Делирий М.

ВСТРЕТИМСЯ НА ВЕРХУШКЕ ЕЛИ

триллер

Суматоха последних дней не давала мне по вечерам, когда наступало затишье, как обычно расслабиться, посидеть с графинчиком упоительной жидкости, и, разгрузившись от усталости, помечтать.

Законы бытия, заставили меня предпринять некоторые действия, — действия, направленные на то, чтобы заработать некие символические активы, на которые можно было жить. Конечно же, по вечерам я был разбит усталостью и не мог устраивать посиделки с моим другом архивариусом. Но вот мне выпало, совпав с праздником, три выходных. Два дня прошли в остывающей истоме усталости, а переход от второго дня к третьему ознаменовался неким всплеском в душе. Расслабившись вечером с графинчиком, содержащим в себе неплохое бренди, я, уж было забыв о моём друге — архивариусе, вдруг услышал его шаги. Это было не удивительно. Удивительнее было бы то, если б он не пришёл на звук хмеля. Дорогой мой старче, ты здесь! Присаживайся, вот графин, — наливай, и расскажи, что-нибудь, отвлеки меня от скуки бытия. От скуки бытия? — спрашивает он, и, улыбаясь, раскрывает свой, как мне всегда кажется, мистический фолиант. И вот я слышу, начавшую плавно литься, историю. Да, история плавна, но неординарна. Я знаю, что мой архивариус знает: я не любитель, хоть и пышно-мучительных, но жизненных историй. Зная его, я жду от него нечто подёргивающее нервы. И он, не затрудняясь, находит, и воспроизводит в моём сознании некую странную историю.

Глава первая

Ода алкоголю

Ничто разорвало нечто. Гендельсон вдруг ощутил, как в его сознании что-то деформировалось. Он сбросил газ, и его машина замедлила ход. "А может быть, ничего и не произошло, а лишь только показалось?" — Гендельсон напряг совою память, пытаясь вспомнить, а вернее понять, что только что промелькнуло в его голове. "Нет, — подумал он, — я не могу согласиться, что нечто разорвало ничто. Нет, не было ничто, было что-то, и это что-то была какая-то вспышка в моём сознании. Эта вспышка, а скорее проблеск, был ничто иное, как пророческое видение.... Но что же промелькнуло в моих полушариях? Может быть, это был фрагмент новой импровизации назревающего рассказа? Не иначе как муза обдала меня своим дуновением, тем самым подсказав, что она сегодня пришла и готова вдохновить меня на новое произведение в прозе? Может быть, это так. Но уж слишком слаба была её поступь, как-то невнятно проявилась она".

Гендельсон нажал на газ, поспешив домой. Непонятный фрагмент, мелькнувший в его мозгу, взволновал его странным образом, отключив в одно мгновение усталость, накопившуюся в нём за трудовую неделю. Он впервые за последний месяц почувствовал, что полностью покинувшие его идеи, после того как он стал бороться с регулярным потреблением спиртных напитков, кажется, намекнули о себе, чуть подтолкнув сознание к тому, чтоб оно смогло почувствовать аромат фантазии, которая размеренными шагами мерила пространство вокруг его сущности. А ведь если задуматься, так оно и есть. Две недели или даже две с половиной, он, вняв доводам своего друга — Мари, практически не потреблял алкоголь. Начал он с того, что уменьшал каждый день весомость дозы, употребляя более лёгкие напитки, такие как вино, сначала, потом пиво, переходя постепенно не только от качественного, но в последствии и к количественному значению, он достиг практически нуля.

Конечно же, она оказалась права. Он, набравшись мужества, стараясь скорее всего доказать самому себе то, что он имеет мужество, что он не алкоголик, а всего лишь, и то с натяжкой — пьяница, и может в любой момент взять и... не пить более, действительно закрыл кран. Последние две недели он практически не пил напитков содержащих спиртное, ну разве что банку пива в выходной. Ну что это? Это же смешно! Можно было с уверенностью заявить, что он может не пить, и если хотите, даже, "завязал". Он почувствовал себя... несколько моложе, что ли, бодрее и здоровее. Это его обрадовало, и до такой степени, что он даже стал ухмыляться во время закупок в супермаркетах над людьми стоящими в раздумьях перед несметными богатствами алкоголесодержащих полок. Он как-то подумал, что спиртное волнует его теперь так, как, например, волнуют его тапочки для занятия балетом. К балету он был равнодушен. Немалую роль в этом сыграло, некогда услышанное, что во время представлений, на первых рядах сидят исключительно родственники артистов, так как эти ряды постоянно омываются волнами смешанного аромата пота танцующих тел.

— Фу, — он чуть вздрогнул и опомнился. Так, что же получается? Я поздоровел, помолодел, но... я... за целый месяц не имел ни одной, и это действительно так, мало-мальски интересной идеи. Выходит так, что мой мозг, не получая более поддержки, я имею в виду калорийной, своеобразной калорийной, стал перестраиваться становясь нормальным, обыкновенным. Нормальным, обыкновенным! Вот она — трезвость! Всё относительно. Для дурного ума — алкоголь — горе. А для ума творческого — эликсир! Да! — согласится на первых порах скептик, — но потом, он, алкоголь, приведёт к деградации личности!

Он, скептик, прав. Но если взглянуть на эту проблему шире — выходит, что, это — жертва. Человек искусства, подвергаясь нездоровому влиянию стимулирующих воздействий хмельных жидкостей, обрекает себя, на непродуктивность. Да, но, несколько позже, после того как он, даст человечеству хотя бы несколько, дополняющих копилку развития цивилизации, полезных открытий, советов.

Господа, если вы решили стать человеком искусства, и у вас без стимуляции алкоголем "не идёт", то надо выбирать: или быть нормальным, то есть серой широкой массой, или же быть творческой личностью. Опять же я имею в виду тех, у кого, без подпитки, это не идёт. Если идёт, то, ради Бога! Но если всё же нет, то не надо стеснятся, — ведь лишь фантазия движет прогрессом.

Гендельсон был доволен своей речью, произнесённой про себя. Изнутри его подмывала волна подошедших выходных. Скорее домой, поужинать, и расслабится, выпив.... А если я сегодня выпью, то, возможно, я опять смогу что-либо произвести на свет. За этот месяц я превратился... страшно подумать — в простого обывателя! Конечно же, и обывателю надо воздать должное: без него не нужно было бы продвижение вперёд, — но, и без людей движущих прогресс, жизнь, наверное, была бы невозможна. Если представить, что, скажем так, "Священная инквизиция" добилась бы глобальных успехов на своём поприще, и всякая прогрессивная мысль зачахла бы, то, вряд ли человечество дожило бы до сегодняшнего дня, — дня, когда инквизиции нет, и, человечество достигло феноменальных успехов в развитии.

Припарковав свой автомобиль на площадке перед своим небоскрёбом, и выйдя из него, Гендельсон ощутил аромат атмосферы. Эта сказочность дала ему дополнительный толчок. Он решил сегодня хорошо расслабится и, посидев за компьютером, запечатлеть свои мысли. "Раз у меня родился проблеск, то, — думал он, — его надо запечатлеть. Ведь я так соскучился по нестандартной мысли".

Закрыв дверь автомобиля, Гендельсон, погрузившийся в пучину набегающей, творческой волны, безразлично отреагировал на потрескивания остывающего глушителя, подумав, что ожидающие его выходные, и возможность что-то творчески сотворить, стоят куда выше, чем это естественное, заурядное физическое явление. Направляясь к своему подъезду, он твёрдо наметил сегодня раскрепостить свою фантазию, выпив бренди. Долой не приемлющие его сущности ограничения!

Алкогольное расслабление, получив помощь от недельной усталости, быстро завладело его рассудком, но... фантазии, почему-то не вызвало. Удивившись, он выпил ещё, далеко перешагнув дозу его последних почти безалкогольных дней.

Время шло. Дополнительный толчок, в виде заводящих его душу мелодий, мягко изливавшихся из колонок его музыкальной установки, не возымели должного, как он ожидал, влияния. Ему пришлось опрокинуть в себя ещё несколько рюмок бренди, хоть и маленьких, но, однако, несущих в себе довольно крепкую жидкость, которая, как казалось, должна была, через несколько мгновений, дать ему незаурядный фрагмент. Но "эликсир фантазии" не оказывал на него ожидаемого, влияния.

"Чёрт знает что! — воскликнул он, закусывая десятую рюмку. — Моя фантазия была отрегулирована на 3-4 рюмки. Она всегда, по крайней мере, до недавнего, четко начинала работать после небольших доз, принося мне по несколько идей сразу. Что происходит теперь?! Выпито как минимум триста грамм, а фантазия не работает! Чем можно это объяснить? Чем, чем, расстройством налаженной настройки!

Так что же в принципе, в глобальном принципе, важней; заурядная трезвость, или, вредная для печени и в конечном итоге для мозга, движущая, толкающая к свершениям, отвергающая банальности, хмельное, хочется надеяться, что лишь в положительном смысле, продуктивное состояние фантазии?!

Выпив в конечном итоге примерно 350-грамм, Гендельсон почувствовал, наконец, идею и начал строчить на компьютере.

Мистическое произведение шло тяжело. Автор вынужден был постоянно подхлёстывать свои извилины, которые, как бы заигрывая с ним, выдавали сюжет по каплям. Он, пытаясь их задобрить, расслабить или даже подзадорить, вливал и вливал в себя бренди.

Глубоко ночью рассказ был закончен, и его автор, будучи уже полностью измочаленным и сильно пьяным, с трудом добрался до кровати.

Глава вторая

Событие

Нечто разорвало ничто. Тело вздрогнуло, и Гендельсон проснулся. Последний сигнал, изданный будильником, дал ему понять, что надо вставать.

"Неужели мне сегодня на работу? — удивился он. — Раз я не выключил будильник, значит надо идти".

Сон таял медленно, нехотя, не желая уходить. В сознании всё было перемешано, раскидано, и запутанно. Гендельсон лежал, не пытаясь встать, — собирался с мыслями.

— Дорогой, ты собираешься вставать или ты решил не ходить на работу? — услышал Гендельсон женский голос.

"Этот голос был похож... на чей же голос он был похож? — Гендельсон заметил, что может уже что-то соображать. — Определённо то был голос Татьяны. Хм, — чуть удивился он, — какой Татьяны? Она находится отсюда на расстоянии более чем две тысячи километров".

— Суслик, ты меня слышишь? Смотри, не усни снова. Я могу заснуть, и ты проспишь на работу.

" Хм, какая чудная галлюцинация. Забавно, не правда ли? Я живу один, вчера лёг в кровать один, а просыпаюсь с женщиной. Но, может быть, я чего-то забыл, упустил из виду? А ведь ей надо ответить, а то она снова будет меня спрашивать, не сплю ли я и собираюсь ли вставать. Да, но если я ей отвечу, значит, я сошёл сума. Её нет рядом со мной. Это бред".

— Гендельсон, ты что, не слышишь меня? Ты ещё спишь?

" Пусть думает, что я ещё сплю. Мне надо подумать. Откуда же она здесь взялась? Надо бы потрогать её рукой. Я сплю всегда у стенки, которая от меня слева. Двинув правой рукой в сторону, я смогу определить, лежит ли она рядом, или это лишь её голос, то есть галлюцинация или сон. Самое простое и реальное объяснение всего сейчас происходящего, — сон. Но если это сон, то, мне нечего бояться и я могу потрогать её. Рядом со мной не окажется никого... Нет я всё же боюсь. А вдруг она лежит рядом?!"

— Нет, это не возможно! Суслик! Ты что не слышал будильника и не слышишь сейчас меня?

Гендельсон почувствовал волнение. Оно было порождено настойчивостью голоса, а самое главное, что голос похожий на Татьянин, называл его Сусликом! Так, любя, называла его только Татьяна! Это невероятно! Как она здесь оказалась?

Не решившись дотронуться до чего-то лежавшего, по всей видимости, справа и говорившего голосом Татьяны, он решил пошевелиться, дав понять, что он не спит. Результат его движения сказался немедленно.

— Наконец-то! Давай, давай, Суслик, просыпайся. Вставай живей, опоздаешь на работу.

"Нет, она определённо здесь. Что же это со мной? Если я сплю, то могу разговаривать и не бояться за то, как это будет выглядеть со стороны. Попробую заговорить с этим призрачным голосом".

— Я уже не сплю. Сейчас встану.

— Вот теперь я слышу, что ты проснулся.

— Не волнуйся, я ещё никогда не просыпал.

— Но ты так долго не реагировал, что создалось впечатление, — ты решил проспать. Теперь я вижу, что ты встаёшь. Ты знаешь, мне приснился нехороший сон. Мне снилось, что я там, у себя, занята приготовлениями к поездке к тебе и что я еду куда-то на такси, а оно попадает в аварию. Авария тяжёлая, я в ней погибаю. А перед этим мне снился сон, я имею в виду до аварии, то есть сон во сне и в том сне мне снилось, что ты рано утром, не выспавшись, ехал на работу, и заснул за рулём. В результате этого ты врезался в дерево и погиб. Но так как это был лишь дурной сон, я продолжала готовиться к поездке. Теперь я здесь, я не погибла, всё это лишь сны, но за тебя всё же волнуюсь. Будь осторожен, смотри, не засни за рулём. И кто это придумал такие ранние смены. Почему не сдвинуть всё на два часа, или хотя бы на час.

— Я и сам многократно возмущался по этому поводу, но это всё без толку. Не волнуйся за меня, всё будет в порядке, — Гендельсон почувствовал, что начинает привыкать к голосу и его страхи отступили. Он открыл глаза и... заметил, что вокруг ничего не изменилось. Было так же темно, как и с закрытыми глазами. В такой темноте, конечно же, он не сможет увидеть свою собеседницу, но чуть позже, когда глаза привыкнут к темноте, он сможет её распознать. Можно было конечно включить торшер стоящий рядом, справа от кровати, но для этого надо было тянуться вправо, а там лежал голос. Некое сомнение, закравшись в сознание Гендельсона, уже хоть и не сильно, но всё же пугало его: он не чувствовал тепла лежащего рядом, он не чувствовал ни малейших движений того кто лежал рядом и разговаривал с ним голосом Татьяны. Если учесть то, что голос был эмоционален, то он должен был сопровождаться хоть какими-то движениями. Но этого не происходило. Ни малейшего движения справа. Со стопроцентной уверенностью можно было утверждать что там, справа, рядом с ним никого нет. Но эта пустота разговаривала хорошо знакомым голосом.

— И всё же что не говори, а предчувствие у меня нехорошее. Может, ты позвонишь своему шефу, и скажешь, что заболел.

— Ты что, сегодня же суббота, да ещё такая рань. Найти мне замену ему будет нелегко.

— Шеф заменит тебя сам, пока сам, или его жена, не "вызвонит" замену.

— То, что ты говоришь, не лишено смысла, но это вызовет у шефа сильное недовольство и это может в дальнейшем негативно на мне отразиться.

— Дорогой, поверь, это предчувствие, которое мучает меня, не спроста.

— Ты видимо ещё не отдохнула с дороги, и поэтому тебе неспокойно, — Гендельсон незаметно для себя пришёл к мысли, что он накануне много выпил, а сейчас ещё и не выспался, — случилась амнезия и у него выветрился из памяти Татьянин приезд, который случился, видимо позавчера. Но опять же некоторые детали заставляли усомниться в этом. Взять хотя бы отсутствие говорящего. И вчера, он сидел допоздна один и писал рассказ, попивая бренди и никого больше в квартире не было. Но как бы там ни было надо вставать. Перелазить через голос он не будет, он встанет в ногах.

Встав и выйдя с одеждой в гостиную, Гендельсон начал быстро собираться, искоса поглядывая на открытую дверь спальни. Голос не выходил, но подтвердил, что он там: "Дорогой, можно мне не вставать, у меня такая слабость. Ты соберёшься сам?"

— Конечно, конечно, лежи. Я привык собираться один.

Гендельсон даже не мог себе представить, что произойдёт, если он попросит голос выйти из спальни. Разговаривая с голосом, он продолжал в глубине себя не верить, что голос этот не только голос, а живой человек, его Татьяна. Он продолжал думать, что это лишь слуховая галлюцинация, вызванная недосыпом и остававшимся в теле алкоголем.

Умывшись, позавтракав и приготовив поесть с собой, Гендельсон ни разу не попытался зайти в спальню. Всё это время голос молчал. Уже будучи на пороге, он услышал вновь голос из спальни:

— Дорогой, когда ты вернёшься?

— Спи спокойно. Я вернусь примерно в четыре.

— Будь осторожен!

— Непременно, — ответил Гендельсон голосу и закрыл входную дверь.

Спускаясь в лифте, он пытался трезво рассудить, что же это было, с кем он разговаривал: был ли голос фантомом, пытавшемся побеспокоится о нём, или это были лишь его болезненные галлюцинации, возникшие от накопившейся усталости, сильного недосыпания, и выпитого вчера большого количества алкоголя? Всё было бы нормально, если бы он не забыл, что в эту субботу работает. Он вздрогнул — неожиданная догадка промелькнула в нём. Нечто, которое разорвало ничто вчера, было не что иное, как потеря памяти, или провал сознания в несколько иное пространство. Это был какой-то заскок и сейчас, кажется, он прошёл. Гендельсон достал из своего "дипломата" бутылку с кофе, специально сегодня приготовленного и взятого с собой, и сделал несколько больших глотков.

Выйдя на улицу, овеянный ночной прохладой, он сразу почувствовал бодрость. Гендельсона неожиданно наполнил порыв, и он стремглав направился назад. Он решил, во что бы то ни стало разобраться с голосом, оставшимся в его постели. Поднявшись наверх и войдя в квартиру, он включил сразу же свет в прихожей, затем в комнате. В квартире царила тишина. Гендельсон заглянул на кухню, включив там свет, потом в ванну и в кладовку. Всё было как всегда. Оставалась лишь спальня.

"Если она там, то почему не спросит, зачем я вернулся?" — думал он, стоя на пороге спальни. Потом его рука потянулась к выключателю. Но вспыхнувший свет преподнёс Гендельсону обычную картину. Голос исчез. А может быть, его и не было? "Татьяна", — позвал он. Ответом была тишина. "Татьяна", — ещё раз, громче, позвал он. И край его зрения уловил некое движение справа. По его спине пробежал холодок.

"Сейчас я увижу призрак", — подумал он и резко обернулся. Взгляд его впился в падающий с его письменного стола листок бумаги. Падение его было странно медленно, как во сне, или в замедленном кино.

Дождавшись приземления листка, Гендельсон глубоко вздохнул. Вновь достав из портфеля бутыль с кофе, и сделав несколько глотков, он быстро выключил в квартире свет и закрыл входную дверь.

Город ещё спал, и это позволило быстро выехать за его пределы. Мотор ровно журчал; фары, своим светом явственно раздвигали тьму. Автомобиль Гендельсона двигался по дороге местного значения, которая позволяла сократить расстояние на несколько километров. Сейчас, в столь ранний час, дорога была пустынна, позволяя двигаться, хоть и не так быстро как по автобану, но без помех и в результате сделать значительный выигрыш во времени. А наверстать упущенное при сборах время требовалось.

"Как можно всё это объяснить?" — подумалось Гендельсону. Объяснение напрашивалось само собой. Всё объяснялось тем что, не пробудившись полностью, сознание пребывало в особо чувствительной фазе. Это состояние позволяло слышать голос духа, очень желавшего вступить в контакт. Потом, уже позже, когда мозг полностью проснулся, он вошёл в стадию нормального восприятия и не мог более голос тот слышать. Поняв это, голос, то есть дух сбросил со стола листок и придерживал его падение, от чего оно показалось неестественно медленным. Дух таким образом показывал, что он здесь, он хотел контакта, хотел быть рядом с тобой и чтобы ты об этом знал. Гендельсону стало не по себе. Голос, который разговаривал с ним, пока он мог "слышать" был голос Татьяны.... Неужели её больше нет... ведь она говорила про аварию такси, в котором ехала? Нет, не может быть. Надо будет позвонить ей при первой же возможности. Если с ней всё в порядке, то будет выходить, что я подвергся влиянию дурного сна, и поверил ему. Машина стала набирать скорость, Гендельсон нажал на газ.

Примерно на середине лесного участка дороги, машина вошла в полосу тумана. Пришлось сбавить скорость. Гендельсон зевнул и подумав, что надо бы выпить ещё кофе, зевнул вновь. Вспомнился на короткий миг уют мягкой постели...

Глава третья

Переход

Машину затрясло, и Гендельсон в страхе подумал, не проколол ли он колесо. Вильнув пару-раз рулём, он почувствовал, что машина чётко слушается руля, — это означало, что колёса целы. Но что же тогда произошло?

Всмотревшись вперёд, он заметил, что асфальт кончился. Как такое могло случиться? Он никуда не сворачивал и вдруг... бред какой-то. Резко остановив машину, Гендельсон устремил взгляд в освещаемое фарами пространство. Тумана здесь не было, свет фар выхватывал из темноты участок поля. Заглушив мотор и выключив фары, он вышел, огляделся, пытаясь понять, куда он заехал. Предполагая, что съезд произошёл буквально вблизи от асфальтовой дороги, Гендельсон обошёл машину и прошёлся назад. Но сколько бы он не двигался в обратном направлении, перемен, указывающих на приближение к шоссе, не происходило. Стали попадать в поле зрения всё более и более сгущающиеся волны тумана. Испугавшись, что сможет заблудиться, Гендельсон повернул назад и даже побежал. Непонимание происходящего стало воплощаться в страх, который тихонько забирался в сознание. Неожиданно из темноты выплыл силуэт, напоминающий коробку. Это была его машина. Гендельсон, подойдя к ней, почувствовал уверенность. Страх отступил. Требовалось теперь разобраться и сориентироваться. Неожиданно возникло бурное желание, сесть в машину, развернуться и направиться в строго обратном направлении, к дороге, с которой произошёл столь нелепый съезд.

Сев за руль и собираясь уже повернуть ключ зажигания, Гендельсон вдруг заметил слабое свечение, начавшее исходить, как ему показалось, из-за некой возвышенности находившейся недалеко впереди. Оставив ключ в замке, Гендельсон покинул машину, и прошёл вперёд. Свечение походило на свет фар где-то вдалеке движущёгося автомобиля. Первая мысль, что здесь проходит грунтовая дорога, тут же растаяла. Становилось ясно — никакой дороги здесь нет, — это поле заросшее травой. Свечение чуть усилилось. Оно было сродни лунному, но несколько слабее его. Тем не менее, свечение и привыкшее к темноте зрение позволили Гендельсону, осознать место нахождения — это было кладбище...

Открытие парализовало его, но несколько мгновений спустя, — удивило. Поблизости он не видел надгробий, они стояли молчаливым лесом поодаль, и владения их простирались вокруг, насколько хватало взора. Выходило так, что он находился на краю этого кладбища на пространстве служащем въездом или входом. Но отсутствующая изгородь, забор, подвергали сомнению эту гипотезу. И ещё: надгробья, черневшие на фоне слабого свечения, поражали своим разнообразием, не присущим местным кладбищам. Гендельсон неплохо знавший эти края, никогда не слышал о нём. И, опять же, надгробья, — тут тебе и каменные стелы, и множество крестов: католических и православных. Откуда ни возьмись, нахлынувшая волна трезвых мыслей напомнила удивлённому страннику о том, что он ехал на работу, и ему нужно поспешить.

Гендельсон повернул к машине и вздрогнул, увидев, как далеко он ушёл от неё. И вдруг порыв, двинувший его тело к машине, неожиданно исчез, — послышалось пение. Можно было лишь с трудом утверждать, что это было пение, но походил этот звук на хор, на церковный хор. Гендельсон замер. Он не знал сколько простоял как вкопанный, глядя в землю и прислушиваясь; но как только ему показалось, что непонятный хор усилил своё пение и свечение чуть возросло, он оглянулся, и обмер... Кладбище было освещено теперь как при свете полной луны. Некоторые надгробья чуть мерцали полированным гранитом, добавляя магической зловещности в картину, написанную в чёрно-серых красках. А завершало всё это, подталкивающее к помутнению рассудка, шествие.

Цепочка тёмных фигур двигалась к кладбищу, спускаясь с возлежащего впереди холма. Фигуры были облачены в чёрные саваны и двигались друг за другом на равных расстояниях. У них не было ни факелов, ни фонарей. Свечение, слабо льющееся из-за холма, служило им солнцем.

Гендельсон, спустя несколько мгновений, вырвался из порождённого потрясением паралича и присел. Оставаться незамеченным рекомендовало ему подсознание.

Вдруг смутный страх в миг перерос в ужас: в цепочке саванов пятый член показался ему как бы знакомым. Седьмой саван и восьмой несли гроб. Эта мрачная процессия, плавно спускаясь с холма, становилась всё длинней и длинней. Через несколько мгновений она казалась уже нескончаемой, и всё продолжала вытекать из-за холма. Количество саванов входивших в процессию невозможно было сосчитать. Эфир чуть слышно шипел, окрашиваемый тихой музыкой и пением. Гендельсон почувствовал холод. Столько необъяснимого обступило его со всех сторон, что переработать эту волну неведомой, не укладывающейся в сознании информации, стало для Гендельсона непреодолимой задачей.

И страх стал пленить его...

Он не мог теперь ретироваться к машине, он был пригвождён, парализован, и оставался на месте. Начало процессии, спустившись к подножию холма, направилось в его сторону...

Фигуры, скрытые под балахонами с остроконечными капюшонами, походили на членов ку-клукс-клана; их плавное движение, схожее с плавным движением лодки по водной глади, подмешивало краску мистики в картину, которую почти уже не осознавал рассудок. Колени его дрожали, руки тряслись, челюсть подрагивала, сердце стучало словно одноцилиндровый дизель.

Когда голова процессии приблизилась до расстояния примерно в двадцать метров, Гендельсон различил, что первая фигура была скрыта под светлым саваном. Глава процессии был и повыше ростом, явно выделяясь среди огромного количества членов тёмного шествия.

Остановившись невдалеке от скованного страхом наблюдателя, часть участников шествия выстроилась полукругом у вырытой ямы. Остальные встали в шеренгу, вытянувшись вдоль границы поля и холма, простиравшегося вдоль кладбища, которое уходило по обе стороны в чёрную даль. Шеренга саванов вытянувшись метров на сто, резко сворачивала, поднимаясь на холм, похожий скорее на дамбу, и уходила за его гребень. Из-за гребня лилось странное свечение. Что было там, за возвышенностью???

Время растворилось в существовании, его не было. Ушло в небытиё стремление не опоздать на работу. Пропало чувство холода, ветра, запахов, присутствия, существовала лишь видимость происходящего.

Саваны, несшие гроб, поставили его у вырытой ямы. Цепочка сомкнулась, устранив брешь. Гендельсон забыл о своём присутствии, он целиком вошёл в свои глаза. Он видел, он был зрением, он был лишь глазами. Полное ощущение отсутствия, лишь видимость, — сон...

Светлый саван отделился от цепочки и проплыл вдоль полукруга стоявших. Потом, повернув назад, прошёл к началу цепочки — замер, и, как показалось Гендельсону, обратил взгляд в его сторону. Тайный наблюдатель почувствовал, что у него есть не только зрение, но и ещё какие-то части тела: его внутренности сжались. Их сдавила невидимая рука страха. Замерло дыхание, в области висков почувствовался жар...

Спустя неопределённый промежуток времени, светлый саван повернулся и медленно пошёл вдоль шеренги. Гендельсон вздохнул, заметив что, ещё б немного, и он бы задохнулся. Жадно схватив воздух, он вновь затаил дыхание; светлый саван остановился у пятой фигуры. Рукава савана поднялись, простёрлись к небу, но Гендельсон не увидел кистей рук. Мелькнула мысль — саваны пусты. Но, он не предал ей значения. Его рассудок не мог уже в должной степени реагировать на все странные моменты, происходившие с начала сегодняшнего утра: голос лежащий рядом, стелы, кресты, балахоны без рук, странное свечение, и ощущение общей искажённости... Видимо так люди сходят сума.

Светлый саван вывел пятый балахон из шеренги и подвёл его к гробу. Чёрный балахон был послушен. Стоя уже у гроба, светлый саван ещё раз простёр рукава к небу. Фигуры, стоявшие у гроба, подошли к извлечённому из шеренги, и, взяв, один за плечи, другой за лодыжки, опрокинули его навзничь. Потом, подняв его, положили в уже открытый гроб. Саван, уложенный в него, не сопротивлялся. Гендельсон не понимал происходящего, — он тупо в ужасе смотрел.

Закрывалась крышка гроба, забивались в неё гвозди. Но все странности происходящего уже не могли содрогнуть сознание Гендельсона. Они лишь слегка покалывали его новыми порциями непонятного.

Потом, те же двое, опустив гроб в яму, стали засыпать её. Виденное не поддавалось разумному. Как могла жертва спокойно лечь в гроб и дать себя засыпать землёй, заживо хоронить?

Когда холмик могилы был готов, те же саваны-похоронщики, водрузили стелу, лежавшую, видимо, рядом, над свежей могилой. Вдруг, нечто взорвалось. Обманчивый эффект, созданный ритуалом этих саванов, которые, все вмести, в один миг подняли свои рукава к небу, дополнительно наполнил грудь Гендельсона страхом. Если бы сойти сума, то увиденное можно было бы воспринять, — но здравый рассудок этого не принимал.

После короткого ритуала, все саваны направились назад, за холм. Светлый саван шёл теперь в конце, и, как казалось Гендельсону, периодически оглядывался назад. Его что-то беспокоило, по-видимому.

Прошёл неопределённый промежуток времени, и все саваны скрылись за гребнем холма, проделав маршрут, которым пришли сюда, и притушив за собой свечение. Но, слабое озарение пространства осталось. Гендельсон отчётливо видел окружающее. Время отсутствовало.

Гендельсон привстал, переполняемый увиденным. И в этот миг пространство распорол глухой, но громкий душераздирающий крик. Кровь Гендельсона превратилась в лёд; тело натянулось и застыло. Крик, и в этом не было сомнения, исходил из могилы. Это был крик только что похороненного на глазах Гендельсона человека.

"Секта извергов, побывала здесь, и светлый саван, загипнотизировав жертву, приказал её похоронить заживо!" От этой мысли Гендельсону стало дурно; исчез холодящий душу пейзаж: сухая высокая трава, уродливые высохшие деревья, торчащие из земли то там, то там, словно кисти скелетов высунувшиеся из могил, напоминая картины Босха.

Плохо соображая, тайный наблюдатель двинулся к свежей могиле и, приблизившись к ней вплотную, вновь услышал страшный крик и негромкие глухие удары. Жертва билась в гробу. От непонимания происходящего, от жути происходящего, рассудок леденел, сердце замирало, тело дрожало в ознобе. Но машинально Гендельсон сознавал, что ему надо разрыть могилу и спасти жертву. Сейчас он единственный кто может это сделать. Ужас переполнял его, страх подталкивал к побегу, и, тем не менее, он не мог оставить беднягу, чувствуя, что сострадание в неимоверно тяжёлой борьбе с остальными чувствами, побеждает.

Оглянувшись по сторонам, боясь возвращения саванов, и не увидев их, Гендельсон упал перед холмиком на колени, тут же подумав, что у него нет никакого инструмента. Но времени на раздумья не было, жертва задыхалась. Ничего не оставалось, как разгребать землю руками, и дать понять жертве, что её спасают, и что она должна успокоится, чтобы уменьшить потребление кислорода.

Глубоко вздохнув, Гендельсон собрался вгрызться руками в свеженасыпанную землю. И в этот миг что-то, будто шальная пуля, вонзилось внутрь его, в глазах померкло, — на левое плечо легла чья-то рука.

Гендельсон обезумел, оцепенел. Взгляд закопался в могильной насыпи. Время замерло; весь мир провалился.

— Глупая твоя душа! — неожиданно, из пустоты, возник несколько странный громогласный голос. Но, лишившийся соображения рассудок, не сразу отреагировал на услышанное.

— Ха! Ты собрался спасать давно умершего? Разве ты не узнаёшь его?!

Не понимая ничего Гендельсон, с парализованным сознанием, медленно поднял безумные глаза. Метрах в пяти от него стоял светлый саван. Позади него чернела толпа тёмных фигур. Взглянув со страхом в лицо белому савану, Гендельсон увидел вместо лица некий чуть подсвеченный туман, слегка клубившийся под капюшоном, а осторожно оглянувшись, такой же туман заметил у чёрного балахона, который по-прежнему держал свою руку на его плече, и которая была невидимой.

— Хочешь спасти человека, жившего более ста пятидесяти лет назад, в начале девятнадцатого века? — заговорил главный вновь. — Ха! Разве ты не узнаёшь себя, свою душу. Ты должен её узнавать. Ты же узнаёшь во сне знакомых тебе людей, хотя не можешь порой разглядеть их лиц. А узнаёшь ты их, так как душа твоя узнаёт их души. Посмотри на бьющегося в гробу!

— Я не могу видеть сквозь..., — забормотал было Гендельсон.

— Сможешь, теперь сможешь!

Гендельсон опустил глаза и действительно увидел сквозь толщу земли и сквозь крышку гроба, бьющегося мужчину лет тридцати. Погребённый заживо, с вытаращенными глазами, широко открывающимся и жадно хватающим воздух ртом, бился в узком пространстве. Лицо его блестело от выступившей влаги, волосы слиплись, в глазах блестел беспредельный ужас.

Гендельсон взглянул на могильный камень. Выбитые буквы разбежались. Прочесть имя не удалось, но цифры оказались более стойкими и показали даты: 1805 — 1835. Почти ничего не понимая, он, скорее машинально, выдавил из себя вопрос, не узнав свой голос:

— Почему вы похоронили его живым?

— То, что ты здесь видел, было показано тебе фигурально. Похоронили тебя люди. Ты пал жертвой летаргического сна.

— Почему я? — удивился Гендельсон.

— Это ты! Ты в прошлой своей жизни.

— Не верю!

— Ха, не веришь?! А ты веришь в то что видишь лежащего в гробу сквозь землю? А ты веришь, что видишь меня?! Меня твою смерть! Ты видишь всё это, и видишь только потому, что ты мёртв!!!

— Врёшь гад! — взорвался Гендельсон. Вскричав, он вскочил на ноги и отбросил с плеча невидимую руку. Чёрный саван от толчка отпрянул в сторону и Гендельсон метнулся изо всех сил назад к своей машине.

— Ха! Ха!! Ха!!! — ударило вслед бегущему и прокатилось по сводам невидимого замкнутого пространства, леденящее душу, крещендо.

Гендельсон бежал не чувствуя под ногами землю, не чувствуя тело, захлёстываемый ужасом, и подгоняемый дьявольским смехом.

Перед тем как прыгнуть за руль, он оглянулся и увидел множество тёмных фигур быстро приближавшихся к нему. Не мешкая, не теряя более ни секунды, Гендельсон захлопнул дверь, и повернул ключ. Мотор взревел. Включив скорость, Гендельсон с жару дал полный газ и выкрутил руль круто влево, бросив машину в управляемый занос. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, машина, выбрасывая из-под задних колёс грунт, устремилась в сторону шоссе.

Проехав метров двести и углубившись в лес Гендельсон почувствовал мысль об удачном побеге, и вдруг увидел как слева из-за дерева выскочил чёрный саван, держа увесистую дубинку. В следующий миг Гендельсону стало ясно, что сейчас последует удар по лобовому стеклу, и он резко повернул руль вправо, уходя от удара. В следующее мгновение, как короткая вспышка, дошло до сознания увиденное: ещё один чёрный саван выросший справа нанёс удар тяжёлой дубиной. На долю секунды показалась картина помутневшего стекла, после чего последовал глухой удар, потрясший всё, и ввергнувший Гендельсона в черноту.

Глава четвёртая

Встреча на верхушке ели

Ничто разорвало нечто. Неопределённый промежуток времени. Глаза Гендельсона открываются. Множество мигающих синих огней. Негромкие голоса.

Присмотревшись, он различил несколько машин бросавших в пространство синие вспышки. Это были машины полиции, скорой помощи и пожарных, которые стояли на шоссе в близи врезавшегося в дерево автомобиля. Пожарники возились у искорёженного корпуса Мазды, извлекая из-за руля водителя.

Гендельсон удивился позиции, с которой он наблюдал трагедию. Он созерцал происходящее откуда-то сверху, как будто бы с дерева. Он ничего не понимал.

Вдруг справа послышалось: "Суслик". Обернувшись, Гендельсон увидел Татьяну, устремившуюся к нему. Приняв её в свои объятия, он услышал вновь: "Как я рада, милый!"

— Чему ты рада?

— Тому, что мы снова вместе.

— Но как же? Это же какой-то кошмарный сон?!

— Нет, это не сон, Суслик. Ты погиб, тебя там больше нет, — она указала рукой вниз. — Посмотри, это же твоя машина, и твоё тело.

— Ужас, — вымолвил Гендельсон. — Но если я мёртв, то, ты как здесь...

— Я же тебе рассказывала, когда ты лежал ещё в постели. Я погибла. Такси, на котором я ехала, попало в аварию.

— Так это был не сон? Я, перед поездкой на работу, разговаривал с тобой?

— Да. Но на работу тебе сегодня не надо было.

— Как, а будильник, который я поставил на такую рань?

— Нет. Будильник стоит на пол девятого. Это я спровоцировала его звонок, он же электронный.

— Так выходит, что аварию и мою смерть, тоже спровоцировала ты?!

— Да. Но, пожалуйста...

— Но, ты же меня отговаривала от поездки на работу? Ничего не понимаю!

— Для того я тебя и отговаривала от поездки, и подталкивала к ней, чтобы ты ничего не понял. Чтобы посчитал всё это сном, бредом, и не заметил неладного.

— Вчера вечером, когда я возвращался домой, то заметил что-то странное с моим сознанием. Это было твоё воздействие, ты была уже рядом?

— Да, мой дорогой.

— Как ты можешь, так говорить! Ты же убила меня!

— Прости, — со слезами в голосе проговорила Татьяна. — Но я сделала всё это для того чтобы быть с тобой. Когда я погибла, то поняла, что мы с тобой оказались по разные стороны реки. Мне стало так невыносимо горько, так одиноко, что, испугавшись разлуки, я и придумала этот план, чтобы оказаться нам вместе.

— Но ведь рано или поздно, я бы оказался здесь, на этом берегу и мы бы встретились! Здесь же отсутствует чувство времени!

— Суслик, всё это так, но есть одно но.

— Какое же?!

— Осознав, что меня больше нет, ты бы повстречал другую женщину. Этого моя любовь не могла допустить. Прости, но я так тебя люблю.

— Это же, это.... У меня даже не хватает слов, чтобы охарактеризовать твой поступок! Это...

— Не надо, прошу тебя, — взмолилась Татьяна. — Потерпи чуть-чуть, самую малость, и ты почувствуешь, как на этом берегу хорошо. И главное — мы вместе.

— А эти саваны? Они где-то рядом? Это опасно?

— Их здесь нет. Они находятся на острове, и переправляют души с того берега на этот.

— И всё же, — попытался ещё возражать и возмущаться Гендельсон, чувствуя уже, как ослабло его сопротивление, — это...

Тут он начал ощущать подкатывающее безразличие к происходящему внизу и чувствовать, вливающуюся в него, неописуемую...

Глава пятая

* * *

А внизу, у мёртвого тела и искорёженной машины, суетились люди, загруженные работой и проблемами. И не замечали они, задавленные мирскими делами, сидящих, чуть поодаль, на вершине ели, двух воркующих душ.

Делирий М.
Регенсбург
Март 2000

.