Басов Александр

ФЕВРАЛЬ

комедия

Внутренность дачи. На авансцене Платон. На стене висит ружье. Настенные часы шипят и щелкают двенадцать раз.

ПЛАТОН: Никогда они не звонили. Никогда. Только шипели и щелкали, шипели и щелкали. Отец все носился по мастерским часовщиков, выискивал, бутылки всяким алхимикам ставил… Не часы, а Ноев ковчег!

Без толку. После очередной починки в мастерской все, конечно, было в порядке. Он жал руки кудесникам, расплачивался… Несся домой с драгоценным свертком под мышкой, влетал в комнату, водружал реликвию в красный угол: «А ну-ка!» Поворачивал стрелку торжественно, словно снимал крышку с объектива… Сейчас вылетит птичка!

Фигушки, папочка. Птичка сдохла.

Я раньше тебя их норов разгадал. Они все шипели, шипели, шипели… Я спать по ночам не мог. Мне чудища мерещились. Я их ненавидел. Шуруп хотел расшатать, чтоб в одно прекрасное утро - бздынь! трах! тарабах! В клочки! Чтоб уже ни один кудесник не воскресил!

Но не решился. Рука у тебя была тяжелая. Как представлю твои вопли! XVIII век! Ноев ковчег! У меня нет сына! Я вырастил вандала!

А потом я с ними вступил в сговор. Даже в симбиоз. Это когда тебе бес в ребро засандалил. Женской ласки захотелось. Растет дитя без матери, ругается по матери. Это ты себе так объяснил. Кого угодно мог заподозрить в низменных страстях, только не себя самого. Симеон-столпник. Кормящий отец. Как у пингвинов. Ты в зеркало-то вообще смотрел когда-нибудь? Со стороны выглядело уморительно.

Вот библия Гутенберга! Она: Ах! Вот кресло в стиле бидермайер! Она: Ох! А вот часики - Ноев ковчег. Великую Французскую революцию пережили. Санкюлоты - ален занфан де ля патри - а им хоть бы хны! Она: И что, идут? Ты глазами - сверк! Бездна обаяния. А как же? Кстати, мол, надо завести. Ключик маленький, как раз для ваших пальчиков. Платон! Платон! Плато-о-о-он! Чего? Принеси стул нашей очаровательной гостье.

И потом: она только ногу задерет, а вы, Сергей Петрович ее за талию хвать - и на стул. Ох-ах-ох-ах! Аж зарумянилась вся, редиска. Гимнастка воздушная.

Поковыряла своими пальчиками-хренальчиками ручками-крючками… Ой, что-то не тикает! В башке у тебя не тикает, маятник надо качнуть. Качнула. И вот тут часы в ответ как цепной пес: рррр-гав! ррр-гав! ррр-гав! И птичка сдохла.

Или нос подожмет - «глупая шутка», или со стула чуть не свалится, или просто затаит. По-разному бывало. Я ведь сейчас, так сказать, собирательный образ набросал. Много их было - беленьких, черненьких, рыженьких, молоденьких и не очень…

А ты все недоумевал. Почему же не клюет? Поплавок дергал, на червяка плевал… галстук каждый день новый покупал. Целый сундук галстуков на чердаке. Из низ веревочную лестницу можно связать и бежать из замка Иф.

Все дело, папа, было в часах. В часах, минутах, ну и, конечно, в годах. Твоих, я имею ввиду. Ты ведь так до самой смерти и не понял, что стареешь. И когда лежал ты ровненький, маленький в своем последнем ковчеге, на лице твоем было написано не огорчение, нет, не боль, не покой…

Детское удивление!

Ты искренне изумился тому, что вдруг умер.

А я уже ничего не мог сделать. Локти грыз, а сделать ничего не мог.

Скажи что, и я сделаю, папа. Только скажи, что.

Ничего я не могу для тебя сделать.

Только любить тебя. Только любить. Только любить.

Настойчивый стук в дверь.

ГОЛОС: Платон! Платон!

ПЛАТОН (подойдя к двери): Кто там.

ГОЛОС: Я.

ПЛАТОН: Это не правда.

ГОЛОС: Почему?

ПЛАТОН: Потому что я здесь, внутри.

ГОЛОС: Вот черт! Да это я - Растерзаев!

ПЛАТОН: Так-то лучше. (Отпирает) Антре селивупле!

Входят Растерзаев и Сима.

РАСТЕРЗАЕВ: Один (Платон кивает). Знакомьтесь - Платон. Серафима. Симка, обнажайся! Я хочу сказать, доху свою снимай.

СИМА: Дуплета не будет.

РАСТЕРЗАЕВ: Да нет, Симка, ты что! Все согласно приказа по строевой части. (Оттащив Платона в сторону) Тош, мы у тебя перекантуемся, а? Сам понимаешь, податься некуда.

ПЛАТОН: На дворе у нас, Мишель, товарно-денежные отношения…

РАСТЕРЗАЕВ: Тош, само собой. Ты прямо как не родной. Сейчас смотаюсь.

ПЛАТОН: В Галахово мотаться придется. Ближе торговых точек нет. В глуши живем.

РАСТЕРЗАЕВ: Напугал! Одно колесо здесь, другое там. Ты Симку тут займи, покажи ей свой музей, а я пулей. (Симе) Симка, слышь, мы ж ничего взять не допетрили, я слетаю.

СИМА: В десять утра я должна быть в Москве.

РАСТЕРЗАЕВ: Все согласно приказа! Тошка тебе хоромы свои покажет. Есть на что посмотреть. Мне бы вот так тоже устроиться! На лоне родной природы…

ПЛАТОН: Ну, тебе на свою мызу грех жаловаться.

РАСТЕРЗАЕВ: Сравнил! Кирпичный гроб со спутниковой антенной. Какое уж там лоно, заборы да крыши, заборы да крыши… И теща с борщом. А ты - налево лес, направо речка. Как помещик живешь…

ПЛАТОН: Жил.

РАСТЕРЗАЕВ: Пока живешь. Сколько здесь домов?

ПЛАТОН: Шесть.

РАСТЕРЗАЕВ: Вообрази, Симка! Конец ха-ха века и всего шесть домов. А зимой он тут вообще один куканит.

ПЛАТОН: Еще Прохорыч.

РАСТЕРЗАЕВ: Прохорыч не в счет. Важно, что суета пейзаж не застит. А сам дом? Васнецов! Сказка! Терем! Ладно, стартую, а то рассветет.

Уходит. Некоторое время царит молчание.

СИМА(оглядев обстановку): Кучеряво живешь.

ПЛАТОН: Живу контрарептильно.

СИМА: Что значит «контрарептильно»?

ПЛАТОН: А что значит «кучеряво»?

СИМА: Ох, извини. Не так выразилась, культура подкачала. Зажиточно.

ПЛАТОН: Поверхностное суждение. Хочешь углубить - загляни в холодильник.

СИМА: И что в нем?

ПЛАТОН: Антарктида. Ледяная пустыня.

СИМА: Антарктида не пустыня. Там живут пингвины…

ПЛАТОН: Наслышан. Единственный вид на Земле, у которого молоком детенышей поят отцы. Сам из них.

СИМА: Больше на ежа похож! Ощетинился. Я хотела сказать, что мебель красивая. Действительно, музей.

ПЛАТОН: Экскурсию желаете? Селивупли, мадемуазель! Посмотрите налево - кресло в стиле бидермайер. Посмотрите направо - кабинетный рояль «директория». Посмотрите наверх - охотничье ружье середины прошлого века, выше часы, пережившие Великую Французскую, Великую Октябрьскую и Великую Ельцинскую революции… Книгами интересуетесь? Есть раритеты.

СИМА: Да пошел ты.

ПЛАТОН: Вот это уже умнее. Так у нас, глядишь, и беседа завяжется.

СИМА: Господи, как есть хочется!

ПЛАТОН: С этим, пожалуйста, к Растерзаеву. Я гостей не ждал, посему осетрины нема. Как, впрочем, и буженины, солонины, строганины и так далее. Могу по пингвиньему обычаю вскормить тебя грудью, но вряд ли тебе придется по вкусу.

СИМА: Дурак.

ПЛАТОН: К вашим услугам! (Оглядывает Симу) Батюшки святы! Какие же мы нарядные! Какие у нас губки накрашенные! Какие у нас колготочки блестящие! Какие у нас сисечки крепкие! Слушай, может быть, ты меня вскормишь? А то я без матери вырос, не знал женской ласки, так сказать, с младенчества.

СИМА: Думаешь, я дверью хлопну. Пока он не вернется, не надейся.

ПЛАТОН: Напротив. Убежден, что не хлопнешь. Потому что, если хлопнешь, то умрешь в сугробе и не факт, что под забором. До станции десять верст, поезда не ходят. Полночь. А в лесу упыри, кикиморы, депутаты Госдумы и прочая сволочь. В страшную сказку ты попала, Аленушка.

СИМА: Хочешь по физиономии?

ПЛАТОН: Честно говоря, не очень. Ладно. Коль уж нам выпало с вами, Серафима, коротать сам-друг этот зимний вечер, я постараюсь быть пообходительней. Ну, правда, правда. Не дуйся. Иди сюда.

Серафима недоверчиво повинуется.

Часам действительно скоро триста лет стукнет.

СИМА: Они-то сами стукают?

ПЛАТОН: Еще как! Хочешь послушать? (Подает ей стул) Взбирайся. (Подхватывает ее за талию и ставит на стул) Открывай дверцу. Так. Стрелку двигай к часу. Нет, минутную. Смелей. Сейчас вылетит птичка.

Часы щелкают. Платон падает на пол.

ПЛАТОН: Спасите! Убивают!

СИМА(ударив себя по щеке) Правило номер пять.

Стук в дверь. Платон подходит к двери.

ПЛАТОН: Похоже, что наш друг передумал. Кого черт принес?

ГОЛОС: Я это, Платон Сергеич!

ПЛАТОН (отпирая): Гости съезжались на дачу…

ПРОХОРЫЧ (входя): Такое дело - пусти ночевать! Не смог растопить - забило льдом трубу. Я уж и ломом и шломом, и так и этак… Запалил, думал, оттает… В общем, без противогаза в избу не войти.

ПЛАТОН: Так ты хоть погасил?

ПРОХОРЫЧ: Погасил, окна настежь - и к тебе.

ПЛАТОН: Ну, насчет окон ты погорячился.

ПРОХОРЫЧ: Да кто в нашу тьмутаракань ночью повадится!

ПЛАТОН: Не скажи. К Кругловым в прошлом году влезли. Стоящего ничего не нашли, зато костер из книг на полу развели. Пионеры.

ПРОХОРЫЧ: я БИБЛИОТЕКИ НЕ ДЕРЖУ. Это тебе дрожать надо. Зато есть у меня поллитра православной. (Извлекает из кармана бутылку) Согреемся? (замечает все еще стоящую на стуле Симу) Ах срам! Тут барышня, а я и не поклонился. Добрый вечер… ночь. Очень рад. Дмитрий Прохорович, сосед, а вернее - созимовщик.

СИМА: Сима.

ПРОХОРЫЧ: Дачники то все по холодку - на теплые квартиры, а мы с Платон Сергеичем здесь бездельничаем.

ПЛАТОН: Залебезил, старый ловелас. Садись. В ожидании подвоза амброзии будем пить твою мерзкую водку.

ПРОХОРЫЧ: Чем же она мерзкая? Русская водка, приобретена в гастрономе.

ПЛАТОН: Мерзкая, мерзкая.

Разливают. Прозорыч достает из кармана тельника несколько мятых яблок. Сима продолжает стоять на стуле. Платон видит, что это вызывает замешательство у Прохорыча.

ПЛАТОН (протягивая Симе руку): Ну что, Дева-Обида. Снизойдешь до горлодеровки?

Сима садится к столу.

ПРОХОРЫЧ: Уж чем богаты…

ПЛАТОН: За зимний вечер!

ПРОХОРЫЧ: Яблочко-то возьмите, яблочко!

Сима жестом отказывается.

ПЛАТОН: Видал, миндал? Коня на скаку остановит…

ПРОХОРЫЧ: Остановит, остановит.

Пьют.

Давай по второй что ли?

ПЛАТОН: За тобой что, Дудаев гонится?

ПРОХОРЫЧ: Мороз красный нос за мной гонится. Три часа с печкой воевал.

ПЛАТОН: Дуй один, я подумаю.

ПРОХОРЫЧ: Ну, не обессудьте! (Пьет) Ну и где же она мерзкая?

ПЛАТОН: Мерзкая.

ПРОХОРЫЧ: Догадываюсь. Ты с детства приучен ко всякой всячине. тебе подавай «Распутин-фигутин», коньяк французский…

СИМА: Его что, в детстве коньяком поили?

ПЛАТОН: Прохорович, не юродствуй.

ПРОХОРЫЧ: Сергеич, я же не в осуждение! Коньяком тебя не поили, но к разносолам ты привык. (Симе) Он ведь мне как сын. Я его на руках держал, еще когда Марья Андреевна жива была.

ПЛАТОН: Не юродствуй!

ПРОХОРЫЧ (Симе): А летом, как год прошел, Сергей Петрович, мир праху, меня попросил вот этот флигель пристроить. Ну, я, стало быть, пилу, строгаю, а Сергеич - от горшка два вершка - туда же, помогать мне. У него молоточек детский, что пищит, и он им по моим доскам - тюк! тюк! Так что - вместе строили!

ПЛАТОН: Полились сопли умиления!

ПРОХОРЫЧ: Ничего не сопли, а я к тому, что Сергей Петрович был человек заслуженный, образованный, и тебя вырастил умником. А я существо земное, бескрылое… Чего ж ровнять каланчу с пеньком? Это просто факт и никаких соплей.

ПЛАТОН: Ты лучше скажи, земной-бескрылый, сколько зарабатываешь?

ПРОХОРЫЧ: Да сколько? Сколько посчастливится. Много ли мне надо. «Абсолютов» я не пью, на хлеб хватает…

ПЛАТОН (грозя пальцем): Прохорыч!

ПРОХОРЫЧ: Чего?

ПЛАТОН: Юродивый ты, Прохорыч. Ох, юродивый!

СИМА: А кем вы, Дмитрий Прохорович, работаете?

ПРОХОРЫЧ: Да всяко. По плотницкому делу, когда подвернется…

ПЛАТОН: Лет десять уже не видел тебя с рубанком.

ПРОХОРЫЧ: Так не подворачивалось же! Ну, огородничаю помаленьку…

ПЛАТОН: В этом году всю картошку сгноил - лень копать было.

ПРОХОРЫЧ: Ну, зачем ты передергиваешь, зачем? Лето-то было какое?

ПЛАТОН: Какое?

ПРОХОРЫЧ: Какое лето-то было?

ПЛАТОН: Лето было одна тысяча девятьсот девяносто пятое от Рождества Христова. (Разливает водку) Брось зубы заговаривать, колись, чем добываешь хлеб насущный.

ПРОХОРЫЧ: Ну, в общем, я артист. Нет, не в смысле… Образования не имею. А так сказать - самородок!

ПЛАТОН (подымая рюмку): За твою скромность, Прохорыч!

Пьют.

ПРОХОРЫЧ: Нет, ну скажите ему вы, Сима! Разве она мерзкая? Слеза!

СИМА (кивая): Крокодиловая. И в каком жанре подвизаетесь?

ПРОХОРЫЧ (вставая): Если не в тягость будет, я могу изобразить. Не возражаешь, Сергеич?

ПЛАТОН: Сима, падай на колени, умоляй! Просим! Просим! (хлопает в ладоши)

ПРОХОРЫЧ: Сергеич, я возьму Сергея Петровича машину?

Платон кивает. Прохорыч бросается вверх по лестнице.

ПЛАТОН (вслед) В мезонине, за дверью! (Симе) Ты извини меня, не сердись. Характер дерьмо, и день какой-то корявый.

СИМА: Проехали. Я дольше пяти минут сердиться не умею.

ПЛАТОН: А что такое правило номер пять?

СИМА: Просто жизненное правило.

ПЛАТОН: Получается жить по правилам?

СИМА: Редко.

ПЛАТОН: И много их у тебя?

СИМА: Семь, как заповедей.

ПЛАТОН: А какое первое?

СИМА: Секрет. Он действительно артист?

ПЛАТОН: Ага. С большой дороги. Слепой он.

СИМА: То есть?

ПЛАТОН: Ну, лжеслепой. Профессиональный нищий. По электричкам побирается. Раньше-то, правда, он и кровли дачникам ладил, и по шабашкам мотался… А как грянула перестройка, решил открыть собственный бизнес… И так удачно этот бизнес пошел, что забросил он благородный физический труд и принялся копить капитал. У него ведь за эти годы, поди, на «мерседес» набралось. Одна беда, как копить - придумал, а на что тратить - пока нет…

СИМА: Отчего твои родители умерли? Извини, если это…

ПЛАТОН: Все в порядке, мать попала в аварию. Я ее и не помню толком. Помню почему-то, что она носила редингот. А что это такое? Врезалось в мозг: «Я надену редингот. Где мой редингот? Редингот надо отдать в химчистку!»

СИМА: Это такое пальто. А отец?

ПЛАТОН: ОТ СТАРОСТИ. Или от тоски. Впрочем, это одно и то же.

На лестнице появляется Прохорыч. В руках у него аккордеон. Зрачки глаз закачены.

ПРОХОРЫЧ: (поет, спускаясь)
Граждане, товарищи, дамы, господа!
Толстые и тонкие, молодые, старые!
Посмотрите, что со мной сделала судьба,
Пропою об этом вам тары-растабары я.
Не успел я девушку свою поцеловать,
Как послала Родина нас с финном воевать.
И на фронте выборгском потерял я зрение,
И теперь моя судьба - под гармошку пение.
А моих товарищей полегло там много.
Все они теперь уже под крылом у бога.
Но Карельский с бою мы взяли перешеек,
Так не жалейте, граждане, трудовых копеек!

СИМА (еле удерживаясь от смеха): Браво! И стихи сами сочинили?

ПЛАТОН: Все сам. Попытался я как-то очередной шедевр отредактировать. Так он забраковал. Слишком, говорит, гладко выходит, оттого не жалостливо.

ПРОХОРЫЧ (сияя): А вот еще, если желаете, у меня про Беломор…

ПЛАТОН: Хватит! (Симе) Если его не остановить, он до утра наяривать будет.

ПРОХОРЫЧ (разочарованно): Догадываюсь. Хозяин - барин, а гость - татарин. Ну что? По последней?

Стук в дверь.

Это кто же?

ПЛАТОН (бросаясь к двери): Амброзию подвезли. Мишель?

ГОЛОС: Вермишель! Отпирай живей!

Платон отпирает. Входит Багров.

БАГРОВ: Ах яйца, яйца!

ПЛАТОН: Какие яйца?

БАГРОВ: Мои яйца, кретин! Отмерзли - амба! Звенят как склянки.

ПЛАТОН: Откуда ты свалился?

БАГРОВ: С луны-матушки. Помоги, ради бога, пальто… Ой помру сейчас. Заблудился, три часа по лесу шкандыбал… Ни огня, ни хрена. Думал, все уже, сосульку найдут юннаты. (Освобождается при помощи Платона от пальто и шапки) Неохота было по грунтовке пилить. Решил угол срезать. Вот так срезал! Там водка в кармане, живей! (Замечает Прохорыча и Симу) Привет честной компании! Это где же вы такой подснежник срезали? Кто такая, почему не знаю?

СИМА: Меня зовут Сима.

БАГРОВ: Какое совпадение! А меня Сеня.

СИМА: Да совпадение поразительное.

БАГРОВ (Прохорычу): А ты чего встал, клен заледенелый? Разливай! Вы, я смотрю, уже вовсю колдыряете!

ПРОХОРЫЧ: Сень, ты же знаешь… Как всегда на посту!

ПЛАТОН: Каким муссоном тебя принесло?

БАГРОВ: Повторите, не понял. Не рад? Мне уйти?

ПЛАТОН: Да я не к тому…

БАГРОВ: Тогда держи паузу. Придет время - узнаешь. Водки, водки мне налейте, кони-звери!

Прохорыч наливает. Багров пьет.

ПЛАТОН: Куда же Мишка канул? Я начинаю мандражировать.

БАГРОВ: Вот как? Этот свин тоже приглашен на ассамблею?

ПЛАТОН: Он командирован за святыми дарами. Слушай, Прохорыч, не сходить ли нам в дозор? Он мог на грунтовке застрять. Снега навалило от души.

ПРОХОРЫЧ: Сергеич, я, что пионер, всегда готов.

Начинают одеваться.

БАГРОВ: Вот пусть в сугробе и ночует! Нечего всякую дрянь в дом тащить.

ПЛАТОН: А дары как же?

БАГРОВ: Виноват. Забылся. Беру свою опрометчивую реплику назад.

ПЛАТОН: Давай, старче, снаряжайся. Заодно ставни тебе закроем, а то стекла полопаются. Думаю, уже проветрилось.

БЛУДОВ (из-за двери): Ау! Есть кто живой?

БАГРОВ: А вот и он!

ПЛАТОН: Да нет, это не он. (отпирая дверь) Что вам нужно?

БЛУДОВ: Ради бога, простите за беспокойство. Авария… Машину закрутило и вынесло не лед… на речку…

Платон впускает Блудова.

Добрый вечер. Добрый вечер. Понимаете, не справился с управлением и меня вынесло на лед. Нужен буксир, машина…

ПЛАТОН: Машины у нас нет. И нет ее в ближайших десяти километрах.

БЛУДОВ: Боже мой! Я боюсь, что лед проломится. Она тяжелая.

БАГРОВ: Чего, «Камаз» что ли?

БЛУДОВ: Нет, «Вольво».

ПЛАТОН: У Мишеля тоже «Вольво».

БАГРОВ: Заманить бы его, как пса рыцаря на тонкое место и концы в воду.

ПЛАТОН: Сеня! Помой язык. (Блудову) Успокойтесь, Это не про вас. Место вы выбрали неудачное. У нас тут, видите ли, нечто вроде белого пятна. Надо было по шоссе ехать.

БЛУДОВ: Черт меня дернул. Я торопился в Москву, у жены день рожденья. Поглядел по карте - грунтовка, дай, думаю, срежу…

БАГРОВ: Во-во! Прямо, как я.

ПЛАТОН: Ладно, пойдемте посмотрим, может быть изобретем что-нибудь.

Платон, Прохорыч и Блудов уходят.

БАГРОВ (поднимая крышку рояля): Ну, Сима, рассказывайте. Как вы оказались в этом вертепе.

СИМА: Волею судеб.

БАГРОВ (играет тему Судьбы): Была у меня знакомая фея. Чем-то вы мне ее напоминаете. И звали ее похоже. Вас - Сима. Ее - Стеша.

СИМА: Еще одно поразительное совпадение.

БАГРОВ: Пока я по лесу-то блуждал, и раньше, в электричке, все она мне в голову лезла.

СИМА: Да неужели? Уж не предчувствие ли нашей встречи?

БАГРОВ: Вряд ли. Просто сегодня один дяденька в красном пиджаке и с перстнем на мизинце изгадил мне настроение. Полгода мозги морочил. Он морочил, а я верил… Глупо. Разве можно доверять человеку с перстнем на мизинце. Сволочь!

СИМА: И какая связь с феей?

БАГРОВ: Прямая. Она тоже сволочь. Оба сволочи. Сволочи!

Повторил это дважды.

Полегчало.

Пятерня поползла в карман за сигаретами.

Закурил, стало еще легче. Мерзость, мерзость…

Сияющая зеркальная витрина, в ней манекены. Женщины в кружевном белье, тонкие, холодные. И за ними - ты, твое отражение, твое лицо.

Ты выглядишь мертвее манекенов. Из-под твоих век скатываются к углам рта два лиловых луча, лоб перерезан наискось гадкой складкой, волосы будто посыпаны пеплом.

Камень бы, грохнуть этот аквариум, разбить башку пересмешнику, прячущемуся за спинами гипсовых шлюх, изнасиловать их, поотрывать руки, ноги, расколотить, порвать белье…

Господи боже мой, зачем ты оставил меня?

Спустя десять шагов почти синхронно - огоньки ларька и хруст в кармане. Купюра. Как же ты забыл? Вот и разгадка, вот что удлиняет… и перечти «Женитьбу Фигаро».

Свершилось. Карман оттянут. Пол-литра забытья. Забытье равно счастью. Алкоголь - пища души. Теперь надо доползти до какого-нибудь полудруга и все. Горе не беда.

Взъярился на манекенов. Смешно. Образ презрительной недоступности. Боголюбов манекен. Ха-ха. Он думает, что живой, а сам манекен. Перстень на мизинце! Ну вот, где же раньше было твое чувство юмора? Сразу легче. Есть пол-литра. Палитра. Пол-литра души.

Гипсовые суки тебя разгневали. Точное слово, все вертелось на языке, да не вывертывалось. Стеша была точь в точь как эти. С гипсовым голосом и легкой, будто полой головой. Голова звенела, когда колотилась о кафель. Разговаривала, не открывая рта, за столом сидела как в витрине. Воплощенная недоступность. Угрожала нарушителям дистанции лакированными ногами. Одну на другую, каблук шпильки штыком и дым в глаза - газовая атака. Ноги управляли ей, были главной частью ее тела, остальное - служебной. Они торчали, стремились, натягивались, переплетались - жили независимой жизнью. А мертвая голова только повторяла: «Стефания. Меня зовут Стефания"» когда кто-нибудь опять окликал ее Стешей.

Потом, когда количество духовной пищи на человека давно перевалило за критический рубеж, и ты, обернутый в чью-то шинель, лежал полутрупом на полу, тебе удалось сквозь щель неосторожно подглядеть тайную жизнь ног. Только ног. Потому что приподнять голову ты был не в состоянии.

Две тетивы проследовали к зеркалу, повихлялись перед ним, скорбно вздохнули и проделали нечто странное. Они избавились от черного треугольничка, защищавшего их основание. На последнем этапе трусики зацепились за каблук и ногам пришлось станцевать что-то вроде польки. Это тебя окончательно привело в себя, ты расслышал музыку и шарканье за стеной, вновь присоединился к компании и пригласил ноги на танец.

А утром, когда в живых оставалась кроме тебя только хозяйская кошка, вы исполняли танец на кафельном полу ванной, и голова ее звенела, как полая, а в твоей звенели почему-то одни глаголы: драть, брить, грызть, красть…

Попытка оплодотворения манекена, победа духа над материей, низвержение ложных кумиров…

Во время монолога звучит музыка. В конце Багров берет последние аккорды.

СИМА: Что это было?

БАГРОВ: Что?

СИМА: Ну, то, что ты играл?

БАГРОВ: Я играл? Не помню, хоть убей.

СИМА: В любом случае, спасибо за концерт. (Смотрит на часы). Так. Это мне уже совсем не нравится. Куда он подевался?

БАГРОВ: Платон? Псов-рыцарей со дна подымает.

СИМА: Да не Платон. А этот… на «Вольво». Но не второй, а первый.

БАГРОВ: Ах, вот в чем дело. Так ты с Растерзаевым приехала. А я уж думал, Платошину жизнь озарил свет любви. Не грусти, нарисуется твой пиджак, никуда не денется.

СИМА: Я не грущу. Но мне в десять утра надо как штык быть в Москве. Иначе подымут тревогу.

БАГРОВ: В крайнем случае провожу тебя до электрички. Часа за два дойдем.

СИМА: Благодарю. Только электричек мне не хватало.

БАГРОВ: Ну, извини, если обидел.

СИМА: Пустяки. Давай выпьем.

БАГРОВ: Интересное предложение. (Пьют) У тебя красивые ноги. Знаешь об этом?

СИМА: Все я знаю.

БАГРОВ: Похоже.

СИМА: На что похоже?

БАГРОВ: Ну, у той феи тоже были ноги из ушей. И она тоже про себя все знала.

И в глазах у нее было все время то же, что у тебя.

СИМА: Что? Похоть?

БАГРОВ: Увы. Этакое скучное презрение.

СИМА: Ты тонкий психолог. Но не расстраивайся. Это не к тебе. Это вообще. Правило номер три.

БАГРОВ: Что еще за правило? Всех презирать?

СИМА: Неважно. Что значит «контрарептильно»?

БАГРОВ: Как? Контрарептильно? Бред какой-то. Но вообще… противоящерно. Или, может быть, не-гадко. Платон сморозил? Он любит образованность показать. Водкой не пои.

СИМА: Не гад-ко! Верно. Лучше не скажешь. А этим часам, правда, триста лет?

БАГРОВ: Правда. Все здесь правда. Часам триста, ружью сто пятьдесят, остальному посрединке. Нас окружает чистая правда. Вещь только тогда и становится правдой, когда служит века. А вот вся эта современная одноразовая мерзость - неправда. Бутафория. Мираж.

СИМА: По-твоему выходит, что и человек - мираж. Он ведь одноразовый.

БАГРОВ: Это как посмотреть. Зависит от уровня налива. Даже если отбросить прельстительный миф о загробной жизни, от человека остаются не только косточки. Вот, к примеру, этот рояль. Я его настраивал месяц. Врал, сука! Сколько бедствий он пережил, сколько морей переплыл, прежде чем попасть в антиквар. Охрип, бедняга. И тут в дверях магазина появляется покойный Сергей Петрович и, сверкнув глазами, повелевает - заверните.

А потом я воюю с ним, колки вопят, как узники концлагеря, клавиши стучат, как ребра у скелета.… И, наконец, он поет. Не сожгли его в блокаду на дрова, не приспособили под комод, Выжил. Пристал к берегу. Выздоровел и запел. Тех, кто его сделал, давно нет на свете. И многих из тех, кто на нем играл. А он поет. Если человек может делать такие вещи - он уже не одноразовый. Вещи продолжают его. Я уж не говорю о книгах. Им тысячелетия по колено.

СИМА (напевая): Не гад-ко! Как хочется жить не гадко.

БАГРОВ: Что же мешает?

СИМА: Я сама. Обстоятельства. Желания. Усталость. Лень. Тоска. Привычки. Близкие. Дальние… Легче перечислить, что не мешает. Вот была я маленькой девочкой, ходила в школу - ранец, две косички, и мечтала вырасти большой. Выросла. И вдруг оказалось, что-то, о чем мечтала, мне совершенно не нужно. Той, маленькой девочке хотелось одного, а взрослой - подавай уже другое. Но взрослая не может сразу получить это другое. Она тоже мечтает. Станет старой и опять окажется, что не к тому стремилась. Человек меняется быстрее, чем исполняются его желания. Очень трудно жить во времени. Если б его не было! Представь, как удобно. Сегодня что-то не получилось, завтра пробуешь еще раз… И так день за днем, но только число всегда одно и то же. Ходики стоят. Лет за сто можно ухитриться прожить хоть один денечек не гадко. Контра-рептильно. Но на самом деле будильник тикает, Земля крутится, жизнь, как горсть песка, чем крепче сжимаешь, тем быстрей он сыпется. Поэтому - правило номер два.

БАГРОВ: Что же гласит это правило?

СИМА: Если коротко - бери, что дают. Кстати, а что же твои правдивые часы не звонят, а шикают?

БАГРОВ: Были бы мои - давно продал бы к чертовой матери. Они - проклятые. Прохорыч говорит, что раньше звонили обалденно. А захрипели с того дня, как у Платона мать погибла. Вещи иногда привязываются к человеку сильней, чем человек к вещам. И тут, милая моя, дело уже не в качестве изготовления. Тут мистика!

СИМА: В общем, Платон - из богатеньких.

БАГРОВ: Разорившийся советский аристократ. Вишневый сад. И топор уже занесен.

СИМА: Хочет продать домик?

БАГРОВ: Уже продал. Очень сильно поселок понравился некоторым дяденькам. Два дома уже выселили. Платону разрешили досидеть до весны.

СИМА: А Прохорыч?

БАГРОВ: Прохорыча не тронут. Холуям везде у нас почет. А все остальное - под бульдозер. До основанья, а затем - виллы с бассейнами, охрана, сады Семирамиды.

СИМА: Немало, наверное, отвалили за такие хоромы? Как собирается распоряжаться капиталом?

БАГРОВ: Да он его в глаза не видал. Твой Растерзаев продал по доверенности и квартиру ему купил. Жить-то Тошке больше негде. Они так с мачехой поделились: ей - фатера, ему - дом. А Растерзаев на всем руку нагрел, сука!

СИМА: Что же ты его так хаешь все время? Объикался человек!

БАГРОВ: Извини. Забылся. Считай, что я злобствую из зависти. На твое отношение это влиять не должно.

СИМА: На мое отношение ничто повлиять не может. Так что если невтерпеж, продолжай в том же духе.

БАГРОВ: Лучше ты продолжай. Какие же радужные мечты обуревали школьницу с ранцем?

СИМА: Самые что ни на есть обыкновенные. Представляла, как встречу принца, выйду замуж, фата, белое платье, потом куча детей и много лет тихого счастья.

БАГРОВ: Почему же сорвалось? Влюбилась в свинопаса?

СИМА: Нет, в принца. Только принц оказался тираном. Иначе ведь и быть не может. Все монархи - угнетатели. И тогда полюбила я себя. Да так сильно, что понесла меня эта любовь за горы, за леса…

БАГРОВ: И принесла к Растерзаеву.

СИМА: Да что ты пристал ко мне со своим Растерзаевым?

БАГРОВ: Да то, что как человек и гражданин я возмущен чудовищной несправедливостью, творящейся на моих глазах! Не могу молчать! В метро, на улице, где угодно встречаешь красивую молодую женщину. Увязываешься за ней, не то чтоб с умыслом каким-то похабным, а так - выследить, полюбоваться, приоткрыть завесу… И обнаруживаешь, что она - красивая, тонкая, желанная спешит со всех ног на свидание с каким-нибудь бритоголовым имбецилом в тренировочном костюме…

СИМА: Или в красном пиджаке с перстнем.

БАГРОВ: Или с перстнем. Доколе? И встает на цыпочки, и вся трясется от страсти и преданности, и целует его в дурно пахнущий рот. Целует она, а тошнит меня! Зачем имбецилам поцелуи? Они в ней ни на песо не смыслят. Им бы забраться сверху, попыхтеть и уснуть.

СИМА: Я не со всем согласна, но некоторые наблюдения весьма точны. Только должна тебя разочаровать. Я не тряслась от преданности Растерзаеву. Целовать - целовала, а трястись - не тряслась.

БАГРОВ: Вот так! И ты Брут! И твоих розовых губ касался вонючей присоской этот головоногий! Ох, сердце! Срочно валидол!

Наливает. Пьют.

Ну, объясни мне! Я понять хочу! Зачем ты его целовала? Ведь он тебе не нравится. Или нравится? Не верю!

СИМА: Ты действительно хочешь понять? Убежден? Тогда слушай внимательно. Я могу говорить только за себя. Мне не нравится Растерзаев. Но мне нравилось его целовать. Это разные вещи. С тобой не бывает такого? Ну, что тебя тянет к кому-то, кто тебе не нравится. Подумай.

БАГРОВ: Вот так номер! Тереза-философ. А я поначалу подумал: тихоня! Пожалуй. Пожалуй, ты права. Та фея, про которую я рассказывал, можно сказать, что она мне не нравилась. Притягивала, но не нравилась.

СИМА: И в этом мы тоже с ней похожи.

БАГРОВ: Нет. В этом - разница.

СИМА: То есть, я тебе нравлюсь, но не притягиваю? Не знаю, обижаться или радоваться. Вообще-то, я люблю притягивать.

БАГРОВ: Люди! Львы, орлы и куропатки! Обратите внимание на эту бесчеловечную женщину! Она надо мной смеется. Я битых полчаса трясусь от ревности, а ей хаханьки! Между нами тень командора. Я растерзаю Растерзаева.

СИМА: Боже мой! Да забудь уже, наконец, об этом мифическом Растерзаеве!

БАГРОВ: Как это мифическом, если он спешит сюда на «Вольво» с шампанским и устрицами, которыми собирается отравить мне остаток дней?

СИМА: Ну ты же сам говорил, что все одноразовое мираж. А он - одноразовый. Как шприц.

БАГРОВ: Да! Шприц со спермой!

СИМА: Совсем с ума сошел! Какое ты имеешь право ревновать? Да еще гадости говорит!

БАГРОВ: А если это любовь? С первого взгляда?

СИМА: Брось. Правило номер пять.

БАГРОВ: А! Догадываюсь, что гласит это брутальное правило! Не доверяй. У тебя все правила начинаются на «не»?

СИМА: Некоторые на «не», а некоторые на «да». В общем, ты почти угадал.

БАГРОВ: Выпьем за мою проницательность?

СИМА: Эх, гори все огнем! Наливай.

Наливают. Пьют.

БАГРОВ: Теперь я понял, какая звезда вела меня к этому дому, ради чего блуждал в чащобе, рисковал жизнью…

СИМА: Болтун! Не смей на меня так смотреть.

БАГРОВ: Почему?

СИМА: Боюсь нарушить правило.

БАГРОВ: Какое? Номер пять?

СИМА: Нет, номер три.

БАГРОВ: Теряюсь в догадках. Как витязь на росстани. Направо пойдешь - себе польстишь, налево - разочаруешься.

СИМА: Только не вообрази, ради бога, что я в тебя влюбилась!

БАГРОВ: Я тебе не нравлюсь?

СИМА: Ни капельки

БАГРОВ: Леди и гамильтоны! Слушайте сюда. Действуя методами тыка и исключения, мы пришли к открытию. Третья заповедь Евангелия от Серафимы гласит - не влюбляйся! Какого же следствие этого закона? А таково: то, что нравится - не притягивает, что притягивает - не нравится и вице верса. Я тебе не нравлюсь, эрго, я тебя притягиваю. Поцелуй меня.

СИМА: С какой стати?

БАГРОВ: Ну ты целовала Растерзаева, потому что тебе нравилось, что он тебе не нравится, значит, я тебе нравлюсь, потому что не нравлюсь… Ум за разум заходит от этой женской логики… Поцелуешь?

СИМА: Ни за что!

БАГРОВ: Поцелуй меня. Я лучше его. Меньше ростом. У меня нет «Вольво». Я не выжимаю десять раз одной рукой пудовую гирю. Я не мираж, я настоящий.

СИМА: Перестань. Лучше сыграй что-нибудь еще.

БАГРОВ (подойдя к роялю и перебирая клавиши): Мне лезут в голову только соленые мотивчики. Луна, берег, мулатки, люмур-тужур под пальмой… (поет) Хотели б вы, моя любимая актриса, со мной лежать под тенью кипариса? Лучше расскажи еще про мечты.

СИМА: Они опять обыкновенные. Скопить денег, купить квартиру в Выборге и жить, сколько получится.

БАГРОВ: Почему в Выборге, а не в Рио-де-Жанейро?

СИМА: Потому что там Север, острова и финики.

БАГРОВ: В Выборге финики! А кокосов там нет случайно?

СИМА: Я хотела сказать - финны. Они такие ленивые, спокойные, тихие.

БАГРОВ: Хочу с тобой в Выборг. Острова с финиками - мечта моего детства.

СИМА: Прекрати, ради бога. Напоил меня, а теперь смеется.

БАГРОВ (перестает играть): Поцелуй меня.

СИМА: Ну, зачем тебе? Я все равно не смогу. Как его - не смогу. Потому что ты мне нравишься.

БАГРОВ: Ах, вот как?

Ну, это дело поправимое. Сейчас ты меня возненавидишь. Я давно собирался кому-нибудь покаяться, но не хватало духу. А тебе выложу, как есть. Я - педераст. Нравлюсь?

СИМА (смеясь): Нравишься.

БАГРОВ: Это не все. В детстве я съел своего молочного брата-близнеца.

СИМА: Как это - молочного близнеца?

БАГРОВ: Ну, в том смысле, что он был еще грудной. Нравится?

СИМА: Безумно.

БАГРОВ: Свою двоюродную сестру я убил французской булкой за полбатончика эскимо! Или наоборот - батончиком за полбулки. Уже не помню

СИМА: Нравится, нравится!

БАГРОВ (серьезно): Я сластолюбец, бездельник и пьяница. И это нравится?

СИМА: Любовь зла.

БАГРОВ: Я недоучка, тупица. Я нищий. Тщеславие мое не знает пределов. Трудолюбия - ни на грош. Я бросал женщин, предавал друзей, лгал и лжесвидетельствовал, пресмыкался и льстил, чтоб только выкарабкаться как-то - любой ценой - из этой вонючей зеленой жижи, называемой жизнью. И пошел в результате в самую гниль, на дно. Я - рептилия.

СИМА (серьезно): Нравится.

БАГРОВ: Я слаб и одинок, завистлив и бездарен.

СИМА: Иди ко мне. Поцелую.

БАГРОВ: Я чудовищно устал. Спать хочу - долго - годы, века.

СИМА (приближается и обнимает его): Ты просто напился.

БАГРОВ: Сейчас я хватаюсь за тебя, мну как подушку, а завтра почувствую силы и предам. Не целуй меня.

СИМА: Я знаю. Знаю. Целуй меня, Держи меня крепко, крепко. Если отпустишь, я начну думать. Подумаю что-нибудь, испугаюсь и убегу.

БАГРОВ: К кому? К принцу? К свинопасу?

СИМА: К самой себе. К девочке с ранцем. К перстню на мизинце. К бритоголовому. Все равно к себе. Не хочу. Держи меня.

БАГРОВ: Беги. Прости, Зря.

СИМА (с размаху дает ему пощечину): Правило номер один!

БАГРОВ: Что?

СИМА: Ну-ка возьми себя в руки. Расхлюпался! То целуй, то не целуй.

БАГРОВ: Не целуй.

СИМА: Значит так. Слушай внимательно. Если ты меня сейчас же не трахнешь, я эти дерьмовые часы разобью об твою голову!

БАГРОВ (начиная раздевать ее): Прости меня! Я свинья. Тряпка. Напился!

СИМА: Не ной. Целуй меня.

БАГРОВ: К чертовой матери! Все к чертовой матери. Ты красивая!

СИМА: А ты умный, сильный и веселый! Понял? Целуй. Ты ревнуешь к этому... как его?

БАГРОВ: Как зверь!

СИМА: Вот и ревнуй. И держи меня. А то убегу!

ПЛАТОН (из-за двери): Да сколько можно одно и то же талдычить?! Я же не трактор!

БАГРОВ: Черт возьми!

СИМА: Ты умный и сильный. Ну!

БАГРОВ: В мезонин!

Багров и Сима подхватывают вещи и убегают вверх по лестнице. Входят Платон, Прохорыч и Блудов.

БЛУДОВ: Неужели ничего нельзя придумать? Может быть на станции…

ПРОХОРЫЧ: Ну ты, мил человек, заколебал! Да по такому снегу до станции три часа пешкодралить! Да и кого ты уговоришь ночью ехать-то?

БЛУДОВ: Я любые деньги дам!

ПЛАТОН: Да идите вы со своими деньгами… Извините. Не можем мы вытащить вашу машину. Пробовали же. Не получается. Буксир взять негде.

БЛУДОВ: Что же делать? Что же делать?

ПРОХОРЫЧ: Перва штука - не горевать! Утро вечера мудреней, сказки-то читали? Лучше водочки выпейте, согреетесь.

Платон замечает на полу лифчик Симы и прячет его в карман.

ПЛАТОН (под нос): Паук муху в уголок поволок. (Прохорычу) Водочку-то, старче, гости прикончили.

ПРОХОРЫЧ (Доставая из-за пазухи бутылку): Обижаешь, Сергеич. Всегда на посту.

ПЛАТОН: Ну ты леший!

ПРОХОРЫЧ: А молодежь-то где же?

ПЛАТОН (указывая наверх): Где ей быть. На седьмом небе.

ПРОХОРЫЧ: Догадываюсь. Умолкаю. (Блудову) Присаживайтесь.

БЛУДОВ: День рождения жены. Так торопился! Цветы, подарки… Бог мой, она утонет, я чувствую, утонет!

ПРООРЫЧ: Вольва-то?

ПЛАТОН: Не жена же.

ПРОХОРЫЧ: Вряд ли. Лед крепкий. Я думал даже, Сергеич, проковырять лунку да поудить.

ПЛАТОН: Осенью-то ни шиша не поймали, а сейчас… Все в мазуте, рыбалка в прошлом.

ПРОХОРЫЧ: а ЕСЛИ НАМ КАК Емелька? Ведром? Поймаем щуку говорящую и желание ей - Вольву на берег.

БЛУДОВ: Умоляю вас, это не смешно!

ПРОХОРЫЧ: Сглупил. Умолкаю.

Прохорыч разливает. Блудов принюхивается к рюмке.

БЛУДОВ: А что это? Водка? Чья?

ПЛАТОН: Американская. Прохорыч лимитед.

Пьют. Блудов закашливается.

БЛУДОВ: Са… са… самогон?

ПРОХОРЫЧ: Первач! Яблочко-то возьми, яблочко!

БЛУДОВ: Я, знаете, отвык от всего этого. Все время за границей. Бизнес вынуждает… В Москве дня два в месяц и то в офисе… А тут жена заявила, хочу тридцатилетие отметить с родителями. Ну, она за две недели еще улетела, а у меня дела были. И дернул черт поехать на машине! Опаздывал. Гнал без передышек. Только на ночевки. А теперь же везде границы, таможни, независимость. Устал как собака. И тут снегопад… Как на коньках. Руль прямо вырвало - и на лед! Думаете, выдержит?

ПРОХОРЫЧ: Непременно.

БЛУДОВ: Позвольте еще рюмочку, как, простите вас?

ПРОХОРЫЧ: Дмитрий Прохорович! С прибытием на родную землю!

БЛУДОВ: Да! Сердитая штука. А земля, знаете, производит впечатление тяжелое. Дороги в колдобинах, все перекошено, сломано, грязь… Ничего не изменилось. Даже хуже стало. Притормозил в какой-то деревне. Зашел в магазин - все, как десять лет назад. Заповедник. Знаете, карамель такая - а ну-ка разгрызи. Водка. И сигареты «Прима». У дверей ханурики толкутся. Продавщица такая толстая, что еле дышит, и разрисована, как матрешка. Нет, сказал я себе, в этой стране никогда ничего не будет. Рожденный ползать летать не может.

ПЛАТОН: И чему вы радуетесь?

БЛУДОВ: Я, молодой человек, не радуюсь, я констатирую факт.

ПЛАТОН: Что же вы такой жуткий факт с таким восторгом констатируете?

БЛУДОВ: Знаю, знаю, что вы скажете! Да люблю я родину, люблю. И историей горжусь. Бородино, жены декабристов, окно в Европу - все понимаю. Речь о другом. О цивилизации. А это от массы зависит, а не от гениев. Наш народ не хочет жить лучше. Вот и все.

ПЛАТОН: А кто это такой - «Народ»? Приятель ваш? Он вам на ушко шепнул, чего он хочет, а чего нет?

ПРОХОРЫЧ: Брось, Сергеич, чего взвился?

ПЛАТОН: Нет! Мне это нравится. Две тысячи лет этот самый народ мордуют, топчут, грабят кто ни попадя, а потом заявляют, что он сам этого хочет!

БЛУДОВ : Ну не две тысячи, а всего семьдесят…

ПЛАТОН: Две тысячи, я сказал! Или цари мармелад раздавали?

БЛУДОВ: Я, конечно, не историк, но общепризнанно, например, что век Екатерины…

ПЛАТОН: А я как раз историк и говорю вам. В век этой немецкой шлюхи русскими людьми торговали, как скотом, в век коммунистов - резали, как скот, а в нынешний - самый золотой из золотых - грабят так, что и Карамзину не снилось!

БЛУДОВ: По крайней мере, согласитесь с тем, что сейчас нет Соловков, Гулага, Беломора…

ПРОХОРЫЧ (жестами умоляя Платона прекратить) У меня как раз есть песня про Беломор. Хотите, изображу?

БЛУДОВ: Да уж выручайте. Разрядите обстановку. А то ваш молодой друг уже кажется, готов на меня с кулаками лезть.

ПРОХОРЫЧ (поет под аккордеон):
Мы толкали тяжелые тачки
Часовой сапогом погонял…
От тебя мы не ждали подачки,
Беломоро-Балтийский канал.
Кто пройдет через горы и долы,
Кто окажется в этих местах,
Поклонись до земли Беломору,
Он на наших построен костях!

Во время пения на лестнице появляется Багров.

БАГРОВ (обрывая песню): Брависсимо! Достал ты своей блатной романтикой!

ПРОХОРЫЧ (Блудову): Сеня не понимает. Не блатная она, а собственного сочинения.

БЛУДОВ: Так вы что же, Дмитрий Прохорович, сидели?

ПЛАТОН: А как же. Десять лет. На унитазе.

ПРОХОРЫЧ (Блудову): Такая уж он язва, не перевоспитаешь…

ПЛАТОН (Багрову): Ну что, сукин сын, потерял что-нибудь?

БАГРОВ: А ты нашел?

Багров сбегает вниз, Платон за спиной передает ему лифчик, Багров возвращается в мезонин.

ПЛАТОН: Ну что затих? Крути шарманку.

ПРОХОРЫЧ: Что-то не идет.

БЛУДОВ: Ах! Вы про канал спели, я про машину вспомнил. Не выдержит лед!

ПЛАТОН: Хватит причитать. Вернется Растерзаев, в чем, правда, я начинаю сомневаться, вытащит вас.

Сцена гаснет. На авансцене появляется Растерзаев.

РАСТЕРЗАЕВ: Нет, ну это же надо так?! Одно к одному. И все против меня. Так только в сказке бывает. Карбюратор, чтоб его!

Поперся, дурак, за этим магарычом. Как мальчик. Меня послали, я пошел.

В кои-то веки решил расслабиться. И всю ночь на ветру проковырялся. Говорили мне умные люди: не бери иномарку, наплачешься! Нет, захотелось пофорсить. Хотя мне лично до фени - мерседес, запорожец! Мне колеса нужны. Чтоб ездила.

Ну дуре моей разве втемяшишь? Заныла: «У Боголюбова мерседес, у Новикова БМВ, а мы как нищие!» Купил эту «Вольво» гребаную. Тут Боголюбов своей дарит «Рено». Моя в истерику. Ладно, думаю, хрен с тобой, жри. Он рено, я фиат. А Новиковы совместили санузел и поставили ванну джакузи. Купил и джакузи. Чтоб все, как у людей. Чтоб отвязалась!

Где там!

А у Бобровых, а у Сморчковых, у Ивановых, Петровых, Сидоровых…

В самый раз в дурку класть. Уж не хочет быть она царицей, хочет быть владычицей морскою…

Единственный день был! Единственный! Ее ж на дачу пинками не выгонишь зимой. Отоврался, что срочный груз еду встречать. И такую соску нашел. С ногами, с грудью. И такой облом. Надо было ее по дороге отодрать хоть разик. Прямо на сиденье. Не так обидно бы было. А может, наоборот, еще обиднее. Но когда мы в пробке стояли, я вообще обалдел. Как в столб не впаялся, не знаю.

Я ее взял за коленку, а она сразу нырнула, молнию вжик и как пошла, как пошла… Меня пот прошиб. И тут зеленый дают. Я газую, а ей хоть бы что. Занята. На волосок от гибели был. Деловая девка.

Когда у стойки ее увидел, прямо задрожал. Сладкая! Думаю, если честная - хана - повешусь. Но моргнуть не успел, как кент подползает: «Чего изволите?» Нет повести печальнее на свете.

И не денег жалко. Деньги мусор. Ночи жалко, времени. Уж я бы ее сейчас и так и этак успел. Что за климат дурацкий? Русская зима, русская зима! А чего хорошего-то? Хотя на тройке, наверное, оно и неплохо. Лошадь, слава богу, она без карбюратора.

И этот тоже: «Товарно-денежные! Растерзаев, продай дом, Растерзаев, купи квартиру!» Денег ему не надо, он их презирает. Чего же ему не презирать, когда папаша был совковый академик. Вон хоромы какие забабахал. В детстве еще, помню, придем в гости, рты поразеваем на эту роскошь. А покойник и спрашивает так, будто, между прочим: «А кто твой папа? А кто мама?

Стакан портвейна мой папа, вот он кто.

Я же представляю, что за глаза-то говорилось: «Не водись с Мишей, он из плохой семьи, хорошему не научит». Как это называлось-то Во-во, дурная компания. Это я и был. Правда, я школу с медалью кончил, а они с Багровым еле-еле двойки на тройки исправили.

А теперь получается еще смешнее. Я за двоих отдуваюсь.

То есть сам плачу за водку, и сам же за ней бегаю. И спонсор и шестерка. А они сидят мировые проблемы решают. И милостиво позволяют мне их подкармливать.

Боголюбов тоже хорош. Не дал он Багрову денег. Чего тогда было голову морочить. Ну он вообще дебил. Умрет, что после себя оставит? Гору джакузи посреди пустыни. Как Тамерлан. Апофеоз жадности.

Ах, Симочка, Симка! Где ты, рыбка золотая!

Если Платон тебя уже оприходовал, я ему устрою Варфоломеевскую ночь. Это уже не благотворительность даже, а черт знает что. Я ему тогда этим ананасом с порога да в темечко - получи фашист гранату!

Ах, Симка, сладкая! Еду, еду, еду, к ней, еду к любушке моей!

Растерзаев исчезает. Зажигается дача.

БЛУДОВ: Лицо у вас знакомое. Мы нигде не могли видеться?

СИМА (пожимая плечами): Мир тесен. Это водка?

БЛУДОВ: Это, как я понимаю, тоже авторское произведение Дмитрия Прохоровича. Поначалу, сознаюсь, оно меня повергло в ужас, но теперь я в нем нахожу свою прелесть. За что пьем?

БАГРОВ: За Симу.

ПРОХОРЫЧ: Поддерживаю. Боярышня - что надо.

Пьют.

БЛУДОВ (вскакивая): Мотор!

ПЛАТОН: Точно. Это Мишка. Слава богу.

БАГРОВ: Принес черт.

Стук в дверь. Платон отпирает. Входит Растерзаев с сумками.

РАСТЕРЗАЕВ: Привет, кого не видел. Я смотрю, полку прибыло. Ну, Тошка, я тебе скажу - приключение! Карбюратор полетел. Сима, ты не волнуйся. Все будет согласно приказа.

СИМА: Я уже не волнуюсь.

ПЛАТОН: У нас тоже приключение. Вот этот господин…

БЛУДОВ: Вытащите меня, умоляю! День рожденья! Она утонет!

РАСТЕРЗАЕВ: Погоди, братва, не все сразу. Кто утонет? Какой день рожденья… Постойте… Лев Петрович?

БЛУДОВ: Совершенно верно.

РАСТЕРЗАЕВ: Так вы на смотрины… Как видите, не обманул. Есть претензии?

БЛУДОВ: Да нет! Все отлично! Прошу вас меня вытащить, потом поговорим.

ПРОХОРЫЧ: Миша, ты меня слушай. Товарищ ехал из-за границы в Москву на вольве, поскользнулся и на нашу речку выскочил. Теперь переживает, что лед подастся и Вольва буль-буль.

РАСТЕРЗАЕВ: То есть, вы здесь совершенно случайно? Фортуна.

БЛУДОВ: Фатум, дорогой мой. Фатум. Умоляю, есть у вас трос? Вытащите меня.

РАСТЕРЗАЕВ: Вы простите… У меня тоже беда была… Полночи промыкался. Давайте через часик.

БЛУДОВ: Через часик нельзя! День рожденья утонет!

БАГРОВ: Мишка, помоги утопающему. Человек человеку друг, товарищ и волк. Проходил?

БЛУДОВ: Хотите я на колени встану? (с отвращением) Перед вами.

РАСТЕРЗАЕВ: Что вы! Все буде согласно приказа. (Кидает Багрову ключи) Сеня, разберешься?

БАГРОВ (кидая ключи обратно): Твоя машина, ты и разбирайся.

ПЛАТОН (Багрову, вполголоса): Ради меня. Он мне уже вот где. Вытащи его и пусть катится.

БАГРОВ: Ладно. (Берет ключи) За мной, канальи!

Прохорыч, Платон, Блудов и Багров уходят.

РАСТЕРЗАЕВ (обнимая Симу): Видишь, какая окрошка вышла. Тебя хоть развлекли здесь эти?

СИМА (отстраняясь): Развлекли.

РАСТЕРЗАЕВ: Ты чего? Обиделась?

СИМА: Нет, просто не хочу.

РАСТЕРЗАЕВ: Что значит, не хочу?

СИМА: Деньги я тебе верну. Завтра. У меня с собой нет.

РАСТЕРЗАЕВ: Веселая карусель. Ты всегда так себя ведешь - хочу, не хочу, верну! Что я не так сделал? Правило какое-нибудь нарушил?

СИМА: Я нарушила. А если нарушаешь одно, надо посылать и все остальное.

РАСТЕРЗАЕВ: У тебя совесть есть? Я что - мальчик? А если я твоему дружку нажалуюсь?

СИМА: Он мне не дружок. Агент.

РАСТЕРЗАЕВ: Все равно катавасия подымется. Клиентов дурит, ломается, деньги возвращает!

СИМА: Ладно, нашел, чем пугать. Чего ты хочешь? Сколько раз?

РАСТЕРЗАЕВ: Три.

СИМА: Один был в машине. Значит, два. Пошли быстрее. Пока они не вернулись.

РАСТЕРЗАЕВ: Я в полчаса не уложусь.

СИМА: Не бойся. Я тебя уложу. Согласно приказа.

Поднимаются в мезонин. Входит Багров. И видит Растерзаева и Симу, подымающихся по лестнице. Растерзаев целует ее. Багров незамеченным уходит.

ПРОХОРЫЧ: Говорю тебе без нас управятся. Чего под руку лезть? У семи нянек, сам знаешь… (смеется)… Вольва без фары!

Наливают, чокаются, пьют.

А где же боярышня-то наша? Мишка пропал.

ПЛАТОН: Не задавай мне вопросов! Никаких сил уже нет. Выдалась ночка.

ПРОХОРЫЧ: А мне нравится. Скучно без событий.

ПЛАТОН: Ничего подобного. Кто это сказал, что пустыня не наведет такой тоски, как один человек…? Или там как-то по другому было?

ПРОХОРЫЧ: Это тебе, Сергеич, виднее, как там и что было. А боярышня, я смотрю, боевая, И непривередливая. Только лукавая. Клюква в сахаре. Я б на твоем месте к ней подъехал.

ПЛАТОН: У нее подъезд не с той улицы.

ПРОХОРЫЧ: Какая разница, с какой. Сеня-то, похоже, преуспел? А ты все монаха корчишь.

ПЛАТОН: Пошли бы вы оба к чертям, старый и малый!

ПРОХОРЫЧ: Подъезд ему не тот. К любой бабе подъезд найти можно. Только надо с душой, с расстановкой.

ПЛАТОН: Да заткнешься ты или нет, Казанова? Все нервы вымотал, дурак старый!

ПРОХОРЫЧ: Догадываюсь. Умолкаю. Ты из-за очкарика осерчал, я знаю. Что он тут пургу гнал про народ. Нашел с кем препираться.

Вбегает Блудов.

БЛУДОВ: Все пропало! Конец!

ПРОХОРЫЧ: Лед подался?

БЛУДОВ: Лед, как камень! Этот товарищ ваш, он вообще водить умеет? Я ему кричу - левей… а он по кустам и в дерево.

ПЛАТОН (вскакивая): Что с ним?

Входит Багров.

БАГРОВ: Ничего трагического. Легкий испуг. Фару Мишке разбил.

ПЛАТОН: Как у тебя это вышло?

БАГРОВ: Я нарочно.

БЛУДОВ: Так мне и показалось. Вы что здесь все, с ума посходили?

На шум на лестницу выходит Растерзаев, следом Сима.

РАСТЕРЗАЕВ (недовольно): Что за шум, а драки нету?

ПЛАТОН: Похоже, сейчас будет.

БЛУДОВ: Он вам фару разбил, Нарочно.

РАСТЕРЗАЕВ: Как это? Погодите. Вы свою вытащили?

БЛУДОВ: Да нет же, нет! Я ему кричу: левее!, а он по кустам и как газанет. Трос зацепился и лопнул, а его крылом в дерево. Сам признался, что нарочно.

РАСТЕРЗАЕВ: Сеня, ты идиот или прикидываешься?

БАГРОВ: Прикидываюсь.

РАСТЕРЗАЕВ: Ладно, нет времени на разборки. Раз такое дело, все что могу предложить, лев Петрович, остаться с нами. Утро вечера мудреней. Разместишь гостя, Тош?

ПЛАТОН: Прохорыч, тащись за раскладушкой.

Прохорыч уходит.

А мы на чердак за матрасами. Надо их к печке притулить, чтоб согрелись.

Багров и Платон уходят наверх.

РАСТЕРЗАЕВ: Я взгляну, что там от моей тачки осталось.

Выходит на улицу.

БЛУДОВ (Симе): Ха-ха-ха! Вспомнил, где мы с тобой виделись! Вот так встреча! Думаю, что ж лицо такое знакомое? Ну что, подруга, как дела?

СИМА: Как сажа бела. Мне надо ребятам помочь.

Подымается наверх, но в дверь не входит, оставаясь на лестнице.

БЛУДОВ: А почему бы, собственно, и не остаться. Есть резон. Тамара, конечно, нагоняй даст, но ведь причина-то объективная. Действительно авария. Этот… как его… Дерзаев подтвердит. И потом - порыв был благородный - поглядеть на подарок. А то купил, понимаешь, кота в мешке. Тут, конечно, все придется перестраивать. Но к осени управиться можно. Неоспоримое достоинство - глушь, ни шоссе, ни железки, ни людей… Настоящее дворянское гнездо можно свить…

Каким ветром, интересно, эту штучку сюда занесло, в сей паноптикум? Хозяин и приятель его ясны: высшее образование, больное самолюбие, скорбное прозябание. Дед тоже как на ладони - полусосед, полушестерка. Дерзаев? С Дерзаевым они какие-нибудь друзья детства. Дошло. Он ее и привез. Пожертвование в пользу голодающих. Или просто больше некуда. Что же она до сих пор на улице работает. С ее внешностью надо в эскорт. Ведет себя так, что и не скажешь, что хористка. Значит, Дерзаев. Ну ничего. Старшим надо уступать. Тем более домовладельцам.

Возвращается Растерзаев.

Ну, как?

РАСТЕРЗАЕВ: Печально, но не смертельно. Вы осмотрелись?

БЛУДОВ: Вы про дом? Успеется. У меня только к вам по этому поводу просьба: не разглашать мое инкогнито… Ну чтобы не смущать присутствующих. Я ведь собирался только мимо проехать… Но пришлось просить о помощи. И второе, мужской, так сказать, разговор, деликатный (шепчет на ухо).

РАСТЕРЗАЕВ (без энтузиазма): Ну это не ко мне. Как тут можно быть за или против… Вы в правом крыле были? Пойдемте, покажу.

Уходят.

СИМА: Боже ты мой! Перепродал. Сходу перепродал вышестоящему начальнику. Правильно мама говорила: дурные привычки до добра не доведут. Не грызи ногти, не ковыряй в носу, ешь с закрытым ртом. Грызла, ковыряла, чавкала… Сначала просто раскованная девушка, потом раскованная девушка при деньгах, потом лошадь ломовая, теперь тряпка половая. Половая. Каламбур.

А чего ты, собственно, хотела? Обхождения? Где ты его видела? В книжке? Что мы видим на этой прекрасной картинке? Мы видим допрыгавшуюся шалаву, оплакивающую свою никогда не существовавшую невинность. Правило номер семь.

Ну, что будем делать? Выполнять профессиональный долг или побежим топиться? Не сложится. Вольво хреново и то не тонет. Карениной из тебя тоже не выйдет, до станции десять верст.

Откуда эта дурь, эта вера, что ты не как все, что у тебя будет иначе? С какой стати? Острова, финики! Размечталась… Как алкаш… щас, вот эту рюмку хряпну и больше ни-ни… следом - нет, еще одну хряпну и все… А впрочем, не сбегать ли еще за банкой? Кстати, это мысль…

Сбегает вниз, наливает, пьет.

Жадная ты. Жадная. Все тебе было мало. Нехватка ярких впечатлений. Еще хочу, еще… Поддайте жару. Спеклась. Ну, Серафима шестикрылая! Направо пойдешь - по роже получишь, налево - тоже.

Входят Платон и Багров.

Это он купил твой дом.

ПЛАТОН. Чего? Кто?

СИМА: Ну этот, лакированный. Я подслушала. Презент супруге на тридцатилетие. Поэтому и свернул на грунтовку. Проверять - не переплатил ли.

ПЛАТОН: Да-с. Детектив. Ну что ж, этот, другой - один черт. Пусто вступает во владение. Чувствует себя как дома.

СИМА: Мне нужно поговорить с Сеней. Наедине.

БАГРОВ: Не о чем.

ПЛАТОН: Поговори. От тебя не убудет. В крайнем случае убедишься в своей правоте.

Платон закрывает за собой дверь. Багров спускается с лестницы.

БАГРОВ: Ну.

СИМА: Трудно. Не знаю, как. Помоги.

БАГРОВ: Чем? Пытки применить? Не мой стиль.

СИМА: Что ж ты мне мизинца не протянешь? Боишься, откушу по локоть? Лучше бы по морде дал, чем умника строить.

БАГРОВ: Еще поиграть захотелось? Найди другую куклу - с меня хватит.

ПЛАТОН (выскакивая на лестницу): Дураки! Боже, какие дураки! Оба! Она - проститутка.

БАГРОВ: Не лезь!

ПЛАТОН: Герой, напряги мозги. Она проститутка. Колл-герл. Путана. А ты кретин. Ее Растерзаев снял где-то и привез.

БАГРОВ: Я тебя сейчас ударю.

ПЛАТОН: Себя ударь по темечку, может втемяшится. Скажи же ты ему сама, он же не понял ничего.

Сима кивает и начинает плакать. Багров медленно соображает. Входит Прохорыч с раскладушкой.

ПРОХОРЫЧ: Сергеич, замерзла, стерва, не раскладывается…

ПЛАТОН: Старче, покури на крылечке. Тут у нас мелодрама.

ПРОХОРЫЧ: Догадываюсь. Удаляюсь.

Уходит.

БАГРОВ: Ну ладно! Ладно! Но почему после всего? Сразу же! Не отходя от кассы. Я кретин, я дрянь, я тупица, но я тоже человек, я тоже хочу звучать гордо!

СИМА: Чтоб отвязался он! Чтоб уехал! Чтоб ты так и не понял. Потому что ты первый, кто не понял. Убей меня теперь за это, размажь по стенке, золотой, чистый, доверчивый. Не сберегла себя, не дождалась тебя и тридесятого царства. Что ж ты так долго добирался, Иван-царевич? Багров обнимает ее.

БАГРОВ: Прости. Трудно это все. В башке не умещается. Но я смогу. Я переварю. Я что-то придумаю. Не знаю что, но придумаю. Все будет хорошо.

ПЛАТОН: А теперь оба слушайте меня. Сима! Сколько тебе лет?

СИМА: Двадцать шесть.

ПЛАТОН: Значит, взрослая. И скажи мне как взрослая - берешь раба божия Арсения в оборот, или это все развеется с криком петуха? Тогда лучше уматывай сразу.

БАГРОВ: Не лезь ты…

ПЛАТОН: Погоди. Буду лезть, потому что дела плохи. Очень плохи. Я уж не знаю, чем у вас эта сага закончится и насколько вас хватит. Но я герой романа. Если это роман - я вам помогу. Беглые случки - не мой профиль.

СИМА: Помоги.

ПЛАТОН: Еще два предупреждения. (Багрову) Тебе. Все, конечно, очень романтично, ночь, дача, встреча, и ты вроде как без комплексов. Но Джульетта твоя привыкла к зеленым купюрам, шуму, тачкам и позднему пробуждению. Не буду конкретизировать, все и так ясно. Даже если чудо произойдет, она мигом в Золушку не превратится.

БАГРОВ: Понимаю.

ПЛАТОН: Теперь ты. Не надейся, что совместишь приятное с полезным. Это у Сеньки сейчас вспышка либерализма. Выбирать придется. И перекупить он тебя не сумеет - дырка в кармане. А душу помотает. И все, что уже прости, сто раз вспомнит. И вас, Принцесса, придворные так на ура не отпустят. И в тебя вцепятся и на него покатят. Сама знаешь.

СИМА: Знаю. Разберемся.

ПЛАТОН: Ладно. Вижу, вы и правда похожи как два сапога. Шальные. Так вот, хватай ее, Сеня, за шиворот и бегите отсюда, что есть духу. Пока наши гости не всполошились. Слышишь, хватай и беги.

БАГРОВ: Чего сразу бежать-то?

ПЛАТОН: Сразу, Сеня, сразу. Такие дела только сразу. А то выйдет - хвост по кусочкам. Через час поезда пойдут. Прохорыч вас по тропке напрямик до станции проводит, иначе юннатам две сосульки обломится. Прохорыч!

Моментально влетает Прохорыч.

ПРОХОРЫЧ: Я тут, Сергеич!

ПЛАТОН: Подслушивал, что ли?

ПРОХОРЫЧ: Так я же на крыльце стоял, все и так слышно.

ПЛАТОН: Ну и славно, повторять не надо. Давай, Сусанин, действуй.

ПРОХОРЫЧ: Сергеич, есть лучше вариант. Проще. Придумал я.

ПЛАТОН: Что еще?

ПРОХОРЫЧ: Не этих, а тех выставим. Вольву-то можно дернуть, придумал. Озарение у меня. Эврика какая-то пряма. Две доски пошире, и веревками за бампера. Лыжи выйдут, понимаешь. А трос я морским свяжу - не пикнет.

ПЛАТОН: Бред какой-то!

БАГРОВ: Погоди, Тошка. Не бред. Ну, Кулибин, если получится - с меня магарыч!

ПРОХОРЫЧ: Получится, получится. Я же говорю - эврика. И этого, потерпевшего, звать не надо. Подадим к подъезду.

БАГРОВ: Эх, что ж ты часом раньше не допер? Ну, рванули. Ключи Мишкины у меня.

СИМА: Я с вами.

БАГРОВ: Незачем. Управимся.

Все трое уходят. Платон возвращается.

ПЛАТОН: Сима. Еще раз. Мне скажи - стоит или нет. Он ведь серьезно.

СИМА: Я тоже.

ПЛАТОН: Прости за часы. И за правило номер пять.

Уходит. Входят Блудов и Растерзаев.

БЛУДОВ: Ну вот. Как только появился стимул, заработала, так сказать, народная фантазия. Выходит, домой я все-таки к утру попаду. Любовь - великое дело.

СИМА: Вы что, подслушивали? Что за ночь такая - все подслушивают.

БЛУДОВ: Как верно сказал Дмитрий Прохорович - все и так было слышно. По крайней мере, суть дела мы поняли. Я бы попросил вас, Михаил, взглянуть на эту самую Эврику. Сделайте одолжение, проследите, а то как бы и мне фару не кокнули.

РАСТЕРЗАЕВ (недовольно): Конечно. Сейчас. (В дверях) Сима. Ты это… странно конечно все… я же не знал, кто мог подумать… Сказала бы по-русски… В общем, извини.

Уходит.

БЛУДОВ: Ну и телесериал вы здесь разыграли. Любо дорого. Если б своими ушами не слышал, сказал бы - так в жизни не бывает. Да впрочем, и сейчас скажу… Можно тебе несколько вопросов задать? Просто так, как человек старшего поколения, хочу кое-что уяснить.

СИМА: Не обещаю, что отвечу.

БЛУДОВ: Как ты себе представляешь следующие две тысячи серий? Она уходит с панели, стирает ему носки, он пишет роман, или чем он там занимается? Они живут долго и счастливо, бедные, но неразлучные. В этом роде?

СИМА: Тебе-то что?

БЛУДОВ: Во-первых, тыкать не надо. Ты же больше не хористка. А что мне, объясню. Парень-то хороший, несчастный, правда, какой-то и оттого ершистый. И друг его хороший, умный. Правильно он тебя предупреждал. Разные жизни. Как их соединить? Или ты его в свою потянешь? Не выдержит. А его - ты не выдержишь. И все, что здесь происходит - это, извини меня, наивные глупости. (Гладит ее по голове. Сима вскакивает и отбегает).

СИМА: Отойди от меня.

БЛУДОВ: Ой-ой-ой, какие страсти! Не прикоснись. Ты хоть помнишь половину тех, кто тебя перелапал? Вряд ли. (Приближается) Объелась, захотелось большой и чистой любви. Так это не потому, что изменилась, а потому что - новенькое что-то. Остренькое. Щекочет.

СИМА (срывая ружье) Не подходи.

БЛУДОВ: Думаешь, это стреляет? Оно еще в первую мировую в музее висело.

Сима наживает на крючок. Курок щелкает.

Вот я и говорю - экспонат, не более. Ладно, давай серьезно. Ты хочешь парню жизнь испортить? Или исправить? Осчастливить? Каким образом? Знаешь, «Вишневый сад» и «Заседание парткома» несовместимы. Понимаешь, о чем я?

Сима качает головой.

Ну не важно. Пьесы разные. И нельзя сказать, что одна хуже другой. Просто разные. Как ты себе представляешь последний акт сегодняшней? Никак. То-то же. Самый глупый вопрос, который можно задать человеку: как ты дошел до жизни такой? Потому что ответ в самом человеке. Сегодня все выпимши. А завтра придет похмелье. А с ним осознание реальностей. Не твоя это жизнь. А твоя не их.

СИМА: Ну конечно. Моя - твоя.

БЛУДОВ: Дурочка. Она - твоя. И только твоя. А уж что из нее сделаешь - зависит от способностей. Я тоже выпил и тоже, признаться, слегка зажеребятничал. Но я-то понял. А он нет. И он до сих пор твои румяна принимает за румянец, наглость за юность, похоть за нежность… Я грублю, извини, но так ведь и есть. Ну что, остаешься с ними? Валяй. Отговаривать больше не стану. Только, продолжая аналогию нашего любезного хозяина, помни, Золушка: в полночь пробьют часы, карета станет тыквой, лошади мышами…

СИМА: Ладно, сказочник. Без тебя разберусь. Слишком много вас на мою голову.

БЛУДОВ: Еще два слова. Я мог бы тебе предложить кое-что.

СИМА: Догадываюсь, что именно.

БЛУДОВ: То да не то. Будет уже по ресторанам шастать. Ты очень красивая. Очень. И неглупая. А здесь тебе два хода. Либо ублажать вчерашних уголовников, либо швабра и авоська. Я тебе не содержание предлагаю. Работу. Слыхала такое слово - эскорт? Вот-вот. Именно так. И там не раздолбаи какие-нибудь. И не в койке суть, хотя и это случается. Там надо быть на высоте во всем. Блистать. Ну и шпионить немножко за компаньонами. Ты по-французски говоришь?

СИМА: Нет. Это еще к чему?

БЛУДОВ: А к тому, что блистать я тебе предлагаю не в Москве и не на брегах Невы, а в городе Париже. Короче, думай, я все сказал, и это совершенно серьезно. Серьезно - эскорт, серьезно - Париж и серьезные бабки. А мальчика пожалей. Ведь встретит он не завтра, так через год свою мечту, а она будет чиста и прекрасна. И начнет его рвать на части - врагу не пожелаю…

Входят Платон и Растерзаев.

РАСТЕРЗАЕВ: Сработало! Голова у нас Прохорыч.

БЛУДОВ: Слава богу. Спасибо за гостеприимство и за все. Побегу разогревать, все-таки день рожденья жены. Хочется домой, стосковался… (из дверей) Если кому в Москву - захвачу. (Уходит).

РАСТЕРЗАЕВ: Я тоже, Тош, поеду. Умотала меня эта ночка. Не сердись, если что не так.

СИМА: Мне надо утром обязательно быть в городе. Ты объясни Сене.

ПЛАТОН: Догадываюсь, как говорит наш Архимед. Переубеждать не стану. Какая-то в этом доме зараза. С бабами здесь …………… белиберда. Слава богу, это скоро кончится.

СИМА: Не думай обо мне плохо.

ПЛАТОН: Да мне вообще надоело думать. О ком бы то ни было. Одна только просьба. Сделай хорошую мину. Скажи - неотложное дело, вернусь к вечеру. А я что-нибудь до вечера изобрету. Будешь на Елисейских полях - выпей за нас стаканчик перно.

СИМА: И ты подслушивал.

ПЛАТОН: Правило номер пять.

Входит Багров.

Сеня, Симе нужно попасть в Москву.

СИМА (целуя Багрова в щеку): Я к вечеру вернусь. Есть неотложное дело. Только не психуй.

БАГРОВ: Ты что? Ты уходишь? Тошка, она уходит? Ну скажи.

ПЛАТОН: Что ты заводишь гудок? Так же не бывает - с места в карьер. Ей надо отметиться или нет? Приедет вечером. Ты к этому времени хоь проспишься, а то на черта похож.

СИМА: я ПОБЕЖАЛА. Я ВЕЧЕРОМ ВЕРНУСЬ, СЛЫШИШЬ? Ну, все (целует его), а то они без меня уедут. (Уходит).

БАГРОВ: Тошка! Тошка! Ну не молчи! Что делать? Вернуть?

ПЛАТОН: Сядь. Посиди.

ПРОХОРЫЧ (заходя): Что-й-то птица наша с ними улетела. Опять полаялись?

БАГРОВ: Она вернется или нет? Тоша!

ПЛАТОН: Нет. Нет. Нет. Она же говорила тебе - держи крепче.

БАГРОВ: Ясно. Отвратительное притягивает. Человек не птица, чтоб бороться с притяжением. Ничего не поняла. Или я ничего не понял.

Все трое молча пьют.

ПЛАТОН: Помнишь сказочку про трех поросят? До меня, наконец, дошло, как это выглядело на самом деле. Братьям досталась разная доля наследства от отца Борова. У одного была хижина, у другого квартира в новостройке, а у третьего особняк. Дальше все приукрашено, чтоб не пугать детей. Волк сожрал младшего и среднего. Выжил только Наф-Наф. Свиньи гибнут за металл, или выражаясь научно - бытие определяет сознание.

БАГРОВ: Свежая мысль.

ПРОХОРЫЧ: Что-то я не догадываюсь. Это мы что ли - трое - поросята? Я лично - вепрь.

ПЛАТОН: Да нет. Это я не в прямую. Аллегория.

ПРОХОРЫЧ: Объегорили, объегорили… что есть, то есть. Ну и хрен с ним. Может на бутылках сыграем? Мишка пива оставил море.

Откупоривают бутылки, играют.

БАГРОВ: Глухари! Вам только на похоронах наяривать. (Разбивает бутылку об пол)

ПРОХОРЫЧ: (Обнимая его) Ты что? Брось. Плюнь. Мы еще всем покажем. Всем. Ты да я, да мы с тобой. Скажи ему, Сергеич. Нам не страшен Серый волк.

БАГРОВ: Почему? Почему одно и то же всегда? Почему чудес не бывает?

ПЛАТОН: Потому что их некому творить. Потому что умирают …………………. Даже переплеты книг ……. временем. А мы и не замечаем, как пропитываемся этим запахом. Так дембеля, возвращаясь домой, думают, что благоухают. А от них на километр разит кирзой и потом.

Нам кажется, что мы еще маленькие. Что за нами следят, пожалеют. И мы разбиваем головы, но никто не жалеет нас. Мы балуемся с огнем - и никто нас не порет. И елка перестает пахнуть мандаринами. И водка не пьянит, а только приносит похмелье. С этим, видимо, ничего не поделаешь. Это как зима. Она просто приходит, и в ней нет никакого смысла. Для природы есть, для человека - никакого. И человек находит утешение. Систему Коперника. Ему надо верить, что все идет по кругу. И что весна вернется, Надо только дожить до нее. Культ Диониса. Мистерии. Происхождение театра.

ПРОХОРЫЧ: Складно излагаешь, Сергеич! За живое берет.

БАГРОВ: Господи, когда же она вернется, эта хренова весна?

ПРОХОРЫЧ: Скоро, Сеня, скоро…

БАГРОВ: Ты-то откуда знаешь?

СИМА (появляясь в дверях): Февраль. Сегодня кончился февраль.

ЗАНАВЕС

.