Камышова Александра

АВЕ, МАНЁНА!

Киносценарий

За окном шел дождь. Крупные капли дождя шумно падали на металлический подоконник, на асфальт, стекались в лужи, ручейки, пузырясь и лопаясь.

В комнате от лилового неба и дождя царил полумрак.

Толик, десятилетний мальчик, подперев подбородок руками, смотрел в окно. А с пластинки, что крутилась на приемнике, разливался чарующий голос Робертино Лоретти: "Аве Мари-ия! Аве Мари-ия!"... Песня смолкла, пластинка зашипела, шурша иглой, а Толик все еще продолжал стоять, погруженный в себя. Послышался стук в дверь. Вновь постучали. Толик снял пластинку, всунул в бумажный конверт, убрал в комод.

На пороге комнаты показался Андрюха — дружок Толика.

— Толян, выходи!

— Куда ещё?

— Айда в подъезд, все наши там!

— Ладно, прийду, — нехотя согласился Толик. Андрюха ушёл.

Толик ещё постоял у окна, глядя на отвесную стену дождя, и поплелся на кухню.

Отрезал горбушку черного хлеба, намочил под слабой струйкой воды из-под крана и обмакнул в блюдце с сахарным песком.

На лестничной клетке было шумно. Детвора облепила ступеньки, перила, подоконник. Кто жевал хлеб с вареньем, кто грыз семечки. Разговор был в самом разгаре, когда к ребятам поднялся Толик.

— А я шофёром буду, — важно заявил Андрюха, — как батя!

— И я, — поддержал кто-то из пацанов.

— А я — учительницей, — белобрысая девчонка шмыгнула носом.

— Ой, держите меня: Манька — учительница! — поддразнил Андрюха.

— Да — учительница! И не Манька я тогда буду, понял?

— А кто же?

— Мария Андреевна!

— То же мне Мария! — смеялся Андрюха. — Мария Андреевна!

— Ты же Андрей Петрович будешь, а я Мария Андреевна!

— Мария? — переспросил Толик почему-то тихо.

— Да! — Манька упрямо поджала губы.

— А почему Мария-то? — не понимал Толик.

— А ты, ты кто будешь, когда вырастишь?

— Анатолий Николаевич!

— Ну, а я — Мария Андреевна!

Ребетня как-то разом притихла и наблюдала за спорщиками.

— Ну, я-то понятно: Толик — Анатолий, с Андрюхой тоже ясное дело, но как ты из Маньки в Марию-то попала?

— Манька — это сейчас, а потом — Мария! А не знаешь, так молчи!

— Да никакая ты не Мария! И МАРИЕЙ никогда не будешь!

— А кто?

— КТО?

— Кто?

— Манёна!

— Чего?! — у Маньки глаза из орбит повылезали.

— Манёна?.. Дурак! Такого имени-то нет!

— Нет?!.. Нет, есть! Вот у тебя и есть! Раз есть Манька, то будет и Манёна! ... Нос утри, а то расшмыгалась тут... Мария! — и Толик бросился вниз через две ступеньки и хлопнул дверью своей квартиры так, что она снова отскочила от косяка.

Воцарилась немая пауза — ребята явно не ожидали драматического конца от такого пустякового разговора.

Манька с родителями ужинала за столом.

— Пап, а в какой лагерь — "Сосновка" или "Зорька"?

— В "Сосновку", в "Сосновку".

— Ура-а!... На три смены?

— Нет, дочь, на две. А там что-нибудь придумаем.

— Ешьте, хватит разговаривать за столом, — оборвала их мать.

Толик сидел на табуретке, засучив сатиновые шаровары, и мыл в тазу ноги. Мать стояла рядом и вытирала посуду.

— Мам, а вот Манька, когда вырастет, кто будет?

— Чего?

— Ну, ты вот Люда, значит — Людмила, так?

— Ну?

— А Манька?

— А-а, вон ты о чем. Мария, кто ж ещё?

— Ну, почему Мария-то?

— Почему, почему, имя такое — потому.

— Ну, ведь Манька же!

— Так что же!

— И вдруг — Мария! Так не честно!

— А как по-твоему честно?

— Манёна!

— Скажешь тоже! — засмеялась мать. — Ты где же такое имя слыхал?

— Чего его слыхать, и так ясно — Манька — Манёна!

— Ты "Рассказы о Ленине" помнишь?

— А Ленин-то здесь при чем?

— А помнишь, как его сестру Марию Ильиничну Ульянову называли в детстве?.. Маняша! Вот и выходит Маня — Мария!.. Вымыл ноги?

— Нет ещё.

— Хватит рассусоливать: мой скорее и в постель.

Ночь. Уютно светятся окна двухэтажных домов маленького городка. Манька лежала на своей кровати, теребила кисти на настенном коврике и прислушивалась к разговору матери и отца, что доносился из смежной комнаты, дверь в которую была открыта.

— На август-то её куда девать? — вздохнула мать.

— Я думаю меня уж к августу выпишут, — отозвался отец.

— Выпишут. А если не выпишут?

— Ладно, там посмотрим. Хорошо хоть на две смены дали.

Николай тоже на три просил, а больше и ему не дали.

— Какому Николаю?

— Ну, Маскину, какому.

— А-а, значит с Толиком вместе будут?

— Вместе.

Манька, услышав о Толике, насторожилась.

— Ну и хорошо. Все ж с одного двора: друг за дружку держаться будут.

Стало тихо. Разговоры прекратились. Но Манька вдруг вскочила и, встав на пороге, крикнула:

— Не поеду в лагерь!

— Ты чего не спишь? — мать зажгла настольную лампу и села на край кровати.

— Не поеду я в лагерь!

— Это что за новости? — отец присел в постели.

— Машенька, ты же хотела в "Сосновку"? — мать подошла к дочери.

— А сейчас не хочу.

— Ну, знаешь, я вот сейчас ремень возьму! — гневно сверкнул глазами отец.

— Да погоди ты со своим ремнем!.. Дочка, нам ведь подлечиться надо, отцу вон с ногой, мне с легкими. На кого тебя оставить-то? Маша, надо поехать, — мать гладила голову Маньки и прижимала к своей груди.

— Тогда в деревню отправляйте, к деду!

— К деду? Ты же не хотела в деревню?

— Кино, говорила , там редко привозят! — мать заглянула дочке в глаза.

— Ну и пусть! Без кино проживу, а в лагерь не поеду!

В полутемных сенях тётка Катерина резала картошку в сковородку, что стояла на керосинке. Послышался плачь ребёнка.

— Настя! — крикнула Катерина, оглядываясь на дверь, ведущую в избу. — Не слышишь, что ли?!

В избе, на самодельном деревянном диване сидела и болтала ногами девочка лет шести. На крюке, вбитом в потолок, висела лялька, а в ней раздирался криком ребенок месяцев десяти. Послышался окрик матери.

— Настя! Оглохла, что ли?

Настя нехотя встала и принялась качать люльку. Почуяв мерное покачивание, младенец успокоился.

— И чего орёт! — тихо проворчала Настя. — Орёт и орёт! Сам не знает чего ему надо!.. Назола!

Вошла Катерина со сковородкой в руках. Поставила на стол и стала нарезать хлеб.

— Ступай, зови деда обедать, — Катерина подошла к люльке и заглянула в неё. Младенец тихо посапывал.

— То качай, то за дедом беги!

— Чего разворчалась, как бабка старая! Ступай скорее, пока картошка не остыла!

— Все на речке, а тут сиди с вами, — и Настя не спеша потопала к двери.

Сверху солнышко печет, справа реченька течет, слева лесок зеленеет, а по проселочной, накатанной дорожке вышагивает, не спеша , лощаденка, запряженная в телегу. На телеге, свесив ноги, Манька. Рядом чемоданчик "пионерский" да сумка, а правит лошаденкой дядя Иван.

— Н-но, пошла! — легонько стеганул Иван лошадь. — Лагерь хорошо! А здесь вольнее! Молочка парного попьешь, по ягоды сходишь. Опять же тихого часу нету, да и в речке сколь хошь, столько и накупаешься. А там чего? Не успеешь окунуться — вылазь, другой отряд марш в воду! Все по команде! А тут вольнее!.. Но-о!.. И то дело, что со Славкой поможешь понянчиться, а то Настена, даром, что с вершок, да с норовом!.. А тебе в охотку и нам в помощь! Но-о!

На речке было шумно. Детвора плескалась у берега, поднимая брызги, а те, что постарше, раскачивались на канате, привязанном к дереву, да так и ныряли в воду.

Настя, посиневшая от купанья, лязгая зубами, дрожащими руками натягивала на мокрое тело платье. Рядом мальчишки зарывались в теплый песок, девчонки же ныряли в одежонку.

Настя достала из кармана конфету.

— Дай попробовать, — попросила Нинка, подружка Насти.

— На, откуси, только немного, — Настя протянула Нинке конфету.

Нинка откусила кусочек от протянутой конфеты.

— Вкусно? — поинтересовалась Настя.

— Вкусно!

— Манька привезла. Во-от такую коробищу, — Настя развела руками, — круглая, железная. Полная конфет. Ещё пряники в пакете.

— Фантик дашь?

— Фантик Светке обещала.

И девчонки, в прилипших к мокрому телу платьях, пошли от речки к домам.

По деревне возвращались с утренней прополки бабы-колхозницы с низко повязанными на лоб платками и тяпками на плечах.

Манька расставляла на столе тарелки. Увидела в окно, как тетка Катерина вошла в калитку. Выбежала в сенцы и через минуту вернулась со сковородкой в руках.

Следом вошла тетка Катерина, а за ней юркнула и Настёна и сразу к столу.

— Мань, а тарелки-то зачем? — тетка оглядела стол.

— Обедать, — Манька недоуменно посмотрела на тетку.

— Тю-ю, милая, — протянула тетка и стала собирать тарелки со стола. — Тут тебе не город. Воды не натаскаешься за каждым тарелки мыть. Мы и со сковороды привычные, — и она поставила тарелки на полку, а Насте сказала: — Давай за дедом.

— Пусть она идет, — Настёна кивнула на Маньку.

— Ступай! Ишь, атаманша выискалась!

Дед, Настёна и Манька сидели за столом и обедвали.

Катерина на кровати кормила грудью маленького Славку.

— Ты чего не ешь? — заметила Катерина Мане.

— А чего она по всей сковородке шныряет? — ответила Манька, глядя на Настёну.

— Чего? — Настёна сощурила свои ехидные глазенки.

— Ешь у своего края, нечего ко мне лезть, — глядя в упор на Настёну, проговорила Маня.

— Ну, пошло-поехало! Уж и поесть спокойно не можете! — вспылила Катерина. — Настя, ты не очень-то!

— Барыня выискалась, — Настёна высунула язык и показала Маньке. Манька промолчала. И только дед медленно шамкал беззубым ртом картошку с деревянной ложки и не обращал на внучек никакого внимания.

За окном лил дождь. Деревенские улицы были пусты.

Манька качала люльку.

Настёна сидела за столом и перебирала конфетные фантики.

— Ну, иди уж, — искоса глядя на Маньку, ехидно проворчала

Настёна, — чего ж не идешь? Я покачаю.

— Дождь же!

— Ну, и что?

— Ты же не ходишь в дождь купаться, а я зачем туда пойду?

— Ха-ха-ха, — нарочито громко засмеялась Настёна.

— Думаешь — хитрая, да? А я вот скажу матери и отцу твоему и будем нянчиться по очереди, поняла?

Настёна перестала хохотать.

— Моя очередь зимой, а твоя сейчас — вот и водись!

— Это твой брат, а не мой! У меня каникулы! Я отдыхать приехала!

— Отдыхай!

— Да? С вами отдохнешь!

— В школу же не ходишь — уроки не делаешь, вот и отдыхай!

— Ах, так? Шишь тебе тогда, а не конфеты, поняла? Ни одной больше не получишь!

— Крыса!

Дед в длинном клеёнчатом фартуке, на четвереньках обмазывал глиной печь в новом недостроенном доме. Манька ходила тут же и выглядывала через незастекленные проемы окон на пасмурную деревенскую улицу.

— Деда, а сколько тебе лет?

— Не помню.

— Ты — старый!

— Старый...

— А чего же работаешь?

— Печь нужна, зима скоро... Как избе без печи? Не ладно это: ровно как человек без души.

— Пусть молодые строят.

— Так не каждый может печь сложить.

— Научи!

— Не хотят молодые с печкой дело иметь — газ им подавай!

Из колодца воду не хотят носить, в избу крантик хотят, да чтобы с его и капало. А печь она тепло любит...

— Печь?.. Ты не так сказал, деда: печь тепло дает, а не любит.

— Дает, верно, а как отдать, ежели сам не любишь...

— Как это?

— А Бог его знает.

— Ну вот, а сам говоришь...

— Ты мне мастерок-то подай-ка.

На высокие ступеньки крыльца, помогая себе пухлыми ручонками, взбиралась кривоногая коротышка лет трех. Забралась. Толкнула входную дверь, вошла в сенцы.

Манька пеленала Славика на кровати.

Дверь отворилась, Манька обернулась на скрип и увидела как трехлетняя коротышка села на порог спиной к Маньке, перенесла кривые ноги через высокую ступень порожка и, переваливаясь, направилась к Маньке. Коротышка подошла к Маньке и, дергая за подол Манькино платье и сгибая-разгибая пухлую ладошку, промямлила:

— Нца-ку дай.

— Чего?

— Нца-ку дай...

— Конфету?

Коротышка утвердительно замотала головой.

— Сейчас, подожди, — Манька покончила со Славиком, сунула ему в рот пустышку, облизав её перед этим, и положила в люльку.

Манька полезла ногами на лавку, потянулась и достала с верхней настенной полки, задернутой занавеской, большую, черную, металлическую коробку. Открыла, достала из неё конфеты и две протянула Коротышке. Коротышка взяла конфеты, сунула их в карман на пузе, и таким же макаром, как и пришла, потопала обратно.

Манька закрыла за ней дверь, убрала на полку коробку, мимоходом глянула а окно и задержалась: Настёна и двое её подружек, прячась за калиткой в кустах палисадника, забрали у подошедшей только что Коротышки конфеты.

— Ах, так? Ну, погоди! — свирепо процедила Манька.

На закате дня в деревню возвращалось стадо.

Манька подгоняла хворостиной корову к своим воротам.

Рядом шла чья-то коза и оставляла после себя черные, круглые шарики помета.

Манька загнала корову во двор, навстречу вышла Катерина с ведром и повела корову в хлев надойку.

Манька выскочила на улицу, сорвала лопух и осторожно собрала несколько горошин козьего помета. Вошла во двор и, подойдя к сложенным во дворе дровам, разложила на них горошины, чтобы просохли.

Вышел на крыльцо дед с блюдом и караваем хлеба в руках и поплелся к калитке.

Вышла Катерина из сарая с ведром молока в руках. Увидела деда выходящего из калитки, проворчала:

— Опять пошёл Христа-ради раздавать!

Манька, услышав ворчанье Катерины, пошла за дедом и села рядом с ним на лавочке:

— Здорово, дед!

— Здорово, сынки! Айдате, угощайтесь!

— Ты нас так набалуешь, дед!

— Берите, берите!

Солдаты привычно, не стесняясь, разбирали уже нарезанные ломти хлеба и, намазывая деревянной ложкой мед, уплетали за обе щеки.

— Внучка твоя? — спросил один из солдат, кивая на Маньку.

— Внучка.

— Сколько их у тебя?

— Не помню.

— Спасибо, дед!

— Храни вас Господь...

Солдаты пошли дальше.

— Деда, а ты их знаешь? — поинтересовалась Манька, как только солдаты отошли на приличное расстояние.

— Солдатики это... ферму здесь строят.

— Они тебе знакомые?

— Не-ет.

— А чего же ты кому попало мед-то раздаешь?

— Эх, милая... У меня считай восемь деток... и все по белу свету раскиданы... Я нонче тут подам, а на чужой сторонке моим, Бог даст, ктой-нибудь-то подаст...

В избе никого не было кроме Маньки да Славки, который лежал на кровати и, агукая, пытался засунуть пальцы своих ног в рот.

Манька полезла за конфетами. Достав коробку, освободив несколько конфет от фантиков, отправила конфеты в рот. Переложила Славку в люльку и вышла из избы.

Во дворе Манька направилась к дровам. Нашла черные шарики козьего помета, осторожно потрогала, и, убедившись, что они обсохли на солнце, стала аккуратно заворачивать в конфетные фантики, стараясь придать правильную форму конфет. За калиткой послышалась какая-то возня. Манька оглянулась и увидела, как Настена с Нинкой впихнули в калитку коротышку-Танечку. Манька направилась навстречу и нарочито громко заговорила:

— Танечка к нам пришла! Конфетку захотела?.. Нца-ку хочешь, да?

Настена с Ниной и Валькой переглянулись и тихо, довольно засмеялись. А Манька, взяв за руку Танечку, повела в дом, все также громко приговаривая:

— Пойдем, Танечка, пойдем, маленькая. Я тебе сегодня мно-ого конфеток дам.

Щурясь от полуденного солнца, с прополки возвращались бабы, закинув тяпки на плечо. Катерина дошла до своей калитки и услышала:

— Катерина, стой-ка!

Катерина оглянулась на окрик и увидела соседку, женщину одного возраста с Катериной. Соседка шагала, на руках у нее была Танечка. Танечка ревела, а лицо и руки были перепачканы в черно-зелено-желтой массе.

— Гля-ка, чё твоя городская удумала!

— Чё это с девкой у тебя?

— Чё-чё? А вот не стала умывать, чтобы ты полюбовалась! Гляди топеря!

— Да что случилась-то, Зой?

— Спасибо твоей королеве!

— Насте что ли?

— Какой там тебе Насте! Машка твоя городская!

— Ну!

— Козьи какашки навернула в фантики-то, да и подсунула моей. А они вишь сверху-то обсохли, а внутри-то — жижка! Ты глянь!.. Как на лето понаедут с города, так никакого покоя нету, чего только не удумают, чтобы поизголяться... Нашла ведь с кем связаться, дылда здоровая... Всыпать бы ей по первое-то число!..

— Пойдем-ка!.. Ах, Ты. Боже мой!.. Ты подумай, надо же!

— А ты ещё свово мальчонку ей оставляешь, она того и гляди ешшо и с им чего уделает!

— Вроде смирная была!

— Вот тебе и смирная!..

И они, переговариваясь на ходу, поднялись на крыльцо и скрылись за дверью дома.

Дед тюкал молотком по кирпичу, откалывал от него небольшие кусочки и подсовывал их в стену печи. Не подходил кусок, он снова откалывал. И так до тех пор, пока кусок кирпича не принимал нужных размеров. Тогда, вогнав кирпич, замазывал все глиной. Манька сидела на подоконнике.

— Машка! Идем купца резать!

Манька оглянулась. По деревенской улице шагала ватага девчат и ребят манькиного возраста. Их обгоняла Настена со своей компанией.

— Не зовите её и не водитесь с ней. Дылда здоровая, а ума-то нету.

— А ну, кышь отсюда!

— Маш, догоняй!

Манька спрыгнула с подоконника и побежала следом.

На речке полно народа. Шум, гам, брызги. Манька подплывала к берегу, а Настена, ползая руками по дну, отчаянно барабанила ногами по воде. Увидела Маньку.

— Ну что, попало? Так тебе и надо, крыса! Ишь новости выдумала — детишек обижать!

Манька ничего не ответила, а только смерив Настену свирепым взглядом, обдала её брызгами.

— Я вот папке-то скажу! Мало было? Ещё будет!

— Ябеда!

Катерина кормила грудью Славку. Дядька Иван, Настя, Манька и дед ужинали за самоваром.

— Иван, ты бы сходил к Миргадею-то. Может рубаху какую-ни-то приглядел бы. Да и тяте надо.

— И я поеду! (глянула на Маньку). А ты нет!

— А ну, не встревай, ешь давай! Не еду я никуда!

— Едешь, едешь! В Актаныш, на сабан-туй едешь! Знаю!

— Настя!

— Мам, пусть папка меня возьмет!

— Дочк, да не едет папка-то. Один Миргадей едет. А папка денег только снесет, чтобы Миргадей папке и деду рубах с Актаныша привез.

— А гостинцев? А куклу? Обещали!

— Настя, не встревай, кому говорят!

— Ну что орешь? Чего орешь на девчонку-то?

— Пороть её надо! Набаловала совсем: оторва растет, а не

Девка! (бросил ложку и вышел из избы).

— Ну, пошел черт по бочкам! Тут ещё почище нашей есть.

Вечером Манька со своими сверстниками играла перед домом на деревенской улице в вышибалы. Бабы лузгали на скамейке семечки. Настена. Нинка и Валька отирались у бабьих подолов, подслушивая каждое слово:

— Да, не мешало бы съездить в Актаныш!

— Михалыч не пустит!

— Знамо, что не пустит!

— Тюлю мне надо!

— Тюль и у меня вся прохудилась!

— Дождемся, может в нашу сельпушку привезут!

— У Николавны дождесся, как жа! Себе с базы все ташшит, а в магазине шаром покати, а ей дела нету!

Совсем темно в деревне. Тихо. Только изредка кое-где тявкает пес. Одно за одним гаснут окна изб. Манька с ребятами сидит на бревнах возле дома и негромко переговариваются:

— А во сколько едет-то?

— Вроде в восемь.

— Надо тогда пораньше.

— Конечно! Пока собираться будем, мы и махнем в кузов!

— Накроемся брезентом и не заметит!

— Точно!

У ворот дома стоит грузовая, с деревянными бортами машина.

Манька и вчерашняя ватага, что купалась на речке, а вечером сидела на бревнах, с нарочито равнодушным видом толпилась у машины. Манька глянула на крыльцо: "Идет!"

На крыльцо вышел Миргадей, сороколетний мужчина, водитель грузовика, и направился через весь двор в сарай.

— В сарай пошел! Давай скорее!

И ребята торопливо забрались на машину, помогли девчонкам и спрятались в кузове под валявшимся на полу кузова брезентом.

Миргадей вышел из сарая с колесом-запаской, притворил дверь и направился к калитке. Подошел к машине, открыл кабину и, не заглядывая в кузов, крикнул по-татарски:

— Ребята, вылазь!

Ребята зашушукались под брезентом:

— Молчите...

— Как-будто нету...

— Тихо!

Миргадей встал на подножку и, глядя в кузов, добавил на ломаном русском языке:

— Ребята! Кому говорю! Айда, иди домой! — и откинул брезент.

Обнаруженные ребята поднялись и стали умолять:

— Дядя Миргадей, ну возьми!

— Ну, пожалуйста! Дядя Миргадей!

— Мы правда хорошо будем себя вести!

— Мы не потеряемся, мы с вами будем! Ну, дядя Миргадей!

Миргадей замахал руками:

— Нет! Нет! Я сабан-туй не еду! Маслозавод еду!

Но ребята не верили:

— А вот и нет! Мы знаем!

— Ну, пожалуйста, дядя Миргадей!

— Нет, сказал! Домой иди, ребята!

— А мы не выйдем!

— Чистый абтраган! Шас палка возьму, кнут возьму! Давай лучше иди домой!

— А вот и не вылезем! С тобой поедем!

— Шас председатель позову, папка с мамкой позову, ремень даст вам! Не задерживай! Ехать надо! Маслозавод опаздаю, беда будет! Понятно?

Ребята нестройно разом загалдели и нехотя повылезали из кузова.

— Пойдем!

— Да, повезет, никуда не денется!

— Ну, дасчас! Больно охота к Михалычу попадаться!

— Ну и что!

— Председателя не знаешь? Будет потом целый год в школе песочить!

— Ладно, не вышло, чего уж там!

Когда Миргадей, закинув запасное колесо в кузов, сел в кабину и уехал, Манька предложила:

— А давайте мы ему козу устроим!

— Зачем это?

— А чего он такой вредный? Жалко ему что ли?

— Точно!

— Только вечером надо, когда темно будет.

— Да, чтобы салаги на хвост не сели!

— Верно, а то проболтаются: я свою Нинку знаю.

— Настена тоже не сахар.

Поздним вечером Манька с ребятнёй, державшими обиду на Миргадея, собрались у его дома. В доме Миргадея горел свет. Окна были занавешены подзорниками.

— Ну, что делать будем?

— Скамейку можно расшатать!

— Да, ну скамейку...

— Мало...

— Счас, придумаем...

Ребятня постояла, пошушукалась и принялась за дело. Стянули с забора клеёнку, что была раскинута на просушку, и швырнули на дорогу. Для большего эффекта походили по ней, нашвыряли на нее мусора с дороги. Сняли висевшую на заборе шину, крутанули и... покатилась шина под уклон к речке, а у самой воды завалилась на бок, да так и осталась лежать там, частью колеса увязнув в воде. Нашелся под рукой пук алюминиевой проволоки, и ребятня дружно принялась обматывать проволокой доски калитки, приворачивая другим концом прволоки к стояку. Приговаривали за работой:

— Не откроет!

— Придется топором проволоку рубить!

— Или кусачками!

— Ну-у!

И вот покончив с калиткой, направились было домой.

— А скамейку?

— Давай!

Расшатали столбы, на которых держалась лавка.

— Да не надо оба!

— А чего?

— А то держаться не будет: а так вроде стоит и стоит, а как сядет, так и шмякнется!

— Здорово!

И довольные своей "местью", ребятня потопала от дома Миргадея. Стали прощаться:

— Ну, чё? Пока, что ли?

— До завтра!

— Стойте!

— Чего?

— Давайте, чтобы никто не догадался, что это мы, каждый

У себя чего-нибудь сделает!

— Правильно!

— Что-нибудь, для отвода глаз!

— Понятно!

Манька подошла к своим воротам. Огляделась — кругом ни души. У ворот стояла деревянная тачка-тележка, с длинными оглоблями, прислонившаяся к забору палисадника. Манька подошла к телеге, схватилась за оглобли и подтащила телегу к калитке. Прислонила телегу оглоблями к калитке. Сама же перелезла через поперечные бревна ворот во двор и скрылась в доме.

Ранним-ранним утром, когда только ещё начали перекликаться петухи, Катерина уже ставила в печь формы с хлебом. Дядька Иван умывался у рукомойника.

— Молока хоть выпей!

— Поросятам дам, тогда заеду с фермы и поем. А сейчас не хочу.

Дядька Иван вышел. Катерина хлопотала у печи. Манька с Настеной спали в горнице на полу.

Во дворе было темно, и Иван не видел из-за калитки торчащих оглобель телеги. Потянул на себя калитку, и тут же оглобли свалились на Ивана.

— Что за черт дери совсем! Неймется кому-то!

Иван поставил телегу на прежнее место, прикрыл калитку и направился к ферме.

На столе дымился самовар, стояла банка с молоком, варёные яйца. Катерина отломила корку свежеиспеченного хлеба и пробовала на вкус. Дед сидел за столом и щипчиками откалывал комковой сахар на мелкие кусочки.

— Девки! Вставайте!

Манька открыла глаза, зевнула, потянулась, глянула на разметавшуюся во сне Настену, поднялась, подошла к рукомойнику, сказав на ходу:

— Доброе утро!

Катерина (вместо приветствия): — Настя! Вставай! (деду) Тять, давай молочка лучше. А то в избе не продохнешь от печи, а ты ещё чаю горячего хочешь. Упреешь вовсе!

— Жар костей не ломит!

— Не, как знаешь!

Вошел Иван, скинул кепку, повесил на гвоздочек. Все уже сидели за столом. Иван поежился, потрогал плечо, сел за стол.

— Ты чего?

— Да плечо зашиб оглоблей.

Манька насторожилась, от дядьки Ивана это не ускользнуло.

— Да какой-то дурак взял да телегу к калитке подтащил да я впотьмах не видал. Дернул калитку-то, мне оглобля на плечо-то и осела... Ладно ешшо не по башке!

Манька опустила глаза.

Неймется кому-то! От народ! Мешала что ль кому? Стоит себе и стоит. Так не-ет, надо нагадить! — возбужденно заговорила Катерина.

— Мань, — обратился Иван.

— А?! — вздрогнула Манька.

— Ты не знаешь, кто вчарась Миргадею колесо в речку спихнул? Да лавку у дома своротил? — пытливо глядя на Маньку, спросил Иван.

— Нет... А что?

— Чего ещё у Миргадея-то? — поинтересовалась Катерина.

— Да нахулиганил кто-то... Из ребят видать. Приехал сегодня на ферму — жаловался — ответил Иван, продолжая смотреть на Маньку.

— Конечно, Манька! — не приминула вставить Настёна.

— А ты видела? — не уступила Манька.

— Все городские балованные, нигде от вас покоя нету! — проворчала в ответ Настёна.

— Настя! — прикрикнул на дочку Иван.

— Поесть-то хоть, дайте, спокойно! — взмолилась Катерина.

Солнце клонилось к закату. Катерина со Славкой на руках стояла у ворот. Дед ковылял к дому с работы.

— Вон и деда наш идет... А вона и па-апка!

По мосту через речку-вонючку, что протекала посередине деревни, шел спешно дядька Иван.

Манька сидела за столом и писала письмо: "Здравствуйте, дорогие мои мамочка и папочка! Как я соскучилась и хочу домой! От Настены..."

Дверь отворилась и вошел разъярённый Иван. Манька подняла голову, увидела дядьку Ивана и сразу вскочила. Они стояли напротив друг друга, между ними стоял стол.

— Ну, выкладывай, девка! Чего вы там вчера умудрили?

— Ничего!

— Ты давай — ни финти!

— Я ничего не знаю, дядя Вань!

— Не знаешь? Так счас узнаешь! — Иван стал вытаскивать ремень.

Манька попятилась, Иван к ней. Манька от дядьки, он — за ней. Закружились вокруг стола.

— Ведь я все-е знаю! Я тебе не только всыплю, я ещё матери с отцом напишу. А председатель наш в школу сообщит и матери с отцом на работу! — Иван опять болезненно передернул плечом.

— В школу? Да за что в школу-то, дядь Вань?

— Ты тут не придуривайся! Тут тебе не город — тут деревня!

Тут с одного краю бзднешь, на другом — слыхать! — с гневом в голосе говорил Иван.

— Чего слыхать-то, дядь Вань? — упорно твердила Манька.

Влетела в избу Катерина, увидела кружащихся вокруг стола Маньку с Иваном.

— Иван, ты чего? — спросила Катерина.

— Помолчи!.. Тут слыхать, так пусть и в школе у тебя послушают! Да родитель твои полюбуются на свое дитя! Да покраснеют за дочку свою разлюбезную!.. А ну, иди сюда счас жн!

— Не имеете права! Я не ваша дочь! — не нашутку, струхнула Манька.

— Права? Я тебе счас покажу — права!.. А у тебя есть право хулиганить? — заорал Иван.

— Ты, дядь Вань, совсем дурак что ли? — запальчиво спрсила Манька.

— Чего-о?! — взревел Иван, услышав слово "дурак".

— Где же вы видели, чтобы за оглоблю в школу сообщали, да родителям на работу? — пыталась образумить Ивана Манька.

— Ах, оглобли?!... — чуть не задохнулся от возмущения Иван. — Значит, оглобля — твоя работа?

— Пошутили мы, — начала оправдываться Манька, — а вы уж сразу: на работу!

— Это, называется, пошутили? — Иван потер шею рукой.

— А, что? — пожала плечами Манька. — Не пришибло, ведь, дядь Вань!

— Ишшо бы! — Иван с размаху ударил ремнем по столу, чернильница покатилась на пол, разливая чернила.

Манька отскочила к стене.

Катерина бросилась к Ивану:

— Остынь, Иван!

— Не мешай! — отстранил Иван жену.

И тут в избу влетела Настёна:

— Мам, там Славка деда обоссал! — сообщила она, — иди, давай!

Катерина выхватила у Ивана ремень, схватила с веревки пеленку и, вытолкнув любопытную Настёну, выскочила следом из избы. Иван сел на лавку. Манька стояла и глядела из под лобья. Оба молчали, шумно сопя носом, от возбужденья.

Наконец, Манька тихо сказала:

— Дядь Вань, не надо папке с мамкой писать... расстраивать. Ну, пожалуйста!

— Это ты, иди, председателю говори, — понизив голос ответил Иван.

— А при чем тут — председатель? — не понимала Манька. — Не ему же оглоблей попало!

— А оглобля тут и ни при чем, — сказал Иван, — оглобля... Это пол беды! А за молоко — кто платить будет?

— Какое молоко? — насторожилась Манька.

— А сорок фляг молока, кто в речку вылил? — спросил Иван.

— Какие фляги?

— А, что в речке стояли после вечерней дойки! — ответил Иван.

— Я ничего не знаю про молоко, — Манька подошла к Ивану.

Иван посмотрел внимательно на Маньку и спокойно уже сказал:

— Миргадей приехал на ферму грузиться, чтоб на молокозавод фляги отвезти, а молоко-то тю-тю!

— Дядь Вань, — страха у Маньки в глазах уже не было, — оглобли — я, колесо, скамейку — мы! А молоко — не мы! Честное пионерское! — и Манька подняла руку, отдавая салют.

— А кто? — устало спросил Иван.

— Не знаю, — задумчиво ответила Манька.

Манька лежала на полатях, лицом к стене. Лицо её было зарёвано.

Вошла Катерина со Славкой на руках, за ней проковылял дед. Катерина, на ходу, заглянула за занавеску, посмотрела на Маньку. Потом положила Славку в люльку, достала из шкафа свернутые брюки, положила на лавку, сказала деду:

— Тять, переодевайся.

Затем Катерина подошла к печи, взяла с лавки ведра, и, выходя из избы, бросила Маньке через занавеску:

— Слезай, чего забралась?... Слышь, чё говорю — то? Слезай! Не будет председатель никуда сообщать — нашлись разбойники, — и уже обернувшись к деду, добавила, — ты вот, тятя, все их прикармливал медом, да хлебом, а они — твои солдатики — перепились вчарась, да драку учинили!... Молоко — то — их рук дело!

Вошла женщина лет сорока и спросила:

— Дед Семён, где?

— Вон, в избе, — ответила Катерина.

— Дед Семён, — позвала женщина, — ну, пойдем, что ль, печь спробуем! Да, рассчитаюсь я с тобой!

— Сейчас, иду, — не спешно отозвался дед.

— Пойдем, Нин, во двор, — предложила Катерина, — во дворе обождешь: пусть дед портки переоденет, а то его Славка замочил.

В новой, недостроенной избе, в печи, что выстроил дед Семён, весело потрескивали дрова. Тетя Нина и Катерина стояли у печи. Тут же вертелась Настёна. Дед Семён сидел на табуретке, сложив свои жилистые руки на колени. Манька сидела на подоконнике. Тетка Нина достала из-за пазухи платочек с деньгами и стала отсчитывать трехрублевки.

— Ну, дед, принимай за работу, — сказала тётя Нина, протягивая деду деньги.

— Деда, а мне на пряники? — не растерялась Настёна.

Дед взял деньги и, протянув трехрублевку Настёне, сказал:

— Это вам с Машенькой на пряники.

— Ага! — возмутилась Настёна, — она мне конфеты — то не больно даёт! — и выбежала вон, показав Маньке язык на прощанье.

Дед спрятал деньги во внутренний карман пиджачка, что лежал на коленях, и пристегнул карман булавкой.

Катерина с Иваном сидели на крыльце. Иван курил, а Катерина сидела, прижавшись щекой к плечу мужа....

На небе была полная луна, мерцали звезды, да вспыхивал огонек папироски Ивана...

— Я на полу постелю, а то жарко спать будет: печь с утрева еще не простыла.... Тятя бы не упрел на печке-то, — лениво проговорила Катерина.

— Да не пойдет он на кровать, — так же вяло ответил Иван.

Тускло горела керосинка. На, расстелянных на полу, матрасах лежали Иван и Настёна. Катерина, сидя на лавке, покачивала люльку. Манька стаскивала с себя платье.

— А я с ней не буду спать! — заявила Настёна, как только Манька приблизилась к своему месту на полу, — пусть одна спит! Безобразница!

— Настя! — прикрикнул Иван, — договоришься у меня!

Иван не сильно шлепнул Настю по заднице, Настя завыла. Манька молча пошла на полати.

Катерина попыталась остановить Маньку:

— Ты, чего это?... Ты — то не дури, чай не маленькая!

— А я сама с ней не хочу, — ответила Манька, не оборачиваясь.

— Ишь ты! — поддела Катерина. — Ну, давай-давай — показывай свой гонор! Ума-то ишшо нету ни у одной, зато гонору навалом!

Настёна перестала выть.

Манька легла на полати. Она лежала и видела, как дед, у печки, снял пиджачок, свернул его и положил под подушку, а затем пошел из избы. Катерина хотела загасить керосинку, но увидела выходящего из избы деда:

— Тять, ты куда?

— На двор!

— Всегда так, — выговорила Катерина, — как свет гасить, так ему приспичит!

Как только за дедом закрылась дверь, Манька, скрытая ото всех занавеской, протянула руки к дедовой подушке, достала пиджачок, вытащила из кармана три рубля, пристегнула карман булавкой, положила на место пиджачок и отвернулась к стене, зажав в руке трехрублевку.

Ранним-ранним утром из ворот дома вышел Иван и зашагал к ферме....

Из ворот домов хозяйки выгоняли на деревенскую улицу коров, телок, овец, коз....

Пастух с кнутовищем на плече принимал скотину, которая уже называлась стадом.....

Манька, озираясь по сторонам, с "пионерским" чемоданчиком в руках задами-огородами пробиралась за околицу...

Когда деревня осталась позади, Манька отвязала от своего платья поясок, привязала к ручке чемоданчика, перекинула чемоданчик через плечо и гордо пошагала прочь от деревни, уже не озираясь и оглядываясь...

Пройдя немного, она поправила перевязь и ношу и звонко запела:

• А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер,

• Веселый ветер,

• Веселый ветер!

• Моря и горы ты обшарил все на свете и все

• На свете песенки слыхал!.....

Манька бодро шагала по укатанной телегой дороге, а чемоданчик, висевший на пояске, перекинутый через плечо, отстукивал Маньке по ноге ритм песни.....

Она шла по той же дороге, по которой месяц назад ехала с дядькой Иваном в деревню....

— Н-но, милая! Не ленись! — раздался сзади мужской окрик.

Манька оглянулась. Из-за поворота показалась морда лошади.

Манька спряталась в кусты...

Из-за кустов Манька видела, как мимо неё проехала лошадь, запряженная в телегу, что лошадью правил какой-то мужик, а в телеге сидела тетя Нина, та самая, которой дед сложил печь....

Посидев на чемоданчике, подождав, пока лошадь скроется за следующим поворотом петляющей дороги, Манька вышла из своего укрытия:

• Спой нам, ветер, про дикие горы......

Манька сидела на лавочке возле дома с надписью " Сельмаг".

Магазин стоял у дороги. Рядом толпились, в ожидании автобуса, несколько баб и мужиков.

Показался маленький, с одной дверцой, автобус.

Мужики и бабы, а с ними и Манька вошли в салон автобуса.

Водитель хотел тронуться, но увидел женщину, бежавшую навстречу, которая кричала, размахивая руками:

— Подождите-е!

Водитель снова открыл дверь и в автобус влетела, запыхавшаяся, тетя Нина:

— Ой, чуть не опоздала, — выдохнула она облегченно. — Ой, спасибочки! Ой, милок, уважил!... А то пришлось бы завтра сызнова ташшиться! Дай Бог, тете, всего чего хочется!

— И без очереди! — сострил кто-то из мужиков-пассажиров.

Тетя Нина прошла на заднее сиденье, под улыбки пассажиров, и увидела там Маньку, примостившуюся у окна.

— Уф, успела, слава Богу! — сказала она, усаживаясь. — А ты, Маш, далеко ли?

— В Актаныш, — не охотно отозвалась Манька.

— Тебя Иван привез к автобусу? — поинтересовалась тетя Нина.

— Да, — соврала Манька, не моргнув глазом.

— А чего ж со мной не отправил? Я с Евсеем ехала сюда, Иван-то ведь знал, — спросила тетя Нина.

— А мы только утром надумали... Вы уже уехали, — продолжала врать Манька.

— С Наськой чего не поделили что ли?

— Да не-ет, — как можно безразличнее, ответила Манька. — К тете Клаве надо съездить. Мама так велела: месяц — у тети Кати, месяц — у тети Клавы. А на третью смену в лагерь поеду, в "Сосновку".

— А мы с Евсеем приехали рано до автобуса, — пояснила тетя Нина, не догадываясь о том, что Манька врет, — я и зашла к куме чайку попить. Да чуть было автобус-то и не прозевала. А ты домой как же, одна что ли? Или мать ин отец приедут забрать?

— Еще не знаю.

Автобус катил мимо полей, засеянных гречихой, горохом, пшеницей, и все дальше увозил Маньку от Настёны....

Вечер. Большое село — Актаныш — районный центр.

Большой дои-пятистенок на берегу реки Белой.

На крыльце — парень, лет восемнадцати. Это Петька, сын тети Клавы.

На Петьке тренировочные штаны — трико, засученный до колен, и шляпа. Он сидит и слушает маленький транзистор.

Во двор вошли Манька и Шурка. Шурка — сестренка Петьки. Шурка старше Маньки на пару лет. На плечах девчонок коромысла с ведрами.

— Петька! Давай, таскай воду! — крикнула Шурка визгливым голосом. — Я вот мамке скажу, что совсем огород не поливал!

— Вам там двоим делать нечего! — ответил Петька.

— Пижон несчастный! Без порток, а в шляпе! — обозвала брата Шурка.

Петька закинул в Шурку какой-то щепкой....

Шурка с Манькой поставили в огороде ведра и, черпая из ведра воду ковшом, стали поливать помидоры.

— Скорее бы в Армию забрали, прямо надоел со своим транзисторм, — ворчала Шурка. — Ходит, воображает из себя!... А у вас дома есть транзистор?

— Нет, — ответила Манька. — У нас "Рекорд"... с проигрывателем.

— "Рекорд" уже не в моде, — заметила важно Шурка. — Петька в Армию уйдет, я с собой на речку буду брать: загорать и песни слушать.... А какая у вас сейчас песня в моде?

— "Руды-руды-руды-руды-рыкс" , — ответила Манька.

— Заграничная? — спросила Шурка.

— Не-ет, про рыжик это. Про гриб.

— Слова спишешь, — спросила Шурка.

— Ладно, — ответила Манька.

— Правильно, что приехала, — сказала, после некоторой паузы, Шурка, — я эту Настёну тоже терпеть не могу! Зимой ездили к деду. Так она — вредная такая — везде, как хвост таскается, ябедничает, нос везде свой сует! С ней никакого сладу!... Все-таки вредный народ эти деревенские!

— А Актаныш — не деревня? — осторожно спросила Манька.

— Сравнила! — возмутилась Шурка. — У нас — село! Районный центр!

— А какая разница? — не понимала Манька. — Дома такие же — деревянные... и туалет на улице.

— А домов сколько? — важно говорила Шурка. — Сколько у них и сколько у нас, а? То-то! У них одна школа и то восьмилетка, а клуба и вовсе нету: в школе кино крутят! А у нас — две школы, два клубы, детсад, ясли, столовая! А у них столовой нет! А магазинов сколько у нас, знаешь?

— Не-ет, — протянула Манька, пожимая плечами.

— Вот! А у них одно "Сельпо". А нашу Белую, — Шурка кивнула в сторону реки, — разве с ихней речкой сравнишь?... Актаныш, это — Актаныш, и с Михайловкой никакого сравнения! — гордо заключила Шурка и тут же спросила, — а у вас трехэтажные дома есть?

— Есть. И пятиэтажные, — Манька недоуменно посмотрела на Шурку.

— Страшно поди?

— Нет, — пожала плечами Манька.

— А телевизор есть? — Спросила Шурка.

— Нет, — ответила Манька. — У нас во дворе только у Сережки Саблина телевизор. Так у него отец — инженер: богатые они!

— Ходишь смотреть? — допытывалась Шурка, успевая и поливать и говорить без умолку.

— Нет. К нему не хожу. Мы иногда к тете Марусе ходим, к Скворцовой, "Кабачок" смотреть.

— Я тоже, подхватила тут же Шурка, — два раза "Кабачок" смотрела. Пани Моника, там — во! — и Шурка выставила вперед большой палец.

Манька и Шурка грелись на песочке на берегу Белой. Народу на реке было немного.

Виднелись на воде лодки, а в лодках — рыбаки с удочками.

К девчонкам подошел Петька. На голове у Петьки — резиновая лодка.

— Машка, Шура-дура! — позвал Петька, — марш на сепаратор!

— Вот сам и иди, — огрызнулась Шурка, — мамка тебе велела, ты и иди!

— Кому сказал! — повысил голос Петька.

— Ага! — подскочила Шурка. — А ты в лодочке раскатывать будешь, да транзистор слушать, пижон несчастный?

— Не видишь? — Петька кивнул на мешок и серп, что были у него в руке. — За травой я на берег, поняла? Давайте — ка , живо! А то пока вы раскачиваетесь, там уже мамай пройдет!

Манька с Шуркой катили тележку по улице села. На телеге стояла молочная сорокалитровая фляга. Девчонки разговаривали.

— Мамка сказала, если школу буду помогать красить, то она мне материю купит, — говорила Шурка. — Я тогда схожу к Альфие, у них машинка швейная есть и платье сошью. " Маленькая мама" фасон назывантся. Я в "Работнице" видела... А у вас такие носят в городе?

— Конечно носят, — отозвалась Манька. — Уже давно. Может, пока я тут, уже вышли из моды: у нас мода, знаешь, как быстро меняется!

— А ты будешь ходить красить? — спросила Шурка и, не дав Маньке ответить, добавила, — тогда и тебе купит. Вместе пошьем одинаковые. А?

— Конечно буду, — согласилась Манька.

У ворот Шуркиного дома остановился грузовик. Из него вышел Миргадей.

Он вошел во двор, увидел тетку Клавдию, выходившую из сарая. Задрав подол фартука, Клавдия несла в нем свежие куриные яйца, испачканные местами куриным пометом. Миргадей заговорил с Клавдией, мешая вперемежку русские и татарские слова:

— Исямбул!

— Здорово, Миргадей! — поздоровалась Клавдия.

— Как жизь?

— Айбат! Айда, проходи, чаю попей! — предложила Клавдия.

— Нельзя: домой нада, — отказался Миргадей. — Нюркин кызым дома?

— Нету, — ответила Клавдия. — С Шуркой на сепаратор ушли.

— А-А!

— А чего? — поинтересовалась Клавдия.

— Порядок? — вопросом на вопрос ответил Миргадей.

— Да вроде порядок! — пожала плечами Клавдия.

— Ну, ладно, якши!..Иван велел привет передать.

— Ладно.

Миргадей пошел к грузовику, а Клавдия предложила вдогонку:

— А то попил бы чаю, Миргадей?

Миргадей, не оборачиваясь, махнул неопределенно рукой, сел в кабину, завел мотор и был таков. Тетка Клавдия пожала недоуменно плечами, пошла на крыльцо. Навстречу ей вышел муж Федор. Федор и Клавдия были похожи: оба сухопарые, кривоногие, с большими кистями рук. Оба некрасивые. Разница была в одном — Клавдия была просто злой бабой, а в Федоре за версту угадывался пьяница и слизняк.

— Ты в школу-то скоро пойдешь? — спросила Клавдия.

— Покурю и пойду, — усаживаясь на ступеньку крыльца ответил Федор.

— А по дороге-то нельзя покурить?

— Дай передохнуть, после обеда-то. — закурил Федор.

— Смотри, не успеешь к 1 сентября школу отремонтировать, будут тебе и перекуры и всё! — повысила голос Клавдия. — Иди, иди! Нечего рассиживаться. Да за авансом зайди, а то уж и на хлеб денег нет!

Федор сплюнул, нехотя поднялся, не глядя на жену, спросил:

— Помочь-то придешь?

— Девок пришлю, мне шерсть надо снести на чесанки, а то зимой босые будете !

Манька с Шуркой красили стены школьного класса. Федор забрался на груду школьных парт, сдвинутых посередине комнаты, и курил. Загасив окурок, он подошел к Маньке и сказал:

— Ты, Маня, краски-то поменьше бери.

— Почему?

Федор взял кисть из рук Маньки. Обмакнул в ведерко и пояснил:

— Бери чуток и размазывай с нажимом. А то видишь, краску густо нанесла она и сбегает ручейком.

— Где?

Федор показал на то место, где красила Манька. Там плотнвми жилками стекала вниз краска.

— Видишь? — Федор стал растирать жилки кистью. — Во-первых сохнет дольше, да и неровно будет. Поняла?

— Поняла, — кивнула Манька.

— Ну, ладно, вы красте покуда, а я схожу за авансом. Пришла, наверно, букхгалтерша-то, — и Федор направился к двери.

— Папка! — крикнула в спину отцу Шурка, — ты деньги-то мне принеси, мамка велела!

— Ладно, — ответил Федор, не оглядываясь.

— Ну, пой, давай, — сказала Шурка Маньке, как только отец вышел из класса.

— Рос до небес, солнечный лес и не видать, что возле пня, — запела Манька, — на крепкой ножке, гриб у дорожки, вырос средь бела дня.....

• Руды-руды-руды-руды-рыкс!

• А по-русски — рыжик!

• Руды-руды-руды-руды-рыкс!

• Окажись поближе!....

— припев Манька с Шуркой выводили вместе.

Петька налегал на весла...

В лодке лежала копна свежей травы.....

Манька с Шуркой по-прежнему малярили.

Пришел Федор.

— Деньги принес? — спросила Шурка.

— Принес, дочь. На вот, — Федор протянул Шурке деньги.

— Сколько?

— Сорок... Вы тут докрасьте без меня, а то что-то голова у меня от краски разболелась, — сказал Федор.

— Ладно, пап. Иди мы докрасим, — согласилась Шурка. — А ты полежи, ладно?

Отец кивнул и пошел прочь.

— Ну, давай, еще раз, а то я не все слова запомнила, — попросила Шурка Маньку.

Тут в класс снова вошел Федор.

— Шура, ты дай мне трячку, — попросил он, не глядя дочери в глаза.

— Зачем? — Шурка подозрительно уставилась на отца. — Смотри, мамка не велела.

— Да я кисти хочу купить, — пояснил отец, оправдываясь. — Видишь, эти уже негодные, а нам еще в четырех классах стены красить, да полы. Все одно покупать, так я по пути и зайду, а?

— А не врешь? — сомневалась Шурка.

— Ну тогда сами зайдите, купите, — Федор пошел к выходу.

— Ладно, на, — Шурка вытащила из кармана деньги, отделила трешку и протянула отцу. — Да смотри, не напейся!

Федор ничего не ответил, сунул деньги в карман брюк и вышел.

Шурка повесила на дверь школы большой амбарный замок. Ключ, на большом шнурке, повесила себе на шею и они пошли по улице...

Солнце клонилось к закату....

Девчонки о чем-то оживленно болтали, смеялись....

Они подходили к шуркиному дому, как до них донесся остервенелый голос Клавдии. Клавдия орала так, что из открытых окон было слыхать на всю улицу:

— Ирод, прокляты!... Чтоб тебя приподняло, да прихлопнуло!... Паразит! Навязался на мою голову! Хорошие-то люди помирают, а этот не подохнет никак!... Вставай! Закатил глаза-то, как петух перед праздником!...

Голоса Клавдии стало не слышно, но через минуту послышался вопль Федора:

— Помогите!... Клавдя! Сдурела?... Зашибешь ведь!... О-ой!... По голове-то не надо, Клавдя-я-а!..

— Чтоб тебя черти забрали в тар-тарары! — орала Клавдия.

Шурка с Манькой переглянулись и бегом пустились к дому.

— Мама, не надо, не бей папку! — кинулась Шурка к матере, а Манька тем временем поспешила закрыть окна.

— Не бей! — Клавдия отошла от кровати, на которой лежал Федор, закрывшись руками, и согнутыми в коленях ногами. — И тебе бы не мешало всыпать, — добавила Клавдия, вытирая разъяренное лицо передником, и, усаживаясь на табурет.

Манька отошла к печке-голландке и молча наблюдала.

— Я говорила тебе, чтоб ты ему денег не давала? — спросила Клавдия Шурку.

— Говорила, — потупила взгляд Шурка.

— На вот — полюбуйся, нажрался, скотина такая, — кивнула Клавдия на Федора.

— Пап, — Шурка тронула отца за плечо, — че ж ты меня обманул? Говорил кисти купишь...

— Я купил, дочка, купил, — всхлипывая ответил отец, — а она, не спросясь...

— Где?... — обрадовалась Шурка. — Покажи, пап! Кисти-то, где?

— Там, — махнул отец рукой, — под кроватью.

Шурка нагнулась и сморщилась:

— Чего ж ты пап нпился-то?

— Да ребята попались — угостили, — стонущим голосом ответил Федор.

Шурка полезла под кровать и достала оттуда две кисти. На одной кисти ворсовая метелочка была белого цвета, на другой — оранжевого. Обрадованная Шурка, протянула кисти матери и тихо заметила:

— Видишь, купил папка кисти-то... Зря ты его...

Клавдия взяла в руки кисти, повертела в руках, понюхала зачем-то оранжевую метелочку и, вдруг, вскочив с места набросилась на мужа с еще большей яростью.

— Ах, ты, гад!... Ах, ты, сволочь проклятая!..Пропойца несчастный!

Шурка, едва успела отскочить от кровати, и метнулась к Маньке. Девчонки испуганно наблюдали за печкой, как Клавдия избивала Федора.

— Кисти купил?!... Да? Кисти!... Я покажу тебе кисти!... Думаешь, я ничего уже не помню? Думаешь, я из ума выжила!...

Тут в избу влетел Петька, обхватил мать и уволок в другую комнату. А Федор только вздрагивал молча, свернувшись "калачиком" на кровати и молчал.

— Чего народ смешите? — гудел в соседней комнате Петька.

— А ты погляди чего этот паразит удумал!..Дай, говорит, денег кисти куплю!..А сам нажрался!

— Так купил же! — возразил Петька.

Клавдия подошла к Петьке, сидящему на сундуке, и сунула в лицо кисти:

— Купил, говоришь?... А ты разуй шары-то! Не узнаешь? Эти кисти я позапрошлый год покупала! Не видишь — от краски енту не отмыли, как следоват!... Я ему весной говорила, чтоб он эти кисти нашел — -крыльцо покрасить, а он мне — нету нигде, говорит! Всю подловку облазил — нету нигде!... А счас нашел!... Зенки его бесстыжие!... Вы то че же, не видите, что кисти-то не новые?...

Шурка поливала из лейки огурцы, а Манька из ковша помидоры.

Черпанув очередной раз из ведра воды, Манька нагнулась к помидорному кусту, приподняла ботву и, только хотела вылить в лунку воды, как тут же увидела бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Манька вытащила пробку, понюхала, слегка поморщилась и тихо позвала:

— Шу-ура!

Шурка оглянулась и, увидев в манькиных руках бутылку, торопливо пошла к Маньке. Шурка взяла из рук Маньки бутылку, понюхала, огляделась на окна дома и, не заметив ничего подозрительного, вылила содержимое бутылки на землю.

Поздним вечером на танцплощадке гремел духовой оркестр.

Петька танцевал с молоденькой симпатичной девушкой вальс.

Манька с Шуркой в числе ровесников стояли за оградой и смотрели на танцующих. Внимание Шурки привлекла блондинка.

— Смотри! — восхищенно сказала Шурка, указывая пальцем на блондинку. — Наверно из Казани!

— Почему из Казани? — спросила Манька.

— Такие модные только из Казани к нам приезжают! — ответила Шурка, не отрываясь от блондинки.

Манька тоже уставилась на модницу. На блондинке было узкое платье. Вырез горловины был в форме лодочки, вокруг которого была пришита оборка из кружев. Такими же кружевами были оторочены два больших кармана. Блондинка была красива лицом, ладно сложена и хорошо двигалась....

Девчонки не сводили с неё восхищенных глаз...

Лил проливной дождь....

Манька сидела за столом и читала книгу....

Вошел Петька...

— Здорово! — сказал Петька и, вытащив из-за пазухи коробочку духов, перевязанную ленточкой, попросил Маньку, — Маш, сможешь погладить и снова завязать, как было?

— Смогу, наверное, — ответила Манька.

Манька взяла коробочку, развязала ленту и прочла:

— Духи "Манон".

Петька ушел в другую комнату и через минуту вернулся оттуда с утюгом.

— Петь, а что такое "Манон"? — спросила его Манька.

— Манон-то? — Петька хитро сощурил глаза и ответил, улыбаясь, — а это Манька, только на французский манер!

— Правда? — обрадовалась Манька. — А ты мне купишь такие? — Манька бросилась к кровати, достала оттуда свой "пионерский" чемоданчик, а из него какую-то мелочь и протянула Петьке.

Петька посмотрел на деньги, прикинул вслух:

— Рубь двадцать, рубь восемьдесят... Так, не хватает у тебя: "Манон" три рубля стоят!

— Три? — расстроилась Манька.

— Рано еще тебе духариться, — Петька подал Маньке утюг, а сам стал стелить одеяло на стол.

— Я не себе, я — маме хотела, подарок из Актаныша привезти, — пояснила Манька.

— А, ну это другое дело, для тети Нюры я, так и быть добавлю, — сказал Петька.

По городской улице, в лучах яркого солнца, не шла, а плыла, как пава, девочка....

Она так изящно и грациозно шла, что казалось, едва касается земли...

У девочки были роскошные локоны пшеничного цвета и легкое, почти воздушное, и очень красивое платье....

Она шла и все оборачивались ей вслед...

Обернулся вслед девочки и Толик и спросил Андрюху, идущего рядом:

— Кто это?...

— Не знаю, — ответил Андрюха.

Тут девочка обернулась и ребята увидели, что это — Манька.

— Мария, — улыбаясь, представилась она.

— Манька?! — не поверил своим глазам Толик.

— Не Манька, а — Манон, дурак!

— Маша, Машка! — Шурка трясла Маньку за плечи.

— А? — Манька таращила сонные глаза на Шурку.

— Ты чего спишь днем, соня! — смеялась Шурка. — Смотри, что сейчас будет! — и Шурка скрылась за занавеской.

Через минуту Шурка вышла из-за занавески в новом платье.

Платье было точно такого же фасона, что и у блондинки из Казани.

Разница была только в том, что Шурке далеко было до блондинки из Казани: она была маленькой, худой, кривоногой и совсем не привлекательной. До женщины ей было ещё, ой как, далеко! Но и ни Шурку, ни Маньку это не смущало. Они еще не понимали, что значит собственный стиль, и, что значит уметь носить надетое на себя платье. Они видели только то, что хотели видеть — платье такого же фасона, что и у блондинки из Казани. Манька в эту минуту сгорала от зависти и не могла этого скрыть. А Шурка вертелась перед небольшим зеркалом, висевшем на стене, и чувствовала себя на краю блаженства. Слов в эту минуту не было ни у Маньки, ни у Шурки....

В комнату вошла Клавдия и, не обращая внимания на девчонок, прошла к сундуку и открыла его.

— Мам нравится? — игриво спросила Шурка.

— Чего? — уткнувшись в сундук, спросила Клавдия.

— Платье, последний писк моды! — ответила Шурка.

— Нравится, — мельком, бросив взгляд на дочь, ответила Клавдия. — Чьё оно?

— Как чьё? — Шурка повернулась к матери.

— Ну, платье-то? — спросила Клавдия, все еще роясь в сундуке.

— Мое, — важно изрекла Шурка.

— Твое? — переспросила Клавдия. Посмотрела внимательнее на Шурку, осторожно закрыла сундук и подошла поближе к дочери, оглядывая её с головы до ног.

Шурка, интуитивно, почувствовав неладное, попятилась.

— Откудово оно у тебя? — пока еще спокойно поинтересовалась мать.

— А помнишь, ты остаток мне дала? Помнишь?... Который от твоего халата остался? — напоминала Шурка, заискивающе заглядывая матери в глаза.

— Так разве у меня халат-то эдакой расцветки? — засомневалась мать.

Манька насторожилась. Восторг и восхищение из глаз исчезло.

— Правильно! Не такой! — засмеялась Шурка. — А чего нам в одинаковой расцветке ходить? Вот я и поменялась ... с Альвией...

Последние слова Шурка произнесла уже без улыбки и не так уверенно, потому что по лицу Клавдии прошла судорга гнева. И через секунду Клавдия накинулась на Шурку, шлепая её по заднице:

— Ах, ты стиляга! Ты во что вырядилась!... Ты погляди на кого ты похожа! — Клавдия схватила край оборки на горловине и, брызгая слюной орала:

— Это что за рехмуда понавесила ешшо на себя?! А?!..Я тебя спрашиваю!... Обтянулась, как глиста!

Манька пододвинула к себе подушку и, уткнувшись в нее лицом, одним глазом наблюдала за происходящим, вжавшись в кровать. Клавдия не унималась, а Шурка изредка взвизгивала и шмыала носом:

— А на голове — что?! — Клавдия схватила за "конский хвост", что Шурка соорудила вместо привычной косы. — Это, что еще за тимербаевские хлыстики?.. Страм! А кармане-то, а кармане, — Клавдия повернула к себе Шурку и уставилась на карманы, которые были пришиты очень близко друг от друга, — ты глянь, аж на самой кунке!..

Услышав последние слова тетки Клавдии, Манька не выдержала и затряслась в беззвучном смехе, уткнувшись в подушку.

Клавдия стащила с Шурки платье, стеганула платьем Шурку по спине и направилась к двери:

— Счас же сожгу! — и тут увидела, давящуюся от смеха, Маньку.

Клавдия на секунду остановилась, как вкопанная, и со всего маху огрела платьем и Маньку:

— Это все ты! Стиляга городская! Житья от вас нет!... Моя бы такого сроду не удумала!... Ты Шурку с понталыку сбила, а теперь скалишься!... Ладно, вечером разговор будет особый!... — и Клавдия вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Манька сидела на кровати, закрыв руками лицо, а Шурка стояла и растерянно моргала, глядя на дверь, за которой скрылась Клавдия....

Шурка с Манькой мыли в реке Белой пустые поллитровые банки и отдирали этикетки с надписью "Рассольник" и "Борщ"....

— Ничего, Шур, — твердила Манька, — я дорогу знаю. Доберемся на попутках. А банки сдадим и хлеба купим на дорогу.

— И яиц наварим.

— Точно.

— Только, мне страшно чего-то, — засомневалась Шурка.

— Чего ты боишься? Я же добралась до вас из Михайловки?

— До Михайловки бы и я добралась, — ответила Шурка, — а вот до Октябрьска, это тебе не шуточки!

— Это только так кажется, потому что ты нигде не была, а вот увидишь, что страшного и нет ничего!

Клавдия, Федор и Петька сидели ужинали жареной рыбой.

— А в бане-то глядел? — спросила Клавдия.

— Глядел, — ответил Петька. — И в бане, и в сарае, и на чердаке, и к Альфиюшке ходил. Нету их нигде.

— Ну ниче, — язвила Клавдия, — поди в Михаловку подались. Пускай. Там им Настёна быстро хвоста накрутит, так прибегут, как миленькие!...

Зп окном послышался гул мотора грузовой машины. Гул приближался, появились блики света, отбрасываемые фарами. У дома машина остановилась. Стало тихо.

— Кто там? — спросила Клавдия.

Федор, сидевший у окна вгляделся в темноту:

— К нам кто-то.

— Кого еще несет, — проворчала Клавдия и поднялась из-за стола.

На пороге показался Миргадей.

— Исямбул! — сказал Миргадей, снимая тюбетейку.

— Айда, заходи, — ответила Клавдия.

— Нет. Не могу. Ехать надо, — отказался Миргадей и добавил, глядя на Федора с Петькой, — иди гостинца бери. Иван мед дал, сало дал, два курица резал. А мне в Азякуль надо. Брат встречать надо на пристань.

— Петька, чего стоишь, иди! — скомандовала Клавдия. — А Иван-то, как?

— Нормално! Якши! — ответил Миргадей и собрался выйти за Петькой, но Клавдия дернула за рукав и спросила тихо:

— Девчонки-то добрались? Все слава Богу?

— Какой-такой кызым? — не понял Миргадей.

— Как? — растерялась Клавдия. — Манька и Шурка моя.

— Нету. Иван кызым ёк! — ответил Миргадей.

— Как нету? — испугалась Клавдея. — А где?

— А почему тут нет? Куда делся? — спросил Миргадей.

— Ой! — заголосила Клавдея, присев на табурет. — Федор! Беги в милицию!

Тут вошел Петька, с гостинцами от Ивана в руках.

— Петька иди на почту, телеграмму тете Нюре дай! — причитала Клавдия.

— Зачем? — спросил Петька.

— Девок-то в Михаловке нету!

— А где же они? — Петька глядел на Миргадей, Миргадей переводил глаза с одного на другого.

А Шурка с Манькой сидели на обочине дороги и жевали черный хлеб.

Показалась грузовая машина. Манька подняла руку...

Машина остановилась, девчонки забрались в кабину....

Грузовик катил по асфальту, девчонки что-то бойко отвечали пожилому шоферу.....

У большого села девчонки вышли из кабины....

Машина свернула на проселочную дорогу, девчонки остались одни.

Шурка пошла вниз обочины, присела там "по-маленькому" и позвала:

— Маш, смотри — горох!

Девчонки спустились к гороховому полю и стали есть горох....

— Мань, машина! — крикнула Шурка, глядя на дорогу.

— А! — отмахнулась Манька. — Давай поедим, с собой наберем. Этих машин еще будет до полна!

— А, если и сегодня не доберемся? — спросила Шурка.

— Опять у кого-нибудь переночуем! Соврем, как вчера и пустят, как миленькие, — в тоне Маньки появились хвастливые нотки.

— Быстрее бы уж!

Уже поздним вечером грузовая машина въезжала в село...

Манька с Шуркой сидели в кабине грузовика...

За рулем сидел молодой парень...

— Ну, вот ваши Бакалы. Где вам остановить? — спросил шофер девчонок.

Манька вглядывалась пристально в окно и молчала. Шофер изредка бросал на девчонок взгляды. Наконец Манька сказала:

— Вот тут, пожалуйста.

Манька с Шуркой вылезли из кабины грузовика и остановились у ворот деревянного дома.

— А че ты этот дом выбрала, вон видишь, — Шурка показала на кирпичный дом через дорогу, — тот побогаче вроде.

— Зато здесь телевизор посмотрим: видишь антенна на крыше, — кивнула Манька на телевизионную самодельную антенну.

Федор лежал на кровати, Клавдия с Петькой сидели за столом.

— Че я Нюрке-то скажу? — сказала встревоженная Клавдия. — Не простит мне сестренка, что Машку-то не доглядела...

— Ладно, раньше времени-то причитать, — перебил Петька мать, — может ночуют здесь у кого-нибудь.

— Может, правда, — с надеждой в голосе, проговорила Клавдия.

— Э-эх, — вздохнул Федор, — молодец, девки.

— Чего?! — вспыхнула Клавдия. — Только бы живые были, я им покажу — "молодца"!

— Я мать из армии тоже домой не вернусь, — жестко сказал Петька, — к Николаю в Новокузнецк поеду.

— Еще новости! — всплеснула руками Клавдия.

— От вас кто хошь сбежит, — бросил Петька и вышел в другую комнату, добавив в дверях, — на улицу тошно показаться: что ни день, то представление!

Манька с Шуркой спали, как убитые, на железной кровати. Негромко работал телевизор. Дородная хозяйка , лет пятидесяти, дома мыла в тазу посуду после ужина. Муж её сидел рядом и смотрел телевизор. Хозяйка оглянулась на девчонок и сокрушенно покачала головой:

— Ишь, умаялись сердечные! Я бы эту гадину...

— Ты про кого это? — спросил муж хозяйки.

— Да при ихнюю мачеху, — она кивнула в сторону спящих девчонок.

— А чего?

— Дак, говорю же, мать схоронили и месяца не прошло, а отец-то новую бабу привел!

— Ну, так житейское дело, — вставил муж хозяйки.

— Так она, змея, как мужик на работу, давай девок гонять, да чуть что не по ней, — за ремень хватается! Мыслимо дело сирот забижать! Вот и сбежали! — пояснила хозяйка.

— Куда бегут, хоть, сказали? — спросил муж.

— В Октябрьске тетка у их. Одна живет, без детей. Квартира у её, — поведала хозяйка. — Ты посади их завтра на автобус-то. Чать, не обеднеем, если пятерку на билет сироткам потратим. А то мыслимо дело, попутками добираться. И так уж вторые сутки мыкаются... Да мало ли на кого нарвуться!

— Да тут и разговору быть не может, — отозвался муж.

Солнце поднялось высоко. Небо было ясно.

По шоссе катил большой автобус марки "Икарус".

В автобусе среди пассажиров — Манька с Шуркой.....

Манька с Шуркой подходили к двухэтажному дому, в котором жила Манька. Манька шла уверенно, а Шурка, попав впервые в город, все озиралась по сторонам....

Манька позвонила в дверь. Никто не открыл.

— Странно, — сказала Манька, — никого нет.

— Может на работе? — предположила Шурка.

— Сегодня же воскресенье. Мама дома должна быть.

Манька позвонила соседям. Дверь открыла пожилая женщина.

— Тетя Тоня, а вы не знаете, где мама? — спросила Манька.

— Здравствуй, Маня, уже вернулась? — спросила она.

— Ой, здравствуйте.

— А мама тоже в больнице, в районной, в туберкулезном отделении, а папа...

— Про папу-то я знаю, — перебила Манька. — Ну, ладно, тогда мы к ней пойдем.

— Может чемоданчик оставишь и чаю попьете с дороги? — предложила соседка.

— Чемоданчик? Да, мы оставим, а чаю нет, к маме пойдем, — ответила Манька.

Туберкулезное отделение районной больнице располагалось в одноэтажном здании барачного типа. Вокруг было насажено много кустарников акации, шиповника, сирени...

В больничной палате было четыре койки, на которых расположились женщины-пациентки, среди которых была и мать Маньки. Кто-то из них читал, кто-то вязал, кто-то раскладывал пасьянс на больничной койке....

Вошла медицинская сестра и сказала:

— Анна Семёновна, а к вам дочка пришла.

— Не может быть! У меня дочка в деревне! — ответила мать Маньки.

— Ну, что же я вашу Машу не знаю, — ответила медсестра. — Идите, она в палисаднике, с ней еще девочка чья-то.

Анна заспешила по коридору больницы.....

Анна, Манька и Шурка сидели на лавочке в палисаднике.

— Взрослая ты у меня стала, лягушка-путешественница, — Анна потрепала дочь по голове. Манька положила голову матери на колени.

— Анна Семеновна! — крикнула медсестра в раскрытое окно, — вам по межгороду звонят.

— Сидите тут, это, наверное, тетя Клава или Иван, побегу успокою их, — и Анна побежала в корпус.

Манька тем временем достала из кармана кофты коробку духов "Манон".

— Моя бы мать, счас меня убила, — проговорила Шурка.

— Поживешь у нас, Шурка, и сошьем мы с тобой любое платье, какое ты захочешь и никто слова не скажет! — сказала Манька.

— А потом-то все равно домой надо! — сказала Шурка грустно.

— А ты живи все время у нас! — предложила Манька.

— А школа, — неуверенно начала Шурка.

— У нас тоже школа есть!

— А мамка?

— Да ты, что? Сдалась тебе такая мать! — почти выкрикнула Манька. — Да я бы дня..

Манька не договорила, потому что подошла Анна.

— Ну и напугали вы там всех! Ужас! Это ж надо додуматься! — улыбаясь сказала Анна. — Я бы, наверное, с ума сошла на их месте!

— Мам, это тебе, — Манька протянула духи матери.

— Мне? — растерялась мать. — Спасибо, доченька, — Анна прижала дочь и поцеловала в макушку. Потом прочла:

— "Манон". Интересно, что это такое?

— А это — Маня, — пояснила Манька.

— Да. Только по-французски, — сказала Манька и добавила, — только ты коробочку мне отдай.

— Зачем? — удивилась Анна.

— А я Толяну покажу! Пусть еще хоть раз попробует Манёной обозвать! — жестко проговорила Манька.

— Эх, Маша, Маша, от себя еще никто не убежал, — задумчиво проговорила Анна.

— А она не от себя, — заступилась Шурка, — она от Настёны... и от мамки моей!

— Какие вы еще глупые! — засмеялась Анна.

Камышова Александра

.