско.

4

21 марта 1958 года. Вашингтон. Пригород Лэнгли, приемная шефа ЦРУ Аллена Даллеса.

Адвокат Джеймс Доновэн: Мистер Даллес! Я просил Вас о встрече с тем, чтобы предложить обменять моего клиента – полковника КГБ Абеля - на нашего разведчика его уровня, оказавшегося в схожих обстоятельствах.

Аллен Даллес: Мне передавали суть Вашей идеи. Но, увы! Она как заманчива, так и бесперспективна. Да, у нас могут находиться в советском заключении наши сотрудники. Но любая подобная сделка возможна лишь при публичном признании Советами принадлежности Абеля. А они отказываются от своего полковника.

Адвокат Джеймс Доновэн: Но ведь мы официально и не обращались…

Аллен Даллес: …И не обратимся, пока русские официально не подтвердят гражданство Абеля.

Адвокат Джеймс Доновэн: Ну а если обратиться по неофициальным каналам, в качестве частных лиц?

Аллен Даллес: Пробуйте. Мы только “за”. Думаю, что меня поддержит и президент Эйзенхауэр. Но я сомневаюсь, что на это пойдет Хрущев. Он же непредсказуем. Знаете, что он заявил нашим дипломатам после подавления восстания в Будапеште? "Мы вас закопаем". И после Кореи мы стараемся не вступать в прямую конфронтацию с Россией. А теперь еще эти русские спутники!.. Поверьте, нам хватает работы и без Вашего полковника. Вы читали о столкновении наших бомбардировщиков над устьем Саванны?

Адвокат Джеймс Доновэн: Н-нет...

Аллен Даллес: А ущерб после небывалого снегопада? Помните, как 16 февраля весь Вашингтон буквально замер? В Штатах хватает головных болей и без вашего полковника.

Адвокат Джеймс Доновэн: Но непредсказуемость Хрущева иногда может подразумевать и неожиданный положительный результат…

Аллен Даллес: А я что говорю? Пробуйте, пробуйте…

5

15 апреля 1958 года. Москва, Лубянка. Кабинет председателя КГБ СССР Александра Шелепина.

Шелепин: Ну что там у вас еще?

Адъютант: Опять из вашингтонского посольства депеша.

Шелепин вскрывает конверт и читает. В тексте написано:

"Адвокат Джеймс Доновэн посетил посольство с просьбой передать письмо жене осужденного за шпионаж Мартина Коллинза. Мы решительно отвергли провокацию адвоката".

Шелепин: Вызовите ко мне начальника отдела "В" Одинцова.

Через несколько минут появляется начальник отдела. Ожидая его, Серов включил радиоприемник, в котором диктор сообщил о том, что "Мы передавали запись выступления американского исполнителя Вана Клиберна на московском Международном конкурсе пианистов", после чего выпуск новостей рассказывал об успешной подготовке к посевной и решении нового председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущева реорганизовать МТС.

Одинцов: Вызывали, товарищ генерал?

Шелепин: Эх, Хайханен, Хайханен... Как дела с этим финским забулдыгой?

Одинцов: Автокатастрофа требует времени на подготовку, предатель под нашим полным контролем.

Шелепин: Что будем делать с Абелем? Даллес запрашивает разрешения нашего посольства в Вашингтоне на передачу письма жене Абеля.

Одинцов: Работаем в соответствии с нашими инструкциями: "У Советского Союза нет шпионов". Или поступили новые указания Политбюро?

Шелепин: Указаний нет. Но Хрущеву нужен не только ракетный кнут, но и гуманитарный пряник. Пусть в посольстве продолжают ту же волынку, а вы продумайте и альтернативные варианты действий. Все же не тридцать седьмой год, чтобы резидентуру рубить под корень. Надо подкрепить веру оставшихся "кротов" заботой государства о провалившемся коллеге. Или, во всяком случае, подумать об этом.

6

Весна 1958 года. Американская военная база в Ацуги (Япония). Пустой туалет казармы. Одинокий и плачущий Ли Харви Конрад целится из пистолета в свою руку:

- Не хочу! Не хочу в джунгли! Не хочу воевать! Не хочу! Не хочу! (выстрел) Мама!

На выстрел сбегаются солдаты.

Сержант Макгрегор хватает окровавленную руку Конрада: Идиот! Козловский - за аптечкой, Моллер - за врачом, Джонсон – за лейтенантом! Живо!

Прибегает лейтенант Нильсен: Придурок! Воевать испугался, маменькин сынок! Кость не задета? Ну, я тебе устрою отпуск на Гавайях! Ты у меня пойдешь под трибунал, а потом постреляешь желтых на Тайване!

Конрад неподвижно лежит на полу туалета, прикрывая одной рукой глаза от стыда и боли, в то время как другую осматривает врач.

7

Лубянская тюрьма. Камера Маслоу-Паульса.

Маслоу: За шпионаж в пользу США меня осудили к двадцати пяти годам лишения свободы. Почему не к расстрелу – не знаю.

Паульс: Когда тебя сбили?

Маслоу: Восьмого апреля пятидесятого года.

Паульс: Значит, ты ничего не знаешь. В июне того года в Корее началась война. Президент Трумэн пригрозил сбросить атомные бомбы, и в России стали осторожнее с американцами. Тем же летом были арестованы атомные шпионы русских – муж и жена Розенберги. Может быть, тебя хотели обменять на них? Я слышал, такое иногда случается.

Маслоу: Не знаю. Главное - меня оставили жить. Сначала меня держали в этой тюрьме, а потом отправили на каторжные работы в советские лагеря. Спасало то, что от отца мне досталось знание русского языка.

8

Ноябрь 1959 года. Москва, Лубянка. Кабинет председателя КГБ СССР Александра Шелепина.

Шелепин читает недельную аналитическую сводку и кнопкой вызывает адъютанта: Пригласите Одинцова с информацией по обстановке в Москве.

Работает радио. Диктор сообщает: "В дальнейшем загнивании Запада еще раз убедилась партийно-правительственная делегация Советского Союза. Когда в Голливуде Никите Сергеевичу Хрущеву продемонстрировали канкан, этот, с позволения сказать, танец, 1-й секретарь ЦК КПСС заявил: "У вас это будут смотреть, а советские люди от этого зрелища отвернутся. Это - порнография"

Входит Одинцов с папкой в руках: Разрешите, товарищ генерал?

Шелепин, не отрываясь от сводки: Входи, садись. С Бандерой, надеюсь, чисто сработали? Сташинского представь к ордену Боевого Красного Знамени. Никита Сергеевич лично благодарил. А это что за фрукт в Москве объявился – Ли Харви Конрад? Вены себе вскрыл в гостинице, от американского гражданства отказался. Разберись, не подсадная ли это утка.

Одинцов разворачивает картонную папку за номером 31451: Уже работаем, товарищ генерал. Врачи говорят, что он – типичная личность истероидного типа. Говорит, что с пятнадцати лет считает себя коммунистом, служил в американской армии, год назад участвовал в военных действиях на Тайване. Сделаны запросы в посольство и резидентуру, чтобы собрать о нем побольше информации. Пока дано задание относиться к нему тактично.

Шелепин: Американских психов нам не хватало. Со своими бы разобраться. Кстати, как там в Казани Василий Сталин – угомонился? Протрезвел?

Звонит кнопку вызова адъютанта.

Шелепин - адъютанту: Шевчук! Сводку по Василию Сталину мне!

Шелепин - Одинцову: А с американцем разберись. Непорядок это – в центре столицы такой скандал. Что-то не нравится мне этот тип. Еще выкинет чего-нибудь. Если за ним ничего нет, пошли-ка ты его от греха подальше – в Минск. Там тихо. Пусть поработает, заодно будет время приглядеться к нему.

9

Январь 1957 года. Уральские горы. Лагерь заключенных в тайге. Лай голодных собак.

Трое заключенных с повязкой "Самоохрана" входят в барак, включают электрический свет и один из них кричит: "Подъем!"

Заключенные, тихо переговариваясь, устало сползают с двухэтажных нар, привычно обматывают портянками ноги и суют их в кирзовые сапоги. Потом одевают тюремные бушлаты и строятся во дворе на утреннюю поверку.

Заключенные с повязкой "Самоохрана" подгоняют других: Быстрее, урки! Живее!

При построении кирза сапог скрипит в тридцатиградусный мороз.

Перед фронтом те же три заключенных с повязкой "Самоохрана". По бокам от них автоматчики с собаками. За спиной выстроившихся обитателей барака – тоже автоматчики с собаками. За автоматчиками – столбы с колючей проволокой. Между рядами колючей проволоки - караульные вышки с солдатами.

Офицеры в белых тулупах и в валенках спрятались от ветра чуть в стороне, постукивая, чтобы не замерзнуть, ногой об ногу.

Заключенные с повязкой "Самоохрана" выкликивают фамилии из списка обитателей барака: Ахунов! Из строя слышится: Я!

"Самоохрана": Богданов!

Из строя: Я!

"Самоохрана": Борисов!

Из строя: Я!

Когда по алфавиту доходит очередь фамилии на букву "М", "Самоохрана" кричит: Маслов!

Маслоу: Я!

10

Специальный автомобиль для перевозки заключенных с решеткой и местом у борта для вооруженного охранника с собакой выезжает за ворота лагеря и едет по заснеженной тайге, по горной уральской дороге. За решеткой – заключенные. Каждый из них молча обнимает большое бревно. У всех опущены наушники зимних шапок, завязанные под подбородком. Охранник засунул один рукав тулупа в другой, обнимая свой карабин. Изо рта людей и пасти собаки виден пар при каждом выдохе. Холодно.

Пока камера показывает зимнюю таежную дорогу и людей в спецмашинах, голос Маслоу за кадром комментирует: После завтрака мы такие же голодные, как и до него. Собаки конвоя тоже недоедают, как и наша охрана. Люди и звери злобно смотрят нам в глаза, и, если солдаты спустят собак с поводка, псы не задумываясь съедят любого. Мне кажется, они сожрали бы и медведя, если бы он попался.

Нас везут в каменный ад уральской каменоломни. По дороге елки согнулись под тяжестью снега, как заключенные на лесоповале. Спецмашина тащит нас по горной уральской дороге. Ее мотор жалобно ноет.

Подыхать с холоду охрана не хочет. И потому приказывает каждому заключенному взять с лагерного склада по заранее приготовленному летом бревну для двух огромных костров. В карьере из-под снега можно добыть только сырые бревна. Поэтому мы возим дрова с собой. Один костер за проволочной оградой – для обогрева нашего конвоя, другой – для заключенных нашего «штрафного лагеря».

"Штрафным" лагерь называется потому, что сюда специально собраны заключенные, которым вовремя не догадались вынести судом смертные приговоры, и которых нужно убить. Убить рабской работой на пользу "социалистического строительства". А потом в газетах про такие места напишут "комсомольско-молодежная стройка". Я стал в этом уже разбираться. Потому что не первый год уже за советской решеткой. И потому, что в русских тюрьмах вместо священника полагается офицер-пропагандист, который иногда читает нам газеты. Говорят, что таким смертникам, как мы, читать газеты стали с приходом к власти Хрущева. И еще заключенные-старожилы говорят, что камни из нашей шахты потом используют для производства атомных бомб. Но точно никто не знает, потому что каждые три месяца старожилов развозят по другим лагерям, а на их место привозят свежих.

11

Горный каменный карьер, занесенный снегом. На холмах вокруг растянута колючая проволока. В центре горы – вход в шахту, где работают заключенные. Маслоу под наблюдением конвоя разводит костер для заключенных и следит за ним. Недалеко от места костра, за проволокой, вышка часового.

Голос Маслоу: Разводить костры – самая лучшая работа на карьере. Здесь тепло и не так тяжело, как в шахте. Сегодня дежурный офицер выбрал меня из всего лагеря. Остальные ушли в холодную шахту.

Пока Маслоу разжигал костер, он обратил внимание, как молодой конвоир на ближайшей вышке убрал штык с карабина, потом неуклюже приставил ствол к своей челюсти, заплакал и дотянулся до спускового крючка. После выстрела из черепа брызнул кровавый холодец и тут же застыл на потолке вышки.

Маслоу замер с поленом в руке, глядя на самоубийцу. Между рядами колючей проволоки к самоубийце на вышку бежал дежурный офицер. Добежав, дежурный офицер кричит с вышки: Григорян!!! Заключенного (показал на Маслоу) в спецмашину и на допрос в лагерь. Но сначала погрузите туда труп этого гада. И чтобы собака его по дороге не съела! Гляди у меня!

12

Вечер 24 декабря 1959 года. Москва. Выход из отделения милиции. Ли Харви Конрад выходит в дверь вместе с мужчиной в штатском. В руках у Ли Харви Конрада документы, которые он прячет во внутреннем костюме.

Ли Харви Конрад: Ну вот, теперь хотя бы могу задержаться в СССР на законных основаниях. И как символично – в Рождество! Я очень рад. Надо бы отпраздновать и документы и Рождество. А вот и ресторан по дороге. Давайте зайдем!

Мужчина в штатском: Не могу я. Нам не положено. Тем более, что я вам документы выдавал. Скажут, что за взятку.

Ли Харви Конрад: Ну, пожалуйста, то-ва-рищ. Я никому не скажу. Все равно ужинать пора. А в гостинице очень плохо кормят. То-ва-рищ?

Мужчина в штатском: Да нас все равно швейцары не пустят.

Ли Харви Конрад: Почему?

Мужчина в штатском: Не пустят и все тут! Здесь только для иностранцев.

Ли Харви Конрад: Не понял, почему?

Мужчина в штатском: Вот привязался! Смотри.

Подходят к двери в ресторан. Стоящий у входа швейцар в униформе преграждает путь: Вы это куда? Вход закрыт.

Мужчина в штатском: Объясни ты этому...

Швейцар, не дослушав, бросается от входа навстречу подъехавшей машине и открывает дверь, приподнимая над головой свою форменную фуражку: Добрый вечер, Олег Владимирович!

Из черной "Волги" выходит подтянутый высокий мужчина спортивного телосложения. Вместе с ним под руку молодая, красивая женщина в дорогой шубе. Они молча следуют в ресторан

Швейцар, открывая перед блестящей парой дверь ресторана: Столик ваш забронирован. Нюся приказала вас встретить.

Мужчина в штатском - Ли Харви Конраду: Ну что, понял, что туда нельзя?

Ли Харви Конрад (с гневом обращаясь к швейцару): Почему нельзя?

Швейцар: Ах, господа – иностранцы. Извините, сразу не признал (с подозрением оглядывая советский покрой одежды мужчины в штатском). Проходите, извините.

13

Внутри ресторана. Играет музыка. Ли Харви Конрад и его спутник уже выпили и находятся в благодушном настроении.

Ли Харви Конрад: Какая крепкая ваша водка! Похожа на японскую саке, только крепче.

Мужчина в штатском: Водка, как водка. Ты вот что, не расслабляйся. Кто платить-то за все будет? Нам столько не платят, чтобы по ресторанам ходить.

Ли Харви Конрад: Не переживайте, то-ва-рищ! Я пока могу заплатить, и даже музыку заказать у оркестра.

Идет нетвердым шагом к оркестрантам: Сегодня в полночь – Рождество. Пожалуйста, сыграйте Silent Night.

Музыканты берут деньги и начинают играть мелодию.

Ли Харви Конрад: У нас... У НИХ! Конечно же, у НИХ, в Штатах принято в эту ночь дарить подарки и загадывать желания. Документы мне подарили, а теперь я хотел бы загадать желание и с вами выпить за...

В это время музыканты заиграли рок-н-ролл Элвиса Пресли, и у эстрады начали танцевать мужчина и женщина, которых швейцар встречал у входа.

Ли Харви Конрад: Да что же это они? Сейчас я пойду (встает) и...

Мужчина в штатском хватает за рукав и шипит: Сидеть! Ты что, не понял, что ли, что с ними НЕ НАДО связываться?

Пьяный Ли Харви Конрад (непонимающе и тоже переходя на шепот): Да?! А кто они такие?

Мужчина в штатском: Это – Пеньковский, дипломат. Его родственники – VIP. Его знают во всех ресторанах Москвы.

Пьяный Ли Харви Конрад (непонимающе): Да?! А у вас разве есть VIP? В СССР же все равны?

Мужчина в штатском: Дурак! У нас все равняются только на демонстрациях. Пошли отсюда!

14

Январь 1957 года. Лай голодных собак. Кабинет начальника лагеря. На стене в центре – портрет Ленина. По стенам наглядная агитация: Хрущев, Дзержинский, лозунг: "На свободу – с чистой совестью!" И другие призывы. В углу – елка с игрушками.

Начальник лагеря сидит за столом и держит перед собой папку с делом: Та-ак! Иван Маслов, американский шпион... Летчик, значится. Летчик-налетчик. Папа – контра недобитая и сам к нам полез... Что, Маслов, жить хочешь?

Заключенный Маслоу стоит перед ним и молчит.

Начальник лагеря: Жить – хорошо. Но жить американским шпионам в Советском Союзе нельзя. Не разрешается. А умирать неохота. Как же быть?

Начальник лагеря встал из-за стола, обошел кругом стоящего Маслоу, изучая его взглядом.

Начальник лагеря: Жить шпиону нельзя, но жить хочется. Хотя и недолго. Вот что! Я тебя, пожалуй, могу отсюда досрочно перевести. Тут у нас в больнице помирает один урка, а ему завтра надо переводиться в десятый ОЛП. Там теплее и шахты нет. Я МОГУ тебя отправить с документами того несчастного. Начальник – мой хороший знакомый. Стоит только чиркнуть ему сопроводительное письмо, и он ни разу не скажет про вклеенную фотографию в твоем новом деле. Будешь под новой фамилией в чистой одежде работать на заводе, с питанием таким, что и на воле не имеют.

Маслоу стоит молча и про себя думает: Я стоял и не понимал, почему он не допрашивает про самоубийство, но хочет меня перевести в другой лагерь. Про десятый ОЛП заключенные говорили между собой, как про сказку. Причем, примерно то же, что и начальник сейчас говорит мне. Я думал, что на самом деле такого Отдельного Лагерного Пункта (О-Эл-Пэ) не существует. Но зачем ему это надо?

Начальник лагеря: Ты понимаешь, Маслов, что американский шпион живьем от нас уйти не может, а честный советский уголовник может выйти на свободу с чистой совестью? (Начальник тыкает рукой в сторону плаката с таким текстом) Потому что он – наш, родной русский жулик. И голос крови для матери-Родины тоже играет роль. Партия нам велит родных людей перевоспитывать и бороться с американским империализмом. Понял мою мысль?

Маслоу: Что вы от меня хотите?

Начальник лагеря (довольный засмеялся): Значит, по-онял! Я хочу, чтобы ты забыл про сегодняшнее самоубийство. В советских тюрьмах партия посылает работать идейно выдержанных своих бойцов. А у этого желторотого конвоира, оказывается, дядя был враг народа – подкулачник. А мне из-за нестойкого комсомольца перед пенсией попадать под расследование тоже неохота. А так – ты не видел, а комсомольца волки загрызли. Ну, понял свое счастье? Не упускай шанс, Маслов!

Маслоу: Я согласен.

Начальник лагеря: Ну, вот и молодец, вот и правильно! Сидорчук! (кричит в закрытую дверь) Отвести в барак!

Дверь за Сидорчуком и Маслоу закрывается.

Начальник лагеря, засовывая дело Маслоу в сейф: Ну, вот и молодец! Я!.. Все равно после шахты долго не проживет, гнида!

15

7 марта 1960 года. Советское посольство в Вашингтоне.

Радио в кабинете посла: Сегодня в Тихом океане с нашего авианосца обнаружена русская дрейфующая баржа. С ее борта были сняты четыре изможденных русских солдата, которые штормом 17 января с военной базы на острове Кунашир были выброшены в бушующий океан. По словам наших моряков, четыре живых скелета боялись ступить на борт американского судна из-за возможности последующих обвинений в измене Родине. Интересно, признает ли мистер Хрущев в этих несчастных своих граждан, или так же, как в истории со шпионом Коллинзом, будет делать вид, что этих людей не существует в природе? За комментарием мы обратились...

Посол гневно выключил приемник: Негодяи! Вы слышите? И так сегодня весь день! Они над нами издеваются. Вы посмотрите, как автокатастрофа какого-то финского пьяницы Хайханена разворошила этот гадюшник! Вы почитайте заголовки газет: "Костлявая рука Москвы"; "Бумеранг Хрущева", "Предателей не любит никто"; "Хайханен – в морге за то, что Коллинз – в тюрьме"; "У Советов нет шпионов, зато есть покойники". И так далее! Теперь еще и спасенных солдат приплели. Я, кстати, уже запросил у госдепа подробности по поводу спасения солдат.

Ну, сколько это может продолжаться, я вас спрашиваю? Я имею в виду вонь от дела Абеля...

Куратор резидентур в США: Я слушал новости...

Посол: ...Ведь прошло уже два года после осуждения Абеля! Казалось бы, достаточно макать нас, как котят, в ту же кучу дерьма. Нет! Не угомонятся. И Абель тоже хорош! Хранить микропленку с письмами родных на русском языке! Это же уму не постижимо! Это даже первоклассник не догадается так подставиться! Ведь опытный агент, а погорел, как щенок. У вас что, все такие – или идиоты, или пьяницы, или бабники?

Куратор резидентур в США: Я давно предлагал замять это дело...

Посол: Вы имеете в виду предложение Доновэна об обмене Абеля? Хитер этот адвокат, не зря раньше хлеб ел в американской разведке. Знает, как надавить. Но мы же уже заявляли, что у нас нет шпиона Коллинза.

Куратор резидентур в США: Ну, Доновэн ведь действует теперь не через нас, а в частном порядке через Западный Берлин. Надо разъяснить Кремлю вред от этой шумихи, и втихую выйти из патовой ситуации. Сколько же можно Кремлю читать, что русские – идиоты, что доказанный американским судом факт шпионажа не требует подтверждающей это справки Хрущева?! Что на примере Абеля хорошо видно, как на самом деле СССР заботится о своих гражданах? Подыскать бы какую-нибудь адекватную фигуру в лагерях, и заткнуть пасть Аллена Даллеса, режиссирующего этот хор.

Посол: Когда я был в Москве, мы уже разговаривали на эту тему с Андреем Андреевичем. Министр сказал, что они по своим каналам уже искали подходящий обмен. Был у нас один американский летчик – командир самолета-шпиона. Но, во-первых, он русского происхождения, а во-вторых, умер три года назад в уральском лагере.

Куратор резидентур в США: Значит, пусть ищут еще. Не можем же мы тридцать лет тюремного срока Абеля слушать, какие мы идиоты. Передайте наверх, что если в Политбюро не дадут добро на такой обмен, то американские газеты научат каждого "крота" хранить микрофильмы с письмами родных для гарантированного возвращения домой после ареста. Вернуть надо одного и пресечь эту заразу на корню.

16

Закрытый товарный ("столыпинский") вагон в тупике на железнодорожной станции в закрытом городе Челябинск-40. Охранники с собаками открывают дверь вагона. В вагоне – заключенные. Конвоиры выстраивают заключенных перед вагоном и устраивают перекличку. После переклички всех пересаживают в спецмашины и везут по южноуральскому ландшафту: невысокие горы, много озер, промышленные постройки 200-300-летней давности от плавильных заводов купцов Демидовых. В конце дороги караван спецмашин привозит заключенных в отдельный лагерный пункт "десять" (ОЛП–10). По ходу движения автомобилей заключенные видят странную картину: покрытые зимним снегом Уральские горы и, несмотря на уральский мороз, незамерзающее озеро Карачай, от которого идет пар, и по которому плавают сторожевые катера. Вода в озере – черная и неживая. Рядом с Карачаем цепь мелких озер, которые соединены между собой речками Теча и Исеть.

Закадровый голос Маслоу: Меня отправили в Челябинск-40. Раньше он вроде бы назывался “Озерск”. Нас привезли туда целый “столыпин” - человек 70. Там было подземное производство оружейного плутония для атомной бомбы, отчего местные озера не замерзали зимой, а парили. Узнал я это позже. А пока видел, что по воде то и дело проплывали военные катера. Наш лагерь располагался прямо над заводом, который назывался "Химкомбинат «Маяк». Рядом находились казармы, в которых жили тысячи три военных строителей.

17

Ряды колючей проволоки и вышки с солдатами. Между вышками бегают лающие собаки. Внутри рядов проволоки – большое здание цеха, которое продолжается в толще горы. Внутри цеха также колючая проволока. С одной ее стороны в темных комбинезонах работают заключенные, с другой стороны – военные строители в зеленой форме и вольные рабочие в белых одеждах. Заключенные работают с шумом. Здесь бетономешалки перемешивают бетон, сварщики варят металлическую арматуру, третьи гремят отбойными молотками.

С другой стороны колючей проволоки в том же цеху солдаты помогают устанавливать тяжелые станки, а дальше вольные рабочие отлаживают уже установленное оборудование для запуска. После работы при выходе из цеха караул проверяет заключенных дозиметрами, записывает данные в журнал, а потом рассаживает заключенных по спецмашинам.

Закадровый голос Маслоу: Я работал бетонщиком, другие сварщиками, плотниками, арматурщиками. Мы видели через заграждение, как вольные работали в чистых белых одеждах. Мы знали, что они получали за вредную работу ежедневно по килограмму шоколада. Отсюда и пошла кличка – "шоколадники". Нас тоже кормили хорошо и давали зарабатывать деньги. Среди вольных рабочих многие из нас впервые за последние годы увидели женщин. Один вид ножки в чулке, выглядывающей из-под юбки, сводил нас с ума. Мы орали через проволоку грязные ругательства, предлагали здесь же, через проволоку, заняться сексом. Поэтому женщины боялись заходить в цеха, где работали заключенные. По показаниям дозиметров, которыми нас проверяли, все зеки знали, что давно уже “прихвачены” радиацией. По вольным “шоколадникам”, по питанию и постоянным проверкам мы догадывались, что на заводе делают ядерные начинки для бомб.

18

Тот же цех. Работы остановлены, и все заключенные сгрудились над одним, чья рука попала внутрь транспортера.

Закадровый голос Маслоу: Однажды одному из заключенных электрический транспортер, который передавал каменщикам наверх кирпичи, закрутил рукав, и руку несчастного раздробили шестеренки механизма. Заключенный кричал от боли, мы отключили транспортер и вызвали через дежурного офицера бригаду врачей. Под наблюдением офицера к нам за колючее ограждение прибыл врач с медсестрой. Это была девушка лет двадцати, крупного телосложения. Она не была красавицей. Но она была настоящая, и от нее веяло молодостью, здоровьем и дешевой косметикой. Заключенные вдыхали этот аромат женщины так же активно, как работает носом конченный кокаинист.

Для многих это была первая и, возможно, единственная встреча с женщиной. Упускать такой случай, несмотря на угрозу суровой кары, заключенным было трудно. Тем более, что солдаты с оружием наблюдали за происшествием только снаружи ограждения. Из-за крика пострадавшего офицер растерялся и не приказал вывести остальных из цеха. Это была ошибка офицера.

Один заключенный берет металлический прут, приготовленный сварщиками для сварки арматуры, и бросает его в провода трансформаторной будки, находящейся по другую сторону колючего ограждения в цехе. Вспыхивают искры короткого замыкания, и мгновенно наступает темнота.

После чего слышится шум борьбы, сдавленные голоса офицера, врача, заключенных и обреченной медсестры: "Миленькие, не надо!" Тут же кричит брошенный в тисках транспортера заключенный.

Закадровый голос Маслоу: Женщины хотелось нам всем. Но я понимал, что произойдет после того, как солдаты включат аварийные прожектора и широко откроют двери цеха. Ради минуты удовольствия уходить с такого курорта обратно в каторжный карьер мне не хотелось. А другие о каторге ничего не знали. И я бросился на шум борьбы спасать медсестру, чтобы спастись самому.

Шум борьбы усиливается, удары, скрип сапог, удары железом о бетон.

Широко распахиваются ворота цеха, куда с фонариками и собаками вбегает наряд охранников с карабинами. Затем в ворота цеха въезжает спецавтомобиль для перевозки заключенных и освещает фарами место драки.

Заключенные разбегаются в стороны от полосы света. Фары автомобиля высвечивают Маслоу с железной арматурой в руке, прикрывающего женщину. За спиной Маслоу пытается подняться с бетона всхлипывающая медсестра в разорванной одежде. Невдалеке лежат без сознания офицер и врач.

19

16.30. 27 сентября 1957 года. Воскресенье. Солнечно и тепло. Горожане на местном стадионе болеют за две футбольные команды своего города.

На плацу перед казармами военных строителей сержанты и старшина инструктируют 200 новобранцев, только что прибывших из Москвы.

Караул на вышках охраняет бараки с заключенными. Заключенные в бараке играют в домино.

Маслоу лежит на нижнем ярусе нар, рядом с окном, выходившим в сторону завода. Подложив под голову руки и уставившись в потолок, Маслоу думает: В ОЛП-10 заключенные относятся ко мне настороженно. При разговоре нерусский акцент у меня все равно немного заметен. Никто не знает моего настоящего имени. Однако все равно в лагере узнали, что я здесь по подложным документам. Никто не понимал, почему я в общем лагере с уголовниками. Моя кличка была "Шпион". И из-за неизвестности вокруг меня, за которой наблюдал лично начальник лагеря, со мной боялись связываться. После того случая с медсестрой, когда я вышел с арматурой против всех, ко мне вообще никто не подходил, если это не нужно было по работе. Из-за особого режима безопасности химкомбината "Маяк" после того случая из лагеря удалили всех беспредельщиков, не соблюдавших воровского закона. Жить стало спокойнее. Меня никто не трогал, и я никого не трогал.

Вдруг заключенных ослепила яркая вспышка света. Земля задрожала под казармой, как будто началось землетрясение. От взрывной волны осколки стекол с лязгом падают внутрь казармы, заключенных швыряет на пол. Поднявшись и подскочив к окну, заключенные видят в районе подземного завода, километрах в пяти от своих казарм, быстро увеличивающийся в объемах столб дыма и пыли высотой до километра, который при подъеме к облакам содрогается, расширяется и мерцает оранжево-пурпурным светом. Это создавало иллюзию северного сияния. Затем столб превратился в гриб. Шляпа гриба расходилась по небу и вскоре закрыла солнце. Наступили ранние сумерки. Гром взрыва, отразившись эхом от гор, многократно повторился над городом.

Служебные собаки воют, не умолкая. Птиц нигде нет. Состояние людей подавленное. Ударной волной сорваны выходные металлические ворота лагеря, но все боятся тронуться с места. Солдаты выбежали на улицу из караульного помещения, и распластались на земле с оружием в руках, приготовившись к круговой обороне. Часовые, стоявшие до взрыва на вышках, кричат о помощи, сброшенные с высоты взрывной волной – кого на землю, а кого на колючую проволоку под напряжением.

В сторону казарм лагеря от гриба двинулось черно-серо-бурое облако.

20

Кабинет начальника ОЛП-10.

Начальник разговаривает по телефону: Что?!? Срочно дозиметристов! Как не хватает? Как – в последнюю очередь? Да у меня тысяча заключенных и ворота лагеря сметены взрывной волной. Они в любой момент могут смять охрану и броситься в город. Мне срочно нужно подкрепление. Срочно! Есть раненые и погибшие. Да! Пока не считал сколько. Срочно подкрепление! Меры приму! Все!

21

ОЛП-10. На плацу выстроились отряды заключенных. На стоящих людей падают крупные хлопья сажи. Начальник ОЛП-10 с рупором в руках выступает с трибуны перед строем заключенных.

Начальник ОЛП-10: Внимание! Никакой паники! Идут ПЛАНОВЫЕ учения гражданской обороны. Подчеркиваю: ПЛАНОВЫЕ учения. Отрабатываются действия персонала нашего объекта в условиях ядерного нападения. С целью приближения учений к боевым условиям специалистами гражданской обороны произведена ИМИТАЦИЯ атомного взрыва. Повторяю: ИМИТАЦИЯ. Поскольку подобного рода учения проводятся в наших краях впервые (подчеркиваю: В НАШИХ КРАЯХ впервые, а вообще это делается повсеместно и регулярно), то специалисты гражданской обороны из-за отсутствия опыта не рассчитали силу муляжа. Я уже написал рапорт по поводу раненых караула и нанесенном ОЛП-10 ущербу. Виновные будут наказаны, стекла в бараках вставлены в понедельник, как только заведующая строительного склада выйдет на работу.

Учения касаются гражданского населения и военнослужащих. Военнослужащие будут тушить УЧЕБНЫЙ пожар на предприятии. Повторяю: УЧЕБНЫЙ пожар. Гражданское население будет безоговорочно эвакуироваться с замером нормативного времени на эвакуацию. Контролировать нормативы гражданской обороны приехала специальная комиссия из Москвы. У нас же все остается БЕЗ ИЗМЕНЕНИЙ по принятому режимом расписанию. Первый отряд будет чинить входные ворота, остальные – смотреть художественный фильм. Панические настроения и распространение слухов будут решительно пресекаться и наказываться. А теперь – ужин во временной столовой. Чтобы поднять вам настроение и показать, что все идет плановым порядком, я приказал сегодня в ужин удвоить порции. Так что требуйте добавки!

22

ОЛП-10. Покосившиеся от взрыва строительные леса вокруг одного из корпусов – лагерной столовой. Рядом - врытые в землю ряды деревянных столов и лавок временной столовой. За столами сидит около тысячи заключенных. Часть заключенных ходит по рядам и добавляет из баков в миски какой-то пищи. За порядком наблюдают дежурный офицер и его подчиненные. Здесь же – начальник ОЛП-10. На людей по-прежнему падают крупные хлопья сажи. Когда заключенные садились за столы, все столы были покрыты слоем сажи толщиной в 3-4 сантиметра. И кто тряпкой, кто бумажкой или рукавом стирали со столов сажу. Хлопья сажи из облака над головой продолжали падать кому в миски с кашей, кому на хлеб.

После ужина, с этих же самых лавок, заключенные развернулись в сторону стены постоянной столовой, где уже была растянута белая простынь. Началась демонстрация фильма "Путевка в жизнь", где рассказывается о том, как А. Макаренко перевоспитывает заключенных в трудовой колонии. На месте гриба небо имело красное свечение в диаметре около километра. Свечение особенно контрастировало на фоне абсолютно черных сумерек.

На лавке за столом рядом с Маслоу сидели заключенные Штырь и Гвоздь.

Штырь (тихо): Начальник-то нервничает. Врет, наверное, про учения. Диверсия какая-нибудь. Если бы были учения, то караульных с вышек не сколупнуло бы. Видал, как одного на проволоку бросило под напряжение? И как его заколдобило?

Гвоздь (тихо отвечает): Нет, не диверсия. Авария, наверное. Сюда и мышь не проскочит с такой охраной. Спроси вон Шпиона. Он знает, проскочит сюда диверсант или нет.

Штырь: А в небе что светится? А сажа что все падает? Нет, не спроста все это.

Гвоздь: Начальник! В туалет надо, срочно!

Штырь: Гвоздь! Да у тебя из ушей кровь идет! Начальник! Гвоздю плохо! Начальник!

23

ОЛП-10. Лагерный барак ночью.

Маслоу: Ночь после взрыва проходила беспокойно. Спать было невозможно, потому что в бараке то и дело кто-то вскакивал с нар и бежал к параше: у некоторых начался понос, других тошнило, у кого-то, как у Гвоздя, через уши, нос или рот, шла кровь. У меня ничего не было, кроме небольшой слабости. После очередного забега с нар на парашу, один из заключенных стал бить кулаками в двери барака.

Штырь: А-а-а! Начальник, открой! Начальник! Мы – живые трупы! Гниды! Гниды!

Слышится лай многих караульных собак. Голос из громкоговорителя с внешней стороны барака: Внимание! Подъем! Ваш ОЛП находится в зоне повышенного ядерного заражения. Приказываю быть готовыми к эвакуации в течение 15-20 минут. Ничего с собой не брать. Все вещи, включая деньги и перстни, заражены. Повторяю. Ваш ОЛП находится в зоне повышенного ядерного заражения. Приказываю быть готовыми к эвакуации в течение 15-20 минут. Ничего с собой не брать. Все вещи заражены.

Встревоженные заключенные вскакивают с мест, навалившись на двери, ломают внешний запор и бегут в лагерный двор по направлению к входным воротам. Еще оставшиеся внутри барака заключенные слышат короткие автоматные очереди, крики и стоны раненых.

24

Эвакуация из ОЛП-10. Светает. Красное зарево в небе потускнело. Хлопья сажи также сыпятся с неба, только теперь хлопья мельче и падают они реже. Выход из лагеря и погрузку контролирует рота (около 100) вооруженных солдат, бронетранспортеры и танк. Заключенных, построенных на плацу, привычным порядком отправляют для погрузки на машины, на земле у места погрузки – следы крови.

Колонна спецмашин и обыкновенных бортовых грузовиков в сопровождении бронетранспортеров и танка отправляется вглубь тайги. Проколесив по горной дороге, колонна оказывается на большой поляне.

25

Большая поляна. Бронетранспортеры и танк занимают диспозицию по углам периметра. Между ними с бортовых машин выстраиваются автоматчики с собаками и без них. Затем у машин выстраивают заключенных. В центре поляны – столы, у которых стоят военные и люди в белых халатах. Рядом с каждым столом на плащ-палатках, расстеленных на траве – куча маек, куча трусов, куча спецовок и гора кирзовых сапог. Мерцание зарева в небе над местом аварии видно и отсюда. Но падения хлопьев сажи здесь нет.

Звучит команда через армейский громкоговоритель: Всем раздеться, все вещи бросить в кучу! Затем голыми подойти к столам для обследования врачами. Потом вы получите новый полный комплект обмундирования. Каждая бригада подходит к столу, на котором имеется табличка с номером этой бригады. К столам по одному будет направлять по списку офицер-воспитатель вашей бригады.

Повторяю приказ...

Пока звучит повторение приказа, стоящий в строю Маслоу замечает, как некоторые из заключенных стараются спрятать во рту или проглотить свои кольца и перстни.

Перед строем их отряда выходит офицер-воспитатель: Алешин!

Алешин: Я!

Офицер-воспитатель: Выйти из строя, раздеться до гола, вещи все бросить сюда и подходишь к столу с табличкой номер три к врачам. Ясно? Антипов!

Антипов: Я!

Офицер-воспитатель: Выйти из строя, раздеться до гола, вещи все бросить сюда и подходишь к столу...

26

Стол на поляне. Человек в белом халате, резиновом фартуке и резиновых перчатках дозиметром обследует очередного голого заключенного, диктуя показания дозиметра ассистенту в военной форме, который записывает данные в журнал.

Человек в белом халате: Следующий!

Голый Маслоу называет записывающему в журнал свои данные: Борис Кирсанов.

Человек в белом халате подносит дозиметр к голове Маслоу и говорит своему ассистенту с журналом: Так. Записывай. Волосы – 800, зубы – 700, левая рука – 200, правая рука – 250...

Маслоу смотрит на шкалу дозиметра. Она максимально рассчитана на 900 единиц. Стрелка дозиметра колебалась в зависимости от того, к какому участку тела подносили датчик. Максимальные значения выдавали волосы и зубы.

Человек в белом халате: Понос есть? Рвота? Слабость? Темные пятна на коже? Кровотечения из носа, рта или ушей не наблюдались? Волосы не выпадают?

Голый Маслоу: Голова немного кружится.

Человек в белом халате диктует ассистенту: Так. Записывай: "Слабость". Так. Норма! Следующий.

Ассистент с журналом: Кирсанов! Берешь в стопках обмундирование своего размера и строишься на том конце поляны у шеста с табличкой номер три. Ясно? Выполняй!

У другого конца стола второй ассистент уже сложил стопочкой комплект одежды размеров, имеющихся в его ведомости на фамилию "Кирсанов". Маслоу берет одежду и направляется к табличке.

Маслоу одевается на другом конце поляны и наблюдает за прохождением другими процедуры. При этом видит, как заключенные, у которых обнаружены понос, рвота, кровотечения или темные пятна на коже, направляются для формирования в отдельную бригаду с краю поляны.

27

Вечер. Оставшихся заключенных, без ярких симптомов заболевания, вновь грузят на те же автомобили, что и рано утром, и под сопровождением бронетранспортеров и танка вывозят из тайги в каменный карьер. В каменном карьере из-за отвесных гор свечения в небе над местом аварии почти не видно. Карьер оцеплен автоматчиками по холмам, в центре площадки стоят полевые кухни, от которых исходит пар и аромат пищи.

Заключенных делят на отряды, сажают на корточки, раздают им миски, а потом по очереди офицер-воспитатель называет фамилии заключенных, и те подходят к полевой кухне за своей порцией.

После еды каждый отряд заключенных садится попарно, друг к другу спиной. Их накрывают до утра плащ-палатками. Спать в холодном каменном уральском карьере в конце сентября невозможно. И заключенные тихонько переговариваются.

Голос Пахана: Скольких у нас отфильтровали?

Голос: Из нашего барака четверых.

Голос Пахана: А Шпион здесь?

Голос: Здесь.

28

Утро. Заключенных прежним порядком под конвоем боевой техники везут на прежнюю поляну. Зловещее свечение неба над местом катастрофы тускнеет, но все равно различимо. Отличие поляны от предыдущего дня в том, что на ней отведено место для костров, где уже дымятся остатки вчерашней одежды заключенных. Часть поляны затянута в четырехугольник колючей проволоки. Внутри этой охраняемой часовым зоны за проволокой на краю поляны – вырытая и уже закопанная траншея. Рядом врыты стол и лавки. За столом сидит отделение солдат и шкуркой добела чистит приклады своего оружия. Некоторые стругают приклады ножами, как поленья. Другие чистят металлические части песком и шкуркой.

Раздевание, осмотр врачом и фильтрация жалующихся на свое состояние заключенных, повторяются. Заключенным вновь выдают новый комплект одежды, а выданное вчера обмундирование тут же отправляют в костер.

29

Вечер. Заключенных в спецмашинах под конвоем бронетехники везут в другой городок, где расположен Отдельный Лагерный Пункт "номер восемь" (ОЛП-8). Из-за горы свечения на небе больше не видно. Заключенных привычным порядком завозят на территорию ОЛП, рассовывают по высвобожденной специально для них части бараков. К 800 местных заключенных привезено еще около 600.

Утром Маслоу просыпается в новом бараке от крика: А-а-а! Мы! ПРО-КА-ЖЕН-НЫ-Е!

В центральном проходе между нарами стоит кричавший заключенный, прижимая руки к ушами. Из-под рук, из его носа и изо рта струится темная кровь.

Заключенный продолжает кричать: Мы! Заживо! ПО-ХО-РО-НЕН-НЫ-Е!

Кричавший заключенный разбегается и со всей силы бьется головой о входную дверь.

Маслоу замечает, что еще один заключенный стоит рядом с дверью, и его тошнит.

Оставшиеся заключенные начинают кричать со своих нар: Начальник! Начальник! Начальник!

В сопровождении вооруженных солдат вбегает дежурный офицер. Он стреляет из пистолета в потолок: Молчать! Паникеров пристрелю на месте! Через десять минут – построение на плацу. Строиться! Обращаясь к солдатам, офицер приказывает: А этих двоих – взять.

Вбегают вслед за выстрелом еще несколько солдат. Они выволакивают двух больных за собой – в лагерный двор.

30

Плац ОЛП-8 похож на плац ОЛП-10. Только на вышках теперь стоят по два караульных. На трибуне перед выстроившимися заключенными стоит старший офицер, брюки его окантовывает красный генеральский лампас. В руках у генерала рупор.

Генерал:

Ваша паника абсолютно излишня. Все самое страшное для вас позади. Да, вы попали в зону радиационного заражения. Но самые больные от вас уже отделены. Это – раз. Во-вторых, вы еще не знаете, что маленькая доза облучения даже полезна вашему организму. Не зря же врачи облучают рентгеном туберкулезных больных? Для тех, у кого туберкулез, камень в почках или радикулит такое облучение пойдет только на пользу. Считайте случившееся с вами как бы лекарством, ясно?

Так что истерик и паникеров не потерплю! Подумаешь, сопляк кровь увидел! Не надо было ковыряться в носу и заглатывать перед проверкой всякую гадость!

А которые тут мучаются желудком, из-за того, что жрали, а руки не помыли – вылечим. Уже подготовили для вас баню. В первую смену идут первая и вторая бригады. После обеда – третья и четвертая. В бане приготовлены хозяйственное мыло, мелкий речной песок. Ваша задача – натирать себя до покраснения кожи. И всю вашу радиацию смоет. Ясно? Вчера мылись наши солдаты, и мы уже знаем, что песок хорошо смывает радиационное загрязнение. Поэтому пока 30 единиц за раз не смоете, из бани не выпустим. При выходе из бани вновь смените белье. А горячей воды на такую ораву у меня не хватит. Так что последним придется мыться холодной.

И чтобы без нытья у меня! Не люблю!

31

Лагерная баня ОЛП-8.

В предбаннике лагерный врач под охраной солдат вновь у каждого заключенного зарегистрировал степень заражения и объяснил: "Пока не смоешь 30 единиц – не выпустим"

В самой бане Маслоу, как и другие заключенные, с остервенением трет мелким речным песком кожу. Кожа быстро краснеет. Смывать песок приходится холодной водой.

К Маслоу подходит заключенный: Иди. Пахан тебя зовет.

Маслоу идет к той банной лавке, где спину пахана теплой водой трут двое его приближенных. Увидев Маслоу, пахан гонит приближенных: Исчезли! Поговорить надо.

Приближенные моментально уходят.

Пахан: Ну что, Шпион, врача-то в предбаннике узнал? Если бы ты его девку тогда не спас, то и ему бы кранты были! Не откачали бы в реанимации. А сейчас его и его кралю из-за взрыва опять к нам прислали. Только теперь под усиленной охраной. А девочка-то эта тебе до сих пор благодарна. И костоправ этот. А ты не пользуешься...

Блевать еще тебя не тянет? Кровь не течет? Ну ладно. Слушай суда!

Ты понял, что мы здесь все подохнем? Также, как и те, кого отделили в первый день. Если не сегодня, то через неделю или через полгода. И я, и ты, и они. Понял это? С кровавым поносом к архангелу Петру?

Но умирать всем сразу из-за ничего – обидно. Мы же ничего не сделали. И солдаты ничего не сделали, и гражданские. И та сисястая медсестра тоже. А сдохнем из-за взрыва все.

Но человек так устроен, Шпион, что он не может сидеть сложа руки, когда эти руки и ноги у него целы. Ему хочется куда-то идти, как-то бороться, спасаться. А как спастись от смерти, если она внутри тебя? Если ты сам – смерть? И каждого, кто рядом с тобой, ты тянешь за собой в могилу?

А мозги у тебя не вышиблены (он трижды ударяет себя по лбу), и они думают, думают, думают. Мозги не хотят умирать! Мозги хотят жить и после смерти! Мы все здесь хотим жить после смерти, Шпион!

А как мы можем жить после смерти? Если нас будут помнить. Мы хотим, Шпион, чтобы нас запомнили. И доктор этот хочет, и шавки эти, и генерал, и я! Чтобы не зазря кровью исходить.

А как нас могут запомнить? Если мы своей смертью другим жизнь сохраним. Понял мою мысль, нет?

Маслоу: Нет.

Пахан: А еще Шпион! Слушай, что мы на сходке решили. Нам наср...ть американец ты, фашист недобитый или эфиоп. Только ты не наш. В лазарете подыхает от лучевой болезни один из второй бригады. Медсестричка эта благодарная для тебя согласна подменить документы. Жмурик пойдет в рай с твоими бумагами, а ты с его пойдешь по болезни на досрочное освобождение. Местный начальник про тебя ничего не знает, а наши все будут молчать, даже "суки" лагерные.

Освободишься – иди сдаваться в свое посольство. И расскажи ты им – своим эфиопам - про этот завод и его взрыв. Ты знаешь, что рядом здесь в горах – шахты с ракетами? Ведь еще бы немного, если бы чуть больше и в сторону был бы взрыв, то наши ракеты улетели бы на ваш сраный Запад, не спросив разрешения Хрущева. Ты понял, что завтра бы не наступило ни для кого? Что и ваши и наши "бугры", если бы не сгорели сразу, то сейчас исходили бы кровавым поносом или орали бы от ожогов?

Нам и на это наср...ть. Но у нас свои семьи. А на это нам не наср...ть. И если Бог велел нам подохнуть, пусть наши семьи живут. А в их памяти – мы. Только так мы можем сшулерить перед смертью. Понял? Мы банкуем, и кидаем тебя, как джокера. И ты нам поможешь. Ты уйдешь, и все расскажешь.

Маслоу: Я согласен.

32

Лубянская тюрьма. Камера Маслоу-Паульса.

Маслоу - Паульсу: При выходе из бани дозиметр показал, что я “смыл” с себя 20 единиц. Мне выдали совершенно новые майку, трусы, брюки и куртку. За полтора суток эту процедуру проходило около тысячи заключенных. А затем все повторялось. Документы мне успешно подменили, наш этап пересадили на станции Кыштым в крытые бортовые машины, провезли через контрольно-пропускной пункт и разбросали по разным ОЛПам. В ноябре того же, пятьдесят седьмого года “спецсуд № 50” освободил меня досрочно. В декабре я, как идиот, пришел к американскому посольству в Москве. Здесь сотрудники контрразведки без труда разглядели во мне бывшего заключенного, который почему-то хочет попасть в посольство. Меня арестовали вновь буквально на пороге.

Не сразу, но все равно КГБ узнало: и почему я был у посольства, и какое у меня настоящее имя. Они знают все, кроме одного: кто мне в лагере подменил документы. Но это для них – так, мелочи. Для них главное то, что я слишком много знаю, чтобы меня выпускать. И еще, мой организм оказался на редкость устойчивым к лучевой болезни. Я тоже умираю, но не так быстро, как остальные заключенные моего этапа. Поэтому меня изучают их военные медики.

И в это время сбили тебя. КГБ выписал меня из военного госпиталя и поместил к тебе в камеру. Контрразведчики хотят, чтобы ты знал мою историю и понимал, что лучше с ними сотрудничать, чем оказаться на атомной каторге. И все время думал об этом. И когда ложишься спать, и когда просыпаешься. И даже во сне. Чтобы я всегда был перед твоими глазами. Ты им зачем-то нужен. И поскольку ты теперь знаешь так много, я думаю, что тебя живым отсюда не выпустят никогда. Но, если все же тебе удастся отсюда выбраться в Штаты (умоляю!), расскажи обо всем, что ты от меня узнал.

33

17 августа 1960 года. Москва. Колонный зал Дома Союзов. Пресса. Полный зал публики.

Паульс: К моему открытому процессу дела с русскими у нас совсем разладились. Эйзенхауэр чувствовал, что проигрывает выборы молодому Кеннеди и делал эффектные жесты на публику, демонстрируя свою энергичность бравого генерала. Так в мае он вдруг объявил о состоянии тревоги в вооруженных силах США и на базах за границей. Предвыборный трюк ему не помог, а мое положение сильно усложнил. Русские разозлились. Айван был прав, что они тогда вряд ли хотели меня выпускать из своих когтей. Это я, конечно же, понял позже, когда сопоставлял факты.

А тогда из суда надо мной сделали показательное шоу. Для процесса выбрали один из самых вместительных в Москве залов, собрали публику, прессу, кинохронику. Короче, сделали на этом большую политику. Я тоже рассчитывал на политику – на помощь шефа ЦРУ Аллена Даллеса и президента Эйзенхауэра.

Я тогда не понимал, что скандал из моего полета раздувают в противовес нью-йоркскому скандалу с Коллинзом - Абелем. Но понимал, что мои шансы вернуться живым в Штаты минимальны. Говорят, сам председатель Хрущев настаивал на демонстрации силы Советов в моем приговоре.

Русские на лицо все одинаковы. Во всяком случае, те, кто рядами сидел на процессе – офицеры в зеленых кителях и гражданские в костюмах, белых рубашках и галстуках. Все они походили один на другого. Впрочем, никого кроме судей и знакомых следователей КГБ я и не различал. Все говорили длинные речи, обличали американский империализм, а я сидел и ждал расстрела сразу после вынесения приговора. Или сибирской каторги на урановых рудниках. Такой же, как у Айвана.

34

Лубянская тюрьма. Камера Маслоу-Паульса.

Паульс: Иногда из-за длинных речей прокурора и свидетелей, обличающих американский империализм, я переставал вслушиваться в перевод. И возвращался мысленно в камеру. Где у меня на глазах умирал американский гражданин, который не мог доказать, что он - американский гражданин. Потому что из лагеря он вышел с документами на имя Петра Иванова. И еще потому, что за рассказ о подлоге документов пострадал бы кто-то на далеком Урале. А там страшно умирали люди с верой, что Айван выполнил свою миссию. В то время как Маслоу лежал в Лубянской тюрьме на нарах подо мной и угасал прямо на моих глазах. Он уже не в силах был сделать то, о чем просил его воровской лидер лагеря. И Маслоу теперь верил в меня так, как не верили в него все заключенные на всем Урале. Я теперь должен был вернуться и передать людям волю мучеников атомного кошмара.

Маслоу перед смертью: Ты был в Нью-Йорке? Мы с женой и дочкой снимали квартирку на берегу Ист-Ривер. Они и сейчас, я думаю, там. Как семье погибшего офицера правительство наверняка выделило им пенсию. Но я пока живой. И я – мужчина. Я еще хочу что-то дать Сью и Лу. Что может дать смертник советского лагеря своей семье? Только жизнь. Пусть они живут, но не так, как мы: как я, как ты. Вернись домой и передай им и всем остальным, что так жить нельзя. Передай парням в Вашингтоне, что те, кто хотят могущества атомной дубины, ею же будут и придавлены. Заводы взрываются и убивают тех, кто рядом, а не африканцев. Передай, что заводы убивают их владельцев. Они не должны быть заложниками своего могущества. Передай! Они не должны...

35

8 утра 10 февраля 1962 года. Мост из Восточного Берлина в Западный. По обе стороны моста автомобили с вооруженными людьми. В нейтральной зоне в центре моста происходит обмен двух мужчин. Одного вооруженные люди отпускают с одной стороны моста, другого – с другой.

Паульс: Я не знал, что адвокат Доновэн обсуждал возможность обмена Абеля с Алленом Даллесом. Я не знал, что Эйзенхауэр оправдывал мое задание аналогичной деятельностью русских, приводя в пример Абеля. Я не знал, что наша пресса тут же обыграла идею и предложила поменять Абеля на меня. Я не знал, что КГБ искал встречные варианты, чтобы замять скандал. Поэтому решение советского суда меня удивило своей мягкостью: 10 лет лишения свободы. И, тем не менее, уже при Кеннеди я попал к своим.

36

Апрель 1961 года. Однокомнатная квартира ученика слесаря Минского радиозавода Ли Харви Конрада. Утро. В постели Ли Харви и девятнадцатилетняя Марина Прусакова.

Прусакова (игривой интонацией удовлетворенной женщины): ...А на свадьбу мы позовем девочек из нашей больницы, главврача обязательно, и ребят с вашего радиозавода. Харвичка, кого бы ты хотел пригласить?

Ли Харви Конрад отвернулся и неподвижно изучает взглядом обои противоположной стены. Во взгляде – пустота. Отвечает на ломаном русском: Мне все равно.

Прусакова: Ну, как же все равно? Не может быть все равно. Жаль, мама не дожила. А еще я хочу платье. Такое белое-белое. И туфельки "на гвоздиках". И кока-колу.

Ли Харви Конрад (запись из его дневника): «Я начинаю пересматривать свое намерение остаться здесь. Работа скучная. Деньги, которые получаешь, некуда девать. Здесь нет ни ночных клубов, ни кегельбана. Никаких развлечений, за исключением организуемых профсоюзами танцев. С меня хватит! Едем в Даллас».

37

Лос-Анджелес. 31 июля 1977 года. Панорама города. Затем документальные кадры: убийство Кеннеди, убийство Освальда, Хрущев стучит башмаком по трибуне ООН, взрыв "Челленджера", кадры Чернобыльской катастрофы.

Скрипучий голос пожилого Паульса: После возвращения я ВСЕ рассказал нашим военным. Горы бумаги образовались из моих отчетов. И о полете, и о том, что рассказал Айван Маслоу. Не знаю, была ли в этом его заслуга или нет, но спустя полтора года после моего освобождения, мы, Великобритания и Советы подписали договор о запрещении ядерных испытаний в атмосфере, космическом пространстве и под водой. А потом был убит Кеннеди – президент, при котором меня вытащили из преисподней. Я тоже был потрясен трагедией и изучал все газеты, где хоть что-нибудь говорилось об убийце президента - Конраде. Мы оба вернулись из СССР, и я хотел понять, что двигало этим парнем?

Почему один американец имеет от государства все возможности: сначала от нашего, потом от русского государства, потом опять от нашего. Но хочет еще больше, ничего не давая взамен? Почему другой американец – русский и в России, обреченный на смерть бывшими соотечественниками, хочет что-то сделать для своей семьи в Нью-Йорке? Почему русские уголовники, умирая от лейкемии, думали о будущем? И почему о будущем не думал стопроцентный янки?

Я не могу найти ответа на этот вопрос. Я не могу совместить в душе крысиные бега и мысли об общем благе и будущем цивилизации.

Я потрясен Маслоу. Но я так не могу. Внутри я разрываюсь на части.

38

Панорама вечернего Лос-Анджелеса. 1 августа 1977 года.

Закадровый голос диктора радиостанции: «Сегодня в вертолетной катастрофе близ Лос-Анджелеса погиб Френсис Гарри Паульс, бывший летчик ВВС США».

39

Надпись на экране: "История имеет реальные прототипы".

Финальные титры

КОНЕЦ

Атомный Ад Урала

источник: История Кыштымской атомной катастрофы глазами очевидца

Весной 1993 года случай свел меня в редакции казанской газеты с закоренелым зеком. История Георгия Петровича Афанасьева потрясла меня: Афанасьев был свидетелем аварии на подземном заводе ядерного оружия в Челябинске-40, которая, как говорят, была равна двадцати Чернобылям.

Сегодня есть повод вернуться к той давней истории. В конце 2000 года вышла книга «100 великих катастроф». (Авторы-составители: Н. А. Ионина, М.Н. Кубеев - М.: Вече, 2000). В ней приведены новые факты об уральской трагедии. Их можно сопоставить со словами очевидца.

Свидетельство урки

…Меня отправили для отбытия наказания в Челябинск-40 (раньше он вроде бы назывался “Озерск”). Там было подземное производство ядерного оружия, отчего местные озера не замерзали зимой, а парили. По воде “шуровали” военные катера. Наш лагерь располагался непосредственно над заводом. Рядом была часть военных строителей (тысячи три солдат). Нас привезли туда человек 70. Я работал бетонщиком, другие сварщиками, плотниками, арматурщиками. По вольным “шоколадникам” (как мы их между собой называли), мы догадывались, что происходит вокруг. Мы видели через забор, как вольные работали в чистых белых одеждах. Мы знали, что они получали за вредную работу ежедневно по килограмму шоколада. Отсюда и пошла кличка. Нас тоже кормили хорошо и давали зарабатывать деньги - наступила хрущевская “оттепель”. По показаниям дозиметров, которыми нас проверяли, все зеки знали, что давно уже “прихвачены” радиацией.

«100 великих катастроф»

Химкомбинат «Маяк», который был известен также под названием «Челябинск-40», затем стал называться «Челябинск-65», а теперь известен как город Озерск. После Великой Отечественной войны здесь развернулась особо секретная стройка. Научно-производственное объединение «Маяк» стало первым в стране комплексом по наработке военного плутония для атомной бомбы.

Рассказывают, что капсулу с первыми граммами смертоносного элемента И.В. Курчатов вынес из реактора в собственных ладонях. О последствиях облучения тогда было известно мало. Ученые терялись в догадках о причинах «невидимой» смерти. А от нее уже умирали солдаты и офицеры, охранявшие необычное предприятие.

Седьмого октября 1957 года министру внутренних дел поступило донесение о событиях в «Челябинске-40»: «Авария представляет собой взрыв гремучего газа в специальном отстойнике». В воздух было выброшено большое количество радиоактивных частиц. Из этих частиц образовалось облако, которое некоторое время держалось над местом взрыва». Поднявшийся вскоре ветер понес его в северо-восточном направлении.

Свидетельство урки

А потом пришел тот злополучный выходной. В тот день мы не работали. Я спал на нижнем ярусе нар, рядом с окном, выходившим в сторону завода. Внезапно меня швырнуло на пол. Мои соседи от падения получили ссадины и синяки, а я отделался испугом. Поднявшись, я подошел к окну с выбитыми стеклами и увидел быстро увеличивающийся в объемах огненный гриб. Шляпа гриба расходилась по небу и вскоре закрыла солнце. Где-то через полчаса выпали черные, сажевые осадки, покрывшие все вокруг.

«100 великих катастроф»

29 сентября 1957 года был воскресный день, солнечный и очень теплый. Горожане занимались своими повседневными делами. Примерно в 16 часов 30 минут раздался грохот взрыва и поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, который мерцал оранжево-красным светом. Это создавало иллюзию северного сияния.

Радиоактивное облако покрыло объекты химкомбината «Маяк». Всего здесь находилось около трех тысяч человек. На месте, где находилось хранилище радиоактивных отходов, поднялся огромный столб пыли. Густое черно-серо-бурое облако нависло над казармами, во время яркого солнечного дня наступила темнота. Состояние людей было подавленным. Служебные собаки выли, не умолкая ни на минуту. В первые часы после взрыва на головы людей падали крупные радиоактивные хлопья сажи, и выпадение радиоактивных веществ было очень интенсивным. Мелкие частицы продолжали падать и на следующий день. Как только радиоактивное облако накрыло военный городок, вызвали дозиметристов. Те объявили, что нужно немедленно эвакуировать людей. Предварительно военнослужащие прошли санитарную обработку в бане, горячей водой мылись по нескольку часов.

Свидетельство урки

...Зеки питались под открытым небом. Столы и лавки были покрыты слоем сажи толщиной в 3-4 см. Когда мы пришли на ужин, и кто чем мог - тряпкой, бумажкой, рукавом - стирали со столов сажу. А она все еще продолжала падать с неба: кому в миски с кашей, кому на хлеб. Паники не было, но спорили предостаточно. Кто говорил, что это диверсия, кто - авария, кто - учебный взрыв. От администрации никаких сообщений не последовало.

Сумерки были совершенно черными. А затем под открытым небом мы смотрели кинофильм “Путевка в жизнь”. На месте гриба небо имело красное свечение в диаметре около километра.

Ночью нас подняли голоса из громкоговорителей, известившие, что мы находимся в зоне повышенного ядерного заражения. Нам приказали быть готовыми к эвакуации, вещей не брать (даже денег и “безделушек” из драгметаллов). Началась невообразимая паника. Зеки повалили к проходной, где стояли автоматчики. Послышались очереди. Я находился в бараке и не видел происходившего у выхода. Были ли там убитые и раненые - не знаю, хотя разные слухи ходили.

Красное зарево потускнело, начало светать. Нас погрузили в автомашины и вывезли в какой-то лес. На большой поляне в ряд стояли столы, а по соседству - кучи новых спецовок, трусов и маек. Через усилитель прокричали: “Всем раздеться, все вещи бросить в кучу!” Голыми мы подходили к столам, где определялась доза облучения. Шкала дозиметра была рассчитана на 900 единиц. Сколько это составляет рентген - никто сказать не мог. Лично я “вызвенел” на 800 единиц. Стрелка дозиметра колебалась в зависимости от того, к какому участку тела подносили датчик. Больше всего “звенели” золотые зубы и волосы (их в 1954 году разрешили заключенным не сбривать).

Канитель продлилась до позднего вечера. Перед проверкой зеки из-за жадности ухитрялись даже глотать золотые кольца.

«100 великих катастроф»

На другой день после взрыва началась эвакуация оружия и боеприпасов. Часть оружия была так сильно загрязнена, что его пришлось зарыть в одном из котлованов. Менее загрязненное оружие пытались отмыть: с деревянных частей до белого цвета соскабливали стружку, а металлические части чистили песком и шкуркой. Но полностью очистить не могли, а «загрязненное» оружие военно-оружейный склад не принимал. Так и несли службу некоторые солдаты с радиоактивно загрязненным оружием.

Свидетельство урки

...Ближе к вечеру нас привезли в город, где была зона номер восемь. А в ней - около 800 зеков, получивших от нас дозу. Среди вновь прибывшей сюда тысячи заключенных - прямых носителей радиационного заражения - на третий день после трагедии усилились панические настроения. Раздались крики: “Мы - заживо похороненные! Мы - прокаженные!”. Перед нами с мегафоном в руках выступил полковник или генерал – точно не помню. В его его выступлении были слова, что некоторым из нас это заражение будет как бы лекарством. Другим гарантировал лечение.

Мы пришли в баню. В предбаннике у каждого зарегистрировали степень заражения и объяснили: “Пока не смоешь 30 единиц - не выпустим”. В моечном отделении были приготовлены холодная вода, хозяйственное мыло и мелкий песок, который хорошо “уносил” эти злосчастные “единицы”, но уж больно раздражал кожу. При выходе из бани дозиметр показал, что я “смыл” с себя 20 единиц. Мне выдали совершенно новые майку, трусы, брюки и куртку. За полтора суток эту процедуру проходила все. А затем все повторялось, и мы вновь бросали в ящик для сжигания неношеные вещи.

Через месяц этого “лечения” мы уже “звенели” всего на 300 - 350 единиц. Постепенно прекратила дымить яма, где сжигали наши тряпки. А мы все думали, что если бы мы “сидели” при жизни Сталина, то нас бы всех расстреляли. Позже наш “казанский” этап (40-60 человек) разбросали по разным ОЛПам. В ноябре того же года меня досрочно освободили. В 1959 году я встречался с двоими из того этапа, а в 1977 году узнал, что они скончались. Никого не осталось с той поры. Жена померла. Детей после такого быть не могло.

«100 великих катастроф»

Ветром облако разнеслось по лесам, полям и озерам Челябинской, Свердловской и Тюменской областей. Из окрестных деревень пришлось эвакуировать более десяти тысяч человек. В 1958 из сельскохозяйственного использования было изъято 59 тысяч гектаров в Челябинской и 47 тысяч гектаров в Свердловской областях. В результате аварии облучению подверглись 124 тысячи человек. Весной 1963 года в этих краях случилась засуха. Мелководное озеро Карачай пересохло, и образовавшаяся пыльная буря увеличила число жертв Восточно-Уральского радиоактивного следа еще на сорок тысяч человек. Кыштымская трагедия (так именуют эту тройную катастрофу) по своим последствиям намного превосходит Чернобыль...

P.S.

В 1995 году кочегар Казанского льнокомбината и бывший зек Георгий Петрович Афанасьев понял, что умирает, и предупредил меня, что хочет сам свести свои счеты с жизнью. С тех пор я его не видел...

Курносов Валерий
dossier@kzn.ru
vkurnosov@rambler

.